С О Д Е Р Ж А Н И Е :
   
III. Начало агитационного периода
   
 


К.М.Тахтарев "РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ в ПЕТЕРБУРГЕ 1893-1901 г.г.)


 

ГЛАВА III. НАЧАЛО АГИТАЦИОННОГО ПЕРИОДА

Весной и в начале лета 1895 года уже громко раздается протест: „Довольно кружковщины!" „У нас есть достаточное количество личностей, можно и пора перейти к агитации!", После годичного мира опять начались пререкания.

— К чорту кружки! Они создают лишь умственных эпикурейцев. Нужно взамен их собирать маленькие собрания из рабочих от разных мастерских данного завода, а также представителей от соседних фабрик. На этих собраниях нужно выяснять и обсуждать свое положение, записывать о положении дел там и здесь, собирать материалы... Надо, по примеру поляков, возможно шире распространять литературу, прямо раскидывая ее по мастерским.

Так говорили одни, поддерживаемые социал-демократами интеллигентами, впоследствии положившими начало „Петербургскому Союзу Борьбы за Освобождение Рабочего Класса".

Другие же продолжали держаться кружков. Споры продолжались все лето и затянулись до осени. Споры велись и среди интеллигенции, работавшей среди рабочих. Наконец, осенью 1895 года большинство пришло к такому соглашению: кружки можно сохранить, но тактику следует изменить сообразно назревшим потребностям времени. Надо начать агитацию, собирая рабочих с соседних фабрик, а также устраивая собрания представителей разных рабочих районов. Надо на этих собраниях обсуждать общее и частное положение рабочего дела. Надо разбрасывать литературу в возможно большем количестве. Кружки остаются, но значение их изменяется. Весь смысл их отныне — служить школой для подготовки сознательных и образованных агитаторов. Вне этой задачи кружки не имеют значения. Для агитации необходимы агитаторы, для выработки последних — кружки. Значит, кружки должны служить целям агитации.

Период агитации уже начался и притом, можно сказать, по инициативе самих рабочих. Доказательством этому могли служить события, происшедшие на заводе Семянникова еще в декабре 1894 года. Как было уже указано на предыдущих страницах, во время беспорядков, происшедших в это время на заводе Семянникова, кружком Шелгунова и Бабушкина была изготовлена с помощью гектографа небольшая брошюрка с изложением положения рабочих на этом заводе и распространена на заводе с некоторым успехом.

Теперь предстояло применение этого опыта в более широких размерах. Первым благоприятным случаем для этого были волнения, начавшиеся на шерстяной фабрике Торнтона, где положение рабочих было прямо невыносимо. Но прежде, чем продолжать свой рассказ, я упомяну в немногих словах о тех организациях и группах, которые работали среди рабочих и отчасти соперничали между собою. Во главе движения шла наиболее значительная социал-демократическая группа так называемых „стариков", „литераторов" или „старых социал-демократов". Она называлась группою литераторов потому, что во главе ее стоял В. И. Ульянов, который был известен как литератор. К этой же группе примыкал и А. И. Потресов, тоже уже выступавший как литератор. Это была группа хорошо подготовленных социал-демократов, руководимая В. И. Ульяновым (Лениным). В ее состав входили А. И. Потресов, Ю. О. Цедербаум (Мартов), В. В. Старков, Г. М. Кржижановский, А. А. Ванеев, М. А. Сильвин, Г. Б. Красин, С. И. Радченко, Запорожец и др. К ним примыкало много учащейся молодежи, как мужской, так и женской. Из женщин нельзя не назвать Н. К. Крупскую, А. А. Якубову, 3. П. Невзорову. С этой группой были тесно связаны и близкие мне рабочие за Невской заставой В. А. Шелгунов, И. В. Бабушкин, Н. Меркулов и другие кружковые рабочие, для занятий с которыми ходили некоторые из только что перечисленных лиц. Эта группа и была главной сторонницей новой тактики, настаивая на переходе от социал-демократической пропаганды среди тесного круга рабочих к агитации в широкой рабочей среде.

Наряду с этой группой „старых" социал-демократов существовала группа студентов-технологов, или так называемых „молодых", группировавшихся вокруг студента-технолога И. В. Чернышева и зубного врача Михайлова, скоро предавшего своих товарищей. К этой группе примыкали Богатырев, Малишевский и другие.

Существовали и еще небольшие группы интеллигентов, имевшие связи с кружковыми рабочими.

Продолжала существовать и типографская группа народовольцев, имевшая в своей среде очень деятельного рабочего. Но ее деятельность сосредоточивалась главным образом на издательстве подпольной литературы.

Рабочие, входившие в состав рабочих кружков, организованных В. А. Шелгуновым, И. В. Бабушкиным и их товарищами, составляли за Невской заставой деятельную социал-демократическую рабочую организацию, которая до известной степени представляла собой самостоятельное целое.

