ГЛАВА VI. ЯНВАРСКАЯ СТАЧКА 1897 ГОДА
Осень давно уже прошла, а неопределенные обещания, данные правительством рабочим, не думали выполняться. Среди обманутых рабочих все время шло волнение. Между ними ходили слухи, что между фабрикантами и министерствами идут какие-то переговоры, и все ждали... Как летом ждали осени, так и теперь ждали нового года. Союз время от времени издавал прокламации, напоминая об обещаниях правительства. Вот, например, что писалось в прокламации к рабочим Екатерингофской мануфактуры в декабре 1896 года:
Товарищи!
Наша летняя стачка, которую заграничные рабочие в своих приветствиях нам назвали „великой", показала фабрикантам и правительству, что русские рабочие будут отныне бороться за улучшение своего быта, хорошо понимая свои интересы и сознавая собственную силу. Фабриканты и правительство испугались нашей объединенной силы и по-добру по-здорову решили заговорить с рабочими на некоторых фабриках о сокращении рабочего дня. Этот же вопрос решается и в комиссии. Но комиссия и раньше занималась этим баловством, а мы по-прежнему ведем жизнь каторжников.
Нет, товарищи, фабриканты и правительство только под постоянным напором наших сил будут удовлетворять наши требования. На этих клячах без кнута далеко не уедешь.
Дальше в прокламации излагаются местные злоупотребления администрации фабрики и выставлено 9 требований, которых необходимо добиться. Прокламация заканчивается так:
Закончим пока на этом. Впереди у нас борьба за сокращение рабочего дня. Готовьтесь, товарищи, защищать свои требования. Борьба давно началась. Сумейте же довести ее до конца.
Союз Борьбы за освобождение рабочего класса.
Уже по этой прокламации читатель сам видит, что Союз напоминал рабочим о невыполненном требовании, но не призывал сейчас же настаивать на его выполнении. И правда, по всему было видно, что правительство лишь в том случае пойдет на уступки в главном требовании — сокращения рабочего дня, если снова начнется общая забастовка. Между тем стояли сильные морозы. Как можно было звать людей к забастовке, когда их ждет не только голод, но еще и холод?!
Но рабочие, очевидно, так утомились от напряженного ожидания, что даже забыли суровые условия зимы. Всюду шли волнения. Полиция тоже не дремала. До Союза окольным путем дошли сведения, что правительство готовится к новой стачке. Что всюду разосланы циркуляры, приказано усиленно следить и немедленно доносить. Что подписана масса арестов. Что войска наготове и проч.
Прошел новый год, давно ожидаемое 1-ое января 1897 года. Изменений рабочего дня не было объявлено. Тогда прекратили работу две фабрики Максвеля (Петровская и Спасская). Это были именно те самые фабрики, рабочие которых еще летом заявляли, что, если правительство не выполнит обещаний, они станут к новому году.
Все дело началось с разговора между собравшимися рабочими и фабричным инспектором. На его вопрос: „почему они не работают?" — рабочие отвечали: „как нам работать, когда правительство не исполняет своих обещаний? Ведь летом нам обещали, что новый рабочий день будет введен через 2—3 месяца, Теперь прошло слишком 7 месяцев, а обещание не исполнено".
— Надо обождать, — отвечает инспектор. — Вы, рабочие, не знаете, как трудно вводить новый порядок. Ведь для уменьшения рабочего дня на 1 час потребовалось для разработки проекта 12 лет (!!). Вы же теперь хотите уменьшения рабочего дня на 21/2, а где и на 4 часа.
При этих словах раздаются иронические восклицания:
— Ну, ребята, теперь надо, значит, нам ждать 48 лет! Инспектор отвечает, что такую реформу нельзя сразу ввести.
— Да и мы не думаем добиться всего сразу. Мы намерены устроить по крайней мере „семь бунтов" в один год, — слышатся иронические крики из толпы.
„Разговор" ни к чему не привел. „Предупредительная" администрация фабрики заперла было на Петровской часть рабочих. Но двери были выломаны. За Петровскими последовали и Спасские.
— Вы — нищие, а беретесь за такое дело, — пустил в рабочих язвительно директор Шульц.
— Не благодаря ли нашей нищете ты разбогател?! — отвечали из толпы, и в лицо управляющему полетели книжки „Царь и царица в гостях у французов", раздаваемые во время праздников рабочим фабричной администрацией.