Кроме этой социал-демократической группы рабочих Невской заставы, в это время существовала еще особая группа независимых рабочих, „диких". Это не было принятым ими названием, хотя некоторые из них так себя называли. Но название отвечает сущности дела, потому я прилагаю его к ним для отличия от всех остальных. „Независимые" организовали свои собственные кружки, которые занимались саморазвитием. Интеллигенцию они не подпускали к себе, как говорится, на пушечный выстрел. Они сторонились даже сношений с нею, а подчас даже и сношений с другими кружковыми рабочими, имевшими связи с интеллигенцией. Впрочем, с Шелгуновым и еще кое с кем имелись кой-какие сношения, основанные скорее на личных связях. Во главе этого направления „диких" стояла довольно характерная и своеобразная личность рабочего, очень развитого, но осторожного до крайности. Фамилии его я в настоящее время не помню.

Возвращаюсь к своему рассказу о торнтоновском деле. Положение торнтоновских рабочих в описываемое время было поистине кабальное. Гнет был тем сильнее, что фабрика стоит совершенно изолированно на правом берегу Невы, как раз против многочисленных фабрик и заводов многолюдного района, расположенного на левом берегу. Рабочие обязаны были жить при фабрике в скверно устроенном корпусе. Как отдельные каморки, так и общие казармы (для мужчин, для женщин и парные) были битком набиты: воздух оставлял желать много лучшего. Лавочка фабричная, следовательно, со всеми „прелестями". Рабочий день в. то время был очень продолжительный. Господствовала особая искусная система штрафов. Рабочие могли отлучаться с завода, даже в праздники, не позже как до 11 часов вечера. Иначе запоздавшим оставалось хоть ночевать на открытом воздухе, если сторож не захочет сделать „одолжение".

В описываемое время прижимки и надувательства фабричной администрации перешли всякие пределы. Благодаря заминке в сбыте, придирались к самым пустячным поводам, чтобы рассчитывать рабочих. Расценки на товары понижались самым наглым образом. Например, ткался „бибер" — ткань определенного качества и длины, скажем, 56 арш. Плата с куска давалась 4 р. 32 к. Через несколько времени администрация фабрики объявляла, что на „бибер" мода прошла. Требуется, мол, „урал", а цена с каждого куска будет 4 р. 14 к. Рабочие соглашались работать. Что же оказывалось? — Новая ткань была в сущности тем же „бибером", только длина куска увеличилась аршина на 4 — 6! В результате проценты для хозяев получались воистину восхитительные. Господам Торнтонам было тем легче практиковать подобные надувательства, что рабочие были очень неразвиты и забиты, а „казарма" и „лавочка" держали их в тисках.

Но мало-помалу у развитых и организованных рабочих из-за Невской заставы завязались с торнтоновцами сношения. Некоторые из первых прямо приходили в казармы к Торнтону и специально беседовали кое с кем из тамошних рабочих. Благодаря опросам, удалось завязать знакомство и заполучить многие ценные сведения.

На фабрике Торнтона происходило в это время сильное брожение среди рабочих, и была возможна забастовка. По этому поводу, а также для выяснения общего положения дел в различных районах, было решено устроить общее собрание представителей социал-демократических групп, действовавших в различных районах. Оно было необходимо и для определения общего плана действий среди рабочих масс.

Это собрание было решено устроить за Невской заставой, насколько помню, в самых первых числах ноября. Оно было довольно многочисленное. В качестве представителей от Невской заставы на нем были В. А. Шелгунов, И. В. Бабушкин, кажется Меркулов и я. От Нарвского района были рабочий Зиновьев, работавший на Путиловском заводе, и Карамышев, рабочий того же завода. Были, кажется, представители и других районов. Были два ткача от фабрики Торнтона. Были представители от группы „старых социал-демократов", и в их числе Владимир Ильич Ульянов, с которым я впервые увиделся на этом собрании. Не помню, были ли на этом собрании представители от группы „молодых" или „группы технологов". В то время я сторонился интеллигенции и стремился поддерживать свои связи с рабочими. Среди них я знал многих, а из действовавших среди рабочих интеллигентов — почти никого. Владимир Ильич сразу же обратил на себя мое внимание как своим видом, так и своим мастерским умением вести дело. Взглянув на него, я сразу же догадался, что это был именно тот „лысый", про которого давно говорил мне Бабушкин. Собрание началось с выяснения положения дел в различных районах и на отдельных заводах и фабриках. Были опрошены и присутствовавшие на этом собрании два ткача с фабрики Торнтона, которая в этот момент привлекала собой особое внимание собравшихся, так как на ней предвиделась стачка. Опросом ткачей Торнтона руководил Владимир Ильич, который скоро оказался в роли главного руководителя собрания. Опрос торнтоновских рабочих он действительно вел мастерски, ставя вопросы очень умело и получая необходимые ему сведения, которые он немедленно же записывал карандашом на лежавшем перед ним на столе листочке бумаги. Он, очевидно, собирал материал, который должен был послужить для соответствующего воззвания к рабочим фабрики Торнтона.

После выяснения положения дел в различных районах, каковы условия труда и отношения рабочих и администрации на различных заводах и фабриках, где замечается особое недовольство рабочих, и каковы причины, где имеются связи с рабочими и где можно надеяться на успех агитации, на обсуждение были поставлены два важных вопроса: вопрос о постановке массовой агитации среди рабочих на почве их повседневных нужд и вопрос о возобновлении объединенной рабочей кассы, прекратившей свое существование уже более года тому назад.

По вопросу о массовой агитации произошли довольно оживленные прения, потому что по этому вопросу не все присутствующие на собрании были согласны. Владимир Ильич настаивал на немедленном переходе к агитации и ведении ее в самых широких размерах, его поддерживали и другие, в их числе и мои приятели Бабушкин и Шелгунов, а также и Зиновьев, последний с особенным жаром. Я, наоборот, несколько побаивался сосредоточения наших сравнительно немногочисленных сил на агитации, которая грозила кружковым рабочим скорым провалом и казалась мне очень опасной. Но большинство быстро склонилось на сторону Владимира Ильича и „старых социал-демократов", и вопрос о немедленном перехода к широкой агитации в массах во всех районах был решен положительным образом.

Вопрос о возобновлении объединенной рабочей кассы послужил предметом горячего спора. Необходимость возобновления рабочей кассы выдвигали представители Невского района, говоря, что эта касса послужит средством более тесного объединения рабочих, как кружковых, так и отдельных рабочих различных заводов и фабрик. Я настаивал на организации самостоятельной боевой рабочей кассы, которая бы могла обслуживать рабочее движение различных районов и могла служить средством их более тесного объединения. Владимир Ильич отрицал возможность подобного значения рабочей кассы, как целесообразного средства объединения рабочих различных районов, и вместо этого предлагал основать общую социал-демократическую кассу при своей группе, чтобы все собираемые деньги шли в кассу группы „старых социал-демократов", а из нее выдавались бы местным группам на нужды их района. Прения по поводу объединенной кассы ни к чему решительному не привели. Всякий остался при своем, и группа рабочих Невской заставы решила основать свою особую районную рабочую кассу. Но, благодаря скоро последовавшим арестам, не удалось осуществить и этого.

Листки с изложением положения дел и требований торнтоновских рабочих были разбросаны по мастерским и корпусам фабрики и произвели огромное впечатление на рабочих: 5-го ноября забастовало 500 ткачей. Прибывший в тот же день фабричный инспектор пытался „убедить" рабочих, но они стояли на своем. Наконец, им была сделана маленькая уступка, и 8 ноября они снова принялись за работу. Рабочие успокоились на время, но полиция рвала и метала в поисках „подстрекателей". Однако, на этот раз „виновных" не нашли, хотя было арестовано несколько человек. Но их выпустили .за недостатком улик. Почти одновременно с этими арестами был выпущен новый листок, который может служить хорошим образчиком немногих листков, изданных до первого провала группою „старых социал-демократов". Привожу этот листок.

Рабочие и работницы фабрики Торнтона!