Рабочие выставили летние требования и просили Союз напечатать листки, приглашая все фабрики примкнуть к забастовке. Заволновался Александровский и Обуховский заводы, а на фабриках Максвеля волнение еще более усилилось. Союз тянул время, чтобы выяснить хорошенько, стоит ли, следует ли в зимнюю пору приглашать всех рабочих к общей забастовке? Поддержат ли остальные фабрики летние требования?
3-го января максвельцы послали на Обводный своих представителей, приглашая пристать к забастовке. А за Невской заставой полиция вздумала заняться популяризацией Союза. Там объявился провокатор — рабочий Козлов, выдававший себя за представителя Союза; он настаивал, что ему от Союза поручено организовать стачку, указывал лиц, к которым следует направлять денежную помощь. Впрочем, последнее случалось не раз; не раз до Союза доходили слухи, что то там, то сям собираются деньги „для Союза". Но предупредить подобные злоупотребления было очень трудно.
Козловым была издана даже какая-то прокламация весьма нелепого содержания, подделанная, и довольно искусно, под шрифт Союза. Однако рабочие скоро раскрыли эту плутню.
Администрация на Российской мануфактуре (на Обводном) пригласила выборных от рабочих и вздумала их успокаивать тем, что, мол, „проект вырабатывается", что, мол, забастовка тем и неудобна, что отдаляет время выработки проекта.
На это рабочие отвечали: „проект вырабатывается" с 1886г., а толку все нет. Вы им отвалите вот столько (показывается на большой картонный лист), — они и начнут снова „вырабатывать проекты".
Администрация пыталась возражать.
— И в газетах пишут про сокращение рабочего дня.
— В газетах предлагают, как делать, но еще ничего не делают, — послышалось в ответ.
Администрация вздумала напомнить рабочим, что они явились виновниками летней стачки („вспомните, что забастовка летом началась на Российской мануфактуре"), намекая, что теперь они не должны повторять того же. На это рабочие ответили:
— Мы и теперь не ручаемся за то, что не бросим работу. Если придут и скажут: „бросьте работу!", мы не можем не бросить.
У Штиглица тоже происходили уговариванья рабочих, с заверением о близком сокращении рабочего дня. На Екатерингофской, Новой, у Воронина, Чешера — та же история. На Балтийском неспокойно.
Между тем 3-го же января министерство финансов созвало совещание из фабрикантов и фабричных инспекторов, чтобы решить вопрос, как предупредить дальнейшее развитие начавшейся у Максвеля стачки. Решено было разослать по фабрикам объявления приблизительно следующего содержания: „Министерство финансов, благодаря ходатайству фабрикантов и рабочих (!) обратить внимание на вопрос об уменьшении рабочего дня, выработало законопроект, который скоро и поступит на рассмотрение государственного совета; законопроектом предполагается регулировать рабочий день во всей России. В настоящее же время, пока нет соответственного закона, уменьшение рабочего дня зависит от доброй воли фабрикантов, и всякое вымогательство (!) со стороны рабочих противозаконно".
Вместе с этим объявлением, совещание министра решило отказаться от программы действий, предпринятой во время летних стачек, «когда было предписано всем фабрикантам не соглашаться ни на какие требования рабочих относительно ограничения рабочего дня.
Любопытны некоторые подробности этого совещания. Присутствовавшего на совещании градоначальника Клейгельса Витте спросил: „может ли он заставить рабочих работать?"
На это Клейгельс ответил:
— Если бы рабочие толпились на улице, нарушали бы тишину и порядок, я с ними справился бы. Но раз они сидят по домам, я ничего не могу с ними поделать.
Зашел разговор о том, как остановить движение. Главный фабричный инспектор Рыковский стал доказывать, что никаких уступок рабочим делать нельзя. Некоторые же помощники фабричного инспектора стояли за уступки, так как иначе не остановить движения. Стали голосовать, кто за уступки, кто против. Витте был сильно перепуган. Все крупные фабриканты стояли за уступки, мелкие — против. Начали считать голоса. Витте предложил счет по числу рабочих, занятых у бывших на совещании фабрикантов. Оказалось, что 12.000 рабочих за уступки и 11.000 — против. Так г.Витте заочно распорядился голосами рабочих! Решено было сделать уступки.
Решено было также немедленно разослать по всем фабрикантам бланки такого содержания:
„Сим объявляется рабочим... мануфактуры, что с... числа рабочий день сокращается с.., на... часов". Следует печать фабричной инспекции.