6-ое и 7-ое ноября должны быть для всех нас памятными днями. Ткачи своим дружным отпором хозяйской прижимке доказали, что в нашей среде в трудную минуту еще находятся люди, умеющие постоять за наши общие рабочие интересы, что еще не удалось нашим добродетельным хозяевам превратить нас окончательно в жалких рабов их бездонного кошелька. Будемте же, товарищи, стойко и неуклонно вести нашу линию до конца, будем помнить, что улучшить свое положение мы можем общими дружными усилиями. Прежде всего, товарищи, не попадайтесь в ловушку, которую нам подстроили г.г. Торнтоны. Они рассуждают таким образом: „теперь время заминки в сбыте товаров, так что при прежних условиях работы на фабрике не получить нам нашего прежнего барыша... А на меньший мы не согласны... Стало быть, надо будет поналечь на рабочую братию, пусть-ка они своими боками поотдуваются за плохие цены на рынке... Только дельце это надо обстроить не кое-как, а с уменьем, чтобы рабочий по своей простоте и не понял, какую закуску мы ему подготавливаем... Затронь всех сразу, — сразу все и поднимутся, ничего с ними не поделаешь; а вот „мы сначала объегорим бедняков-ткачишек, тогда и прочие не увернутся... Стесняться с этими людишками мы не. привыкли, да и к чему? У нас новые метлы чище метут..." Итак, заботливые о благах рабочих хозяева потихоньку да полегоньку хотят приготовить для рабочих всех отделений фабрики такое же будущее, которое они уже осуществили для ткачей... Поэтому, если мы все останемся безучастны к судьбе нашего ткацкого отделения, то мы выроем своими собственными руками яму, в которую в скором времени швырнут и нас. Ткачи зарабатывали в последнее время, почитай что на круг по 3 р. 50 к. в полумесяц, в течение этого же времени они ухищрялись жить семьями в 7 человек на 5 р., семьей же из мужа, жены и ребенка — всего на 2 р. Они поспустили последнюю одежонку, прожили последние гроши, приобретенные адским трудом в ту пору, когда благодетели Торнтоны наращивали миллионы на свои миллионы. Но и этого всего было мало, и на их глазах выкидывались за ворота все новые и новые жертвы хозяйского корыстолюбия, а прижимка росла своим черёдом с самой бессердечной жестокостью... В шерсть стали валить, без всяких оговорок поллеса и кнопа, отчего странно замедлялась выработка товара, проволочки на получение основы, будто ненароком, увеличились, наконец, стали прямо сбавлять рабочие часы, а теперь вводят куски из 5 шпиц вместо 9, чтобы ткач почаще возился с хлопотами по получению и заправке основ, за которые, как известно, он не получает ни гроша. Измором хотят извести ткачей, и заработок в 1 р. 62 к. в полумесяц, который уже стал появляться в расчетных книжках некоторых ткачей, может стать в скором времени общим заработком ткацкого отделения. — Товарищи, хотите ли и вы дождаться такой хозяйской ласки? А если нет, если еще, наконец, не совсем окаменели ваши сердца таких же, как и мы, бедняков, сплотимтесь дружно около наших ткачей, выставим наши общие требования и при каждом удобном случае станем отвоевывать себе лучшую долю у наших угнетателей. Рабочие прядильного отделения, не самообольщайтесь устойчивостью и некоторым повышением вашего заработка... Ведь почти 2/3 вашего брата уже рассчитаны с фабрики, и ваш лучший заработок куплен ценою голода выкинутых за ворота ваших же прядильщиков. Это опять-таки хитрая уловка хозяев, и понять ее не трудно, если только подсчитать, сколько вырабатывало все льнопрядильное отделение прежде и сколько оно вырабатывает теперь. — Рабочие новой красильни! Вы вырабатываете ценой 14 с 1/4 ч. ежедневного труда, пронизываемые с ног до головы убийственными испарениями красок, уже и теперь 12 р. в месяц. Обратите внимание на наши требования: мы хотим положить конец и тем незаконным вычетам, которые производятся с вас за неумелость вашего мастера. — Чернорабочие и вообще все неспециальные рабочие фабрики, неужели вы надеетесь удержать свои 60—80 к. поденных, когда специалисту-ткачу придется довольствоваться 20 к. в сутки? — Товарищи, не будьте слепыми, не попадайте в хозяйскую ловушку, крепче стойте друг за друга, иначе всем нам плохо придется в эту зиму. Самым зорким образом должны мы все следить за маневрами наших хозяев по части понижения расценок и сопротивляться всеми силами этому гибельному для нас стремлению... Будьте глухи ко всем их отговоркам о плохих делах: для них это только меньшая прибыль на их капитал, для нас — это голодные страдания наших семей, лишение последнего куска черствого хлеба, а разве можно положить то и другое на одни и те же весы? Теперь жмут в первую голову ткачей, и мы должны добиваться:

1) повышения ткацких расценок до их весенней величины, т.е. приблизительно на 6 коп. на шпиц;

2) чтобы исполняли и для ткачей закон о том, что рабочему должна быть перед началом работы объявлена величина того заработка, на который он идет. Пусть табель, подписанная фабричным инспектором, не будет только на бумаге, но и на деле, как того требует закон. Для ткацкой, например, работы должны быть к существующей расценке добавлены указания о качестве шерсти, количестве в ней поллеса и кнопа, должно быть просчитано время, идущее на подготовительную работу;

3) рабочее время должно быть распределено так, чтобы с нашей стороны не являлось невольных прогулов; теперь, например, подстроили так, что ткач на каждом куске теряет день на получение основы, а так как кусок станет меньше почти вдвое, то ткач и на этом будет нести, независимо от табели расценок, двойную потерю. Хочет у нас хозяин грабить заработок, так пусть идет в чистую, так, чтобы мы твердо знали, что от нас хотят отжилить;

4) фабричный инспектор должен следить за тем, чтобы в расценках не было обмана, чтобы они не были двойными. Это значит, например, что в табели расценок не должно за один и тот же сорт товара, но только с различными названиями, допускать двух различных цен. Например, бибер мы ткали по 4 р. 32 к., а урал всего 4 р. 14 к., — а разве по работе это не одно и то же? Еще более наглым надувательством является двойная цена работы при товаре одного наименования. Таким путем г.г. Торнтоны обходили законы о штрафах, в которых сказано, что штраф можно наложить только за такую порчу работы, которая зависела от небрежности рабочего, в таком случае вычет должен заноситься в рабочую книжку под графою штрафа не позже трёх дней со дня его наложения. Все же штрафы вместе должны находиться в строгом отчете, и сумма, из них составленная, не может итти в карман фабриканта, а должна итти на нужды рабочих этой фабрики. А у нас — посмотрите в наши книжки — чисто, можно подумать, что наши хозяева изо всех хозяев предобрейшие. На самом же деле они обходят по нашему незнанию закон и ловко обстраивают свои делишки... Нас, видите ли, не штрафуют, а у нас производят вычет, платя по меньшей расценке, и пока существовали две расценки — меньшая и большая — придраться к ним никак нельзя, а они себе вычитают да вычитают в свой карман;

5) вместе с введением одной расценки, пусть каждый вычет заносится в графу штрафом, с обозначением, почему он произведен.

Тогда нам будет видна неправильная штрафовка, меньше будет пропадать даром нашего труда, и уменьшится число таких безобразий, которые творятся в настоящее время, например, в красильной, где рабочие вырабатывали меньше по вине неумелого мастера, что по закону не может быть причиной неоплаты труда, так как тут небрежность рабочего не при чем. А мало ли у всех нас таких вычетов, в которых мы ничуть не виноваты?

6) Мы требуем, чтобы за квартиру с нас брали столько, сколько брали до 1891 г., т.е. по 1 р. с человека в месяц, потому что платить 2 рубля при нашем заработке положительно не из чего, да и за что?.. За эту грязную, вонючую, тесную и опасную в пожарном отношении конуру? Не забывайте, товарищи, что во всем Питере плата по 1 р. в месяц считается достаточной, только одни наши заботливые хозяева не довольствуются ею, и мы должны их заставить прекратить и здесь свою алчность. Защищая свои требования, товарищи, мы вовсе не бунтуем, мы только требуем, чтобы нам дали то, чем пользуются уже все рабочие других фабрик по закону, что отняли у нас, надеясь лишь на наше неумение отстоять свои собственные права. Докажем же на этот раз, что наши „благодетели" ошиблись.

 

10 ноября произошел так называемый „бунт" папиросниц у Лаферма. Волнения происходили еще в августе. Введенные только что машины сильно увеличили количество брака, а браковка производилась со всякими плутнями и придирками. И зачастую „бракованные" папиросы продавались за первый сорт. Выведенные из терпения непосильными штрафами, браковкой, низкой платой и грубым обращением, работницы решили бастовать. Забастовка вышла бурная: стекла бились, выламывались рамы, папиросная бумага, табак, обломки мебели летели на улицу... Требовали уничтожения штрафов и недобросовестной браковки. В результате — жандармы, полиция, пожарные трубы, плоские выходки градоначальника Валя, аресты, это — с одной стороны; с другой стороны — циркуляр фабричной инспекции, запрещающий фабрикантам произвольно браковать товар и приказывающий записывать штрафные суммы в шнуровую книгу и употреблять их на нужды рабочих.

Вскоре после этого происходила трехдневная стачка на фабрике „Т-ва механического производства обуви", сопровождавшаяся уступками администрации.

Листки, а потом уступки производили какое-то магическое действие на рабочих: подымалась энергия, появлялась вера в возможность бороться, вера в силу массового натиска и в силу единения. Дело объединения рабочих разных районов Петербурга и создания общей организации подвигалось вперед. Настроение среди организованных рабочих было самое бодрое. Наконец-то найдено средство применять свои силы, развитие и знания, накопившиеся за время чисто кружковой жизни.

Но в ночи на 9-ое и 10-ое декабря 1894 г . в Петербурге были произведены большие аресты. Это был настоящий разгром социал-демократических организаций. Было арестовано около 80 человек. Группа „старых социал-демократов" лишилась своих руководителей и многих наиболее деятельных своих членов. Был захвачен и совершенно готовый к печати № 1 „Рабочего Дела", газета, которую готовилась издавать эта группа. Была совершенно разгромлена и группа „молодых". Жандармы ликовали. В их руках были наиболее крупные деятели социал-демократов. Среди рабочих были арестованы наиболее выдающиеся: В. А. Шелгунов, И. В. Бабушкин и другие. Жандармы ликовали: социал-демократические организации были „ликвидированы". Однако, жандармы несколько ошиблись, и далеко не все деятели социал-демократического движения были изъяты из обращения.