Оставленные пробелы должны были служить местом для вписывания „добровольных" уступок гг. фабрикантов. В тот же день объявления были разосланы по фабрикантам, а 4-го января градоначальник прекратил их рассылку. Волнения распространились все шире и шире. Забастовал Александровский чугунный завод. Рабочие требовали прежней расценки, уничтожения штрафов, а главное — чтобы в субботу кончали работу в 2 часа.
Администрация завода переполошилась. Этот завод являлся мастерскими Николаевской железной дороги. Созвано было собрание начальников тяги. Директор завода Герц заявил, что он за завод не ручается. Решено было уступить. Забегая немного вперед, скажу, что 7-го января было вывешено объявление за подписью управляющего дорогой о том, что требования рабочих будут удовлетворены, и рабочие принялись за работу. Более того, относительно прекращения работы в 2 часа по субботам было дано знать во все железнодорожные мастерские казенных дорог по всей империи*.
* От одного своего приятеля рабочего, работавшего в одном провинциальном городе в железнодорожном депо, я слышал рассказ о том, какое впечатление произвело это распоряжение в провинции. Прежде нельзя было урваться раньше 6 ч., а тут в 2 часа их почти гнали из мастерских. Рабочие сначала были удивлены. Но их удивление перешло в настоящий восторг, когда из распространенной среди рабочих прокламации „О значении петербургской стачки" они узнали суть дела: улучшение, добытое борьбой Александровских рабочих, распространилось на всю Россию.
4-го января у Воронина администрация призвала в контору выборных от рабочих и объявила, что с 14 января рабочий день сокращается на 1 1/2 часа.
В тот же день на Обводном канале поп сказал в церкви проповедь на тему „о стачке за Невской заставой". Он грубо доказывал „заботливость" гг. фабрикантов; а рабочих, мол, мутят немцы да англичане, да те, что живут в № 44 по Волынке...
Рабочие были возмущены. Хотя в церкви было много городовых и околоточных, однако один рабочий крикнул попу:
— Если бы ты сам проработал столько, сколько мы работаем, то и без англичан додумался бы до стачки!
Многие просто ругали попа и вслух высказывали предположения, что, вероятно, за проповедь он получил хорошую плату от хозяев.
На другой день другой поп тоже говорил проповедь о стачке и с тем же успехом.
5-го января было новое совещание в министерстве. Решено было с 16-го апреля ввести новый закон о сокращении рабочего дня по всей России. Я не знаю подробностей об этом совещании. Не помню, на этом ли или на предыдущем совещании был поднят вопрос о том, какое значение будет иметь новый закон на агитацию — ослабит ли ее или усилит. Один из фабричных инспекторов на это заявил, что им трудно считаться с этим вопросом. Если рабочий день не .будет сокращен, агитация будет. Если рабочий день сократится —агитация все равно будет.
В тот же день, т.е. 5-го января, на совещании рабочих представителей нескольких мануфактур, с участием рабочих местной группы Союза, было решено немедленно же предъявить летние требования на всех фабриках и, в случае их неисполнения, 7-го января всюду начать забастовку. Был издан краткий листок с требованиями.
Движение разрасталось. Заволновался одиноко стоящий Торнтон. Администрация приняла меры, чтобы уничтожить сношения торнтоновских рабочих с районом на левом берегу Невы.
Волнение перенеслось на Выборгскую. Заволновались мануфактуры Шау и Мальцева (Старо- и Ново-Сампсоньевская мануфактуры). У Шау директор распинался перед рабочими о своих добродетелях. Женщинам он дал на водку, а рабочим объявил, что сбавит время работы, как и на других фабриках... Сбавил бы, мол, и больше, да ему не позволят... Плата у него, мол, и без того высокая. Рабочие заявили, чтобы он лучше хлопок отпускал подоброкачественнее, — обещал и это. Однако рабочие решили примкнуть к забастовке. Волнения проявились также у Кожевникова, Паля и на Глухо-Озерском цементном заводе.
Настало 7-ое января, назначенный день общей забастовки. На Российской мануфактуре „мальчики" образовали группу человек во 100 и пошли по всем, этажам выгонять мюльщиков. Сопротивлявшихся женщин брали за руки и выводили. Явился директор и просил всех рабочих поскорее уходить с фабрики, очевидно опасаясь поломки машин и бурных сцен. На его вопрос:
— Явитесь ли 8-го на фабрику или будете сидеть по домам? — получился ответ:
— Встать придется, как обыкновенно, чтобы притти к фабрике вовремя. Придется поудерживать народ; а то, знаете, найдутся такие, которые, пожалуй, вздумают работать... Постоим около фабрики часа 11/2 и разойдемся.