Уцелевшие от арестов члены группы старых социал-демократов поспешили разуверить жандармов в их полном успехе и показать, что главные „виновники" находятся на свободе и продолжают действовать, как и раньше. С этой целью оставшиеся члены сказанной группы собрались и решили немедленно выпустить новое воззвание и распространить его среди рабочих. Оставался вопрос лишь о том, от чьего имени выпустить это воззвание. По этому поводу .делались различные предложения. Один из собравшихся, кажется М. А. Сильвин, предложил своим уцелевшим товарищам назваться „Союзом Борьбы за освобождение рабочего класса". Другим это название показалось не особенно подходящим благодаря его длинноте. Но времени для того, чтобы придумывать более подходящие названия, не было. Надо было как можно скорее выпустить воззвание, которое должно было показать, что организация продолжает существовать и действовать по-прежнему, несмотря на произведенные многочисленные аресты. Поэтому было немедленно принято только что упомянутое название, вполне соответствовавшее целям организации. Таким образом, из остатков группы „старых социал-демократов", после ареста наиболее видных ее членов, в их числе и В. И. Ульянова, возник Союз Борьбы за освобождение рабочего класса.

 

Вот прокламация, которою Союз официально объявил 15 декабря 1895 г . о своем существовании.

 

От Союза Борьбы за освобождение рабочего класса.

Товарищи и рабочие!

Стачки последнего времени привели в необычайное смущение наших капиталистов-хозяев. С ужасом увидали они, что петербургские рабочие начинают бороться против невыносимого гнета. Под влиянием страха, Товарищества Лаферм и Торнтон попытались кое-какими уступками успокоить выведенных из терпения рабочих; при виде волнения, вызванного на Путиловском заводе листками, заводское управление поспешило уменьшить объявленную сбавку. Сама фабричная инспекция стала тщательнее относиться к своим обязанностям, и на днях в особом циркуляре фабричный инспектор признал незаконность тех браковок, против которых поднялись мастерицы фабрики Лаферм.

Но, уступив там, где опасно было не уступать, капиталисты обратились к правительству за помощью против осмелившихся пошевелиться рабочих. Верные своему долгу — оберегать интересы богачей, власти горячо принялись за дело, чтобы на будущее время избавить г.г. Торнтонов от неприятных уступок ненавистным рабочим. Как же сделать, чтобы впредь не было таких стачек? По мнению жандармов, стачки и беспорядки вызываются не нищетой и страданиями тех, чьим трудом живет все общество; по мнению их, все это — дело „подстрекателей", беспокойных людей. Еще бы. Кто, как не „подстрекатели", распространяют при каждой новой прижимке те воззвания, от одного вида которых у капиталистов дыбом встают волосы?

И вот, чтобы разом вырвать с корнем зло, в ночь с 8 на 9 декабря по всем концам города жандармы произвели набеги. Десятки подозреваемых людей брошены в тюрьмы, фабрики наводнены шпионами. Порядок водворен, стачек больше не будет, листки исчезнут", — так думают капиталисты в то время, как их полицейские друзья облизываются при мысли о предстоящей праздничной награде за дикое усердие. Сейчас же после арестов г.г. Торнтоны выбрасывают перед праздниками на улицу несколько десятков ткачей из числа стачечников, вымещая на них свою вынужденную уступчивость. Новый градоначальник, любезно предлагает им единственную помощь — даровой билет на родину, в голодающую деревню. Денежный кошель и полицейский мундир не знают жалости. Тем не менее, стачки не прекращаются. Поговаривают о новых волнениях на фабрике Лаферм, о стачке на лесопилке Лебедева и на Сампсоньевской мануфактуре. А листки появляются по-прежнему, читаются и встречают повсюду сочувствие, и Союз Борьбы за освобождение рабочего класса, который их распространяет, остается невредимым и будет продолжать свое дело. Полиция ошиблась в адресе. Арестами и высылками не подавят рабочего движения: стачки и борьба не прекратятся до тех пор, пока не будет достигнуто, полное освобождение рабочего класса из-под гнета капитала. Товарищи, будем же по-прежнему дружно защищать свои интересы!

 

Дня через 3—4 Союз выпустил большой листок „ко всем петербургским рабочим", в котором излагались события последних месяцев и указывалось, как ведут себя относительно рабочих капиталисты, фабричные инспектора, градоначальник и вообще полиция.

 

Присмотритесь к своей жизни, товарищи, — говорится в конце листка, — и вы увидите, что условия жизни всех нас плохи. Разве не совершается уже 2 — 3 года постоянное, быстрое понижение платы на Путиловском заводе, разве у Максвеля не делают того же, что у Торнтона, пуская под видом нового сорта, с более дешевой оплатой труда, старый сорт ткали, разве на казенных заводах, на Балтийском, Александровском, Патронном, в Порту не уменьшают заработки тем или иным способом?

Всюду одно и то же. Пусть же всюду рабочие следуют примеру своих товарищей, работающих у Торнтона, Лаферма и т. д. Нас везде норовят прижать — будемте повсюду давать отпор. Не потому ли мы до сих пор так мало боролись со своими хозяевами, что слишком еще мало столковались между собою, слишком еще мало между нами единения, слишком мало веры в то, что сообща сумеем добиться лучшей доли, что в соединении—наша сила? При каждом новом набеге наших благодетелей на наши карманы будем сговариваться о том, как дать отпор, будем бороться единодушно, не будем прекращать борьбы, пока не добьемся своего. Чтобы избежать поводов для вмешательства грубой военной силы, будем вести свою борьбу спокойно, без беспорядков и насилий.

Держитесь дружно, товарищи! Не давайте себя в обиду, и пусть всякая новая прижимка хозяев застигнет вас единодушными и готовыми бороться...

От Союза Борьбы за освобождение рабочего класса.

 

Эти воззвания произвели большой переполох в правящих сферах. Казалось, что охранное отделение и жандармы на самом деле попали впросак и не арестовали тех, кого было нужно арестовать в первую голову. Это был настоящий скандал. Появление новых воззваний, несмотря на произведенные аресты, побудило жандармерию произвести новые аресты, которые и были произведены в ночь с 4-го на 5-ое января 1896 г . На этот раз было арестовано меньшее число лиц, доходившее однако до 30 человек. В числе арестованных в этот раз был и я и двое моих товарищей, вся наша маленькая группа.

Но начавшееся движение не только не прекратилось, но разлилось, словно пожар, по всему Петербургу, по всем его рабочим районам. Этому очень способствовала усвоенная тактика широкой агитации посредством листков.

Я просидел в тюрьме только три месяца. Меня выручил мой отец, взявший меня на поруки. Это обстоятельство не помешало мне продолжать мою деятельность, но сильно стеснило ее. Теперь я был на виду. В первое время за мной была слежка, ходить переодетым я не мог и был принужден действовать через посредство других лиц, через которых я был хорошо осведомлен о происходившем. В этом отношении мне особенно помогал мой товарищ и друг В. Н. Катин-Ярцев, которому я помог получить рабочий кружок.

Я не буду останавливаться на подробностях зимы в начале 1896 г ., когда я находился в тюрьме. Однако, я не могу не упомянуть о некоторых событиях, а главное о том общем настроении, которое складывалось среди петербургских рабочих под влиянием агитационной деятельности Союза. Отдельные забастовки были на ткацкой фабрике Лебедева, у Кенига, на Сампсоньевской мануфактуре, на бумагопрядильне Воронина, в Новом Адмиралтействе, на Александровском чугунном заводе (в апреле), опять у Воронина (в апреле же), на Сестрорецком оружейном заводе (5 апреля); на Калинкинской мануфактуре, в мастерских Варшавской железной дороги, на Балтийском судостроительном, вновь у Лаферма... Всякий раз или до стачки или во время и после ее на сцену выступали листки Союза с изложением дела и требований рабочих и с приглашением твердо и дружно стоять за рабочее дело. Союз старался не пропустить ни одного случая безобразий фабричной жизни, чтобы не указать на него рабочим. Попутно на примерах разъяснялась и та роль, которую играют правительственные власти во взаимных отношениях хозяев и рабочих. Впрочем, пока дело ограничивалось лишь указанием на роль полиции, жандармерии и фабричных инспекторов, ибо с представителями высшей власти рабочие столкнулись лицом к лицу лишь во время летних стачек 1896 года, о чем речь будет впереди.

Надо заметить, что репутация Союза гремела по всему Петербургу и о листках шли разговоры по всем фабрикам. Рабочие тех фабрик, где не было никого, кто бы имел сношения с Союзом, молили всех богов, чтобы и к ним как-нибудь проникли „студенты" со своими листками.

Вот как сами рабочие описывают день первого появления листков на какой-нибудь фабрике: „С самого утра начинается необычное праздничное оживление. „Листки!" слышится то шопотом, то вполголоса. Тут и там кучки, происходит чтение вслух. Кучки делаются все гуще и гуще. „Ловко!" „Так, так!" „Совершенно верно!" и другие возгласы прерывают чтение. „К директору! Послать к директору!" Но... посылать не приходится. Заводские ищейки уже все пронюхали и донесли, кому следует. Начинается переполох. Мастера, директора, хозяин — все приходит в движение. Посылаются гонцы во все стороны—к жандармам, в полицию, к фабричному инспектору. Впрочем, последние иногда даже предупреждают приглашение, ибо Союз потом усвоил обыкновение рассылать листки по почте фабричным инспекторам, в жандармское управление и градоначальнику, иногда министрам.