Администрация многих фабрик (Российской, Екатерингофской, Кенига, Штиглица) того же 7-го января вывесила объявление, что с 16-го апреля рабочий день будет с 6 часов утра до 7 часов вечера, 11/2 часа на обед. Но рабочие решили добиваться летних требований, настаивая на немедленном их выполнении.
8-го числа на Российской мануфактуре произошел такой разговор у рабочих с фабричным инспектором:
— Господа, что же вы не идете на работу? — говорил инспектор. — Ведь вам же сделана уступка? Кто не захочет из вас работать на фабрике, может поехать в деревню, там отдохнет...
На этом месте рабочие прерывают его и, указывая на изможденные лица „мальчиков", стоявших впереди, говорят:
— Господин инспектор, посмотрите вы на них. Какие они работники в деревне?
— Вижу, господа, что плохие... Ничего, ничего не могу сделать. Не от меня зависит.
— Почему же в объявлении значится, что сокращение рабочего дня до 11 1/2 час. будет только с апреля, а не сейчас?
— Раньше нельзя, — был ответ инспектора.
— Так пусть нам особо пока платят за лишние часы, которые мы будем работать по-старому, если „раньше 16-го апреля нельзя".
— Не от меня это зависит, — отвечал инспектор.
Видя, что никакого толку не добьешься, рабочие крикнули: „по домам!" и разошлись.
У Кенига в тот день волнение было сильное, но с грехом пополам работали. Вдруг рабочие увидели из окон фабрики, что пригнали три вагона городовых.
— Как? Мы работаем, а на нас шлют городовых! Началось рванье ниток, бросание цевок и ровницы. Выставлены летние требования.
9-го забастовала большая Охтенская мануфактура, несмотря на объявление о сокращении рабочего дня. Выставлены летние требования. В тот же день произошел разгром на Екатерингофской. Фабрика была вся освещена. Но рабочие быстро поняли обман и собрались в большом количестве к воротам. Между тем полиция была наготове, и городовые стояли в два ряда по всей Волынке.
Рабочие стояли около ворот фабрики, переговариваясь между собою, до послеобеденного свистка. К этому времени подошли рабочие и с других фабрик. Были даже с Путиловского завода. При свистке все стали выжидать: „что делать?" Вдруг один рабочий выступил вперед и крикнул: „Пойдем работать!"
Вся масса хлынула на фабрику. Околоточные и администрация завода начали креститься от радости, что все уладилось, как нельзя лучше. Но не прошло и 10 минут, как в воротах показался из фабрики бледный и дрожащий подмастерье Николай Петров, крича, чтобы городовые шли на фабрику.
Две сотни городовых стягивались к фабрике, из окон которой между тем летели, вместе со стеклами, гири, цевки и прочее. Рабочие прежде всего поднялись на верхний этаж и стали гнать тех мюльщиков, которые приготовились было работать. Стали ломать рамы от машин, и обломки летели в окна. Когда полиция подошла к фабрике, рабочие, стоявшие еще на улице, подали свистки, предупреждая товарищей об опасности.
Быстро вызванным жандармам был дан приказ немедленно оцепить всю фабрику, чтобы ни один человек не ушел из нее. Но на это жандармам потребовалось около 11/2 часа.
Директор фабрики, говорят, обратился к офицеру со словами: „Чего же вы смотрите? Берите их!" На что начальник жандармов будто бы ответил: „Я явился не брать их, а успокаивать".
Городовые же плохо знали ходы, и, пока они блуждали, рабочие, пробираясь по знакомым ходам и спускаясь по пожарным лестницам, успели пройти на задний двор, а там оставалось лишь перелезть через невысокий деревянный забор... Таким образом, рабочие других фабрик все убежали, а несколько человек из своих попались в руки администрации, но скоро были отпущены.
На другой день сам околоточный не пускал никого из „усердных" рабочих на фабрику. Вечером среди Екатерингофских рабочих было арестовано около 20 человек, у Максвеля, по указанию администрации, арестовано около 30 человек.
9-го же января было два больших рабочих собрания. На одном были представители всех бумагопрядилен и ткацких (всех около 60 чел.), от Союза был представитель рабочий. Речь шла о более прочной организации рабочих и об организации денежной помощи. Другое собрание было частное. Оно состояло из рабочих представителей фабрик Кенига, Российской и Екатерингофской. Было решено, что, если в субботу 10-го января предложат расчет, то расчета не брать. Требовать, чтобы платили особо вплоть до 16 апреля за все те лишние часы, которые рабочие будут работать ежедневно сверх 111/2 ч. В случае высылки кого-либо из рабочих на родину собрать деньги, при чем подручные должны внести по 1 руб., концевые по 50 коп., задние по 25 коп. Наконец, было решено держаться, пока можно. Как на предыдущем собрании, так и на этом Союз Борьбы был представлен рабочими, принимавшими участие в местной группе Союза.
В тот же день от Союза был выпущен листок в количестве нескольких тысяч экземпляров, которые моментально разошлись по фабрикам. В этом листке были выставлены требования рабочих, выработанные ими на их общем собрании.
В тот же день по фабрикам было вывешено объявление от фабричных администраций такого содержания: „На основании 105 ст. уст. о пром. сим объявляем рабочим (такой-то) мануфактуры, что, если кто не придет на работу 10-го числа, пусть явится за расчетом 11-го числа. Тем, кто не явится, расчет будет разослан по квартирам через полицию". Подписаны имена хозяина фабрики и старших фабричных инспекторов Рыковского и Мейера.
10-го января опять было собрание рабочих представителей от фабрик, с участием интеллигентов, представителей от Союза. Было решено заявить, что расчета не желают, а требуют простую получку. Решено вновь предъявить старые требования. Согласны и на новые условия, но пусть они будут введены теперь же, в январе. Решено выпустить новый общий листок. На другой день появился новый листок ко всем ткачам и прядильщикам с обращением ко всем остальным рабочим за денежною помощью.
Однако фабричное начальство и полиция делали свое дело. Начались массовые расчеты, при чем рабочим объявляли, что, если хотят, то могут наниматься снова. Тем, кто не шел за расчетом, его пересылали через полицию, а последняя приказывала немедленно убираться из Петербурга. Более умеренные элементы среди рабочих стали уговаривать начать работу в виду того, что сокращение рабочего дня обещано весною. И стачка прекратилась.
Настроение среди рабочих было самое бодрое. Одна мысль о том, что от их дружного напора моментально зашевелились власти, воодушевляла головы борцов. Да и можно было быть бодрыми. Пока рабочие говорили и волновались в течение осени, правительство готово было даже позабыть о своих летних обещаниях. Работа собиравшихся комиссий шла крайне вяло, и дело, казалось, затянется надолго. Но достаточно было забастовать только нескольким фабрикам, как моментально зашевелились все пружины. Экстренные заседания в министерстве, объявления по фабрикам — все это следовало со стремительною быстротою. Конечно, момент для стачки был выбран неудачный, ибо суровая зима — плохой союзник для забастовщиков. Очень возможно, что, если бы, как предполагалось Союзом, забастовка устроилась к, весне, то уступки правительства были бы более полные и более удовлетворяющие нужды рабочих.
Во всяком случае, зимняя стачка, начавшаяся при таких неблагоприятных условиях, еще раз хорошо и наглядно показала правительству, что летние требования рабочих не были пустым звукам, что рабочие сознали, что более короткий рабочий день есть первое необходимое средство для того, чтобы .выйти из состояния физического и умственного порабощения. Словом, зимняя стачка показала правительству, что прошло то время, когда можно было устрашать рабочих Петербурга репрессиями или убаюкивать лживыми обещаниями. Правительство, волей-неволей принуждено было приняться за неприятную для него работу подготовления нового закона.
Но излагать ход этой работы не входит в мою настоящую задачу. Всех интересующихся историей и дальнейшей судьбой закона 2-го июня 1897 г . я отсылаю к интереснейшим „Тайным документам" и к брошюре „Новый фабричный закон", изданным „Союзом русских социал-демократов", и к другим брошюрам, посвященным вопросу об этом законе.
Мне же приходится перейти к изложению нового организационного периода петербургского движения и к выяснению тех новых задач, которые „Пет. Союзу Борьбы" предстояло выполнить, и тех условий, на почве которых появилась группа и газета „Рабочая Мысль".
Глава VII. Организационный период движения