На завод наезжали власти всех сортов. На глазах у рабочих фабричная инспекция и жандармский полковник производили исследования, пробовали тухлую некипяченую воду в баках, вешали гири, проверяли весы, меряли куски... Словом, эффект получался полный. Настроение у рабочих было самое радостное, особенно когда после всей этой, встряски уничтожались уже очень очевидные злоупотребления.

Во время стачки обыкновенно рабочими посылался листок к директору через сторожа или какого-либо мелкого служителя. Рабочие воздерживались от единоличного разговора с заводскими или с полицейскими властями; и если их спрашивали, чего вам надо, то обыкновенно все кричали: „все, что надо, прописано, читайте сами". Если же власти задавали вопросы, на которые приходилось отвечать, то у рабочих выработался обычай: отвечающего окружала густая толпа, чтобы не видно было его лица, чтобы не могли его рассчитать".

Я приведу еще рассказ одной знакомой, очень хорошо характеризующий то впечатление, которое производили листки и все следующие за ними передряги даже на пожилых и отупевших на фабричной работе рабочих. Моя знакомая как-то увидела у своей кухарки ее брата, рабочего с прядильной фабрики. Он был совсем не затронутый пропагандой и пожилых лет. Моя знакомая разговорилась с ним о его работе и пр. И тут-то рабочий разошелся.

— Вы подумайте, какие у нас времена-то! — рассказывал рабочий. — Раньше мы работали-работали, свету не видели. Своими глазами видишь, как надувают, а что поделаешь? Теперь не то! Теперь как приедет инспекция, да полковник, да начнут везде нюхать — администрация-то на цыпочках заходит. Чудно! Прежде там и тут видишь прижимку, фальшь — внимания не обращаешь, привыкли! А теперь малый мальчишка пархатый, и тот везде все заметит да подметит. В Союз, слышишь ли, говорит, надо дать знать.

— Кто же распространяет листки?

— Студенты, надо полагать. Дай, господи, доброго здоровья тем людям, которые эти листки печатают.

И рабочий истово перекрестился.

Особенно много шума наделал майский листок Союза, распространенный 19 апреля ( 1896 г .) в количестве нескольких тысяч по всем заводам и фабрикам, где только имелись связи. Многие рабочие потом говорили, что, если бы не майский листок, то, может быть, не было бы и летних стачек. Вероятно, это мнение преувеличено, но оно характерно. Привожу этот листок.

 

Рабочий праздник первого мая (по старому стилю 19 апреля)

Товарищи, посмотрим внимательно на наше положение; оглянемся на ту обстановку, где мы проводим свою жизнь. Что мы увидим? Мы работаем много, мы создаем несметные богатства; золото и ткани, парчу и бархат, добываем из недр земли железо и уголь, строим машины, сооружаем корабли и дворцы, проводим железные дороги. Все богатство мира создано нашими руками, добыто нашим потом и кровью. Какую же мзду получаем мы за наш каторжный труд? — По справедливости мы должны бы жить в хороших квартирах, носить хорошее платье и уж во всяком случае не нуждаться в хлебе насущном. Но всем нам хорошо Известно, что нашей заработной платы хватает едва на то, чтобы существовать. Наши хозяева понижают расценки, заставляют работать сверхурочное время, несправедливо штрафуют, словом притесняют нас всячески, а в случае неудовольствия с нашей сторона, рассчитывают без рассуждения.

Мы много раз убеждались, что все, к кому мы обращались за защитой, оказываются прислужниками и друзьями хозяев. Нас рабочих держат во тьме, нам не дают знания, чтобы мы не надеялись бороться за улучшение своего положения. Нас держат в неволе, прогоняют с работы, высылают и арестуют всякого, кто дает отпор притеснениям, нам запрещают бороться. Тьма и неволя — вот те средства, которыми держат нас в угнетении капиталисты и все делающее в угоду им правительство. Какое же есть у; нас средство, чтобы улучшить свое положение, повысить заработную плату, сократить рабочий день, защититься от оскорблений, читать умные книги? Против нас все — и хозяева, потому что им жить тем лучше, чем хуже нам и все их прислужники, все те, кто живет подачками капиталистов и в угоду им держит нас в невежестве и неволе. Нам неоткуда ждать помощи, мы можем надеяться только на самих себя. Наша сила в единении, наше средство — дружное, единодушное и упорное сопротивление хозяевам. Они-то давно уже поняли, в чем наша сила, и всячески стараются разъединить нас, не дать нам понять, что у нас, рабочих; одни общие интересы. Они понижают расценки, но не всем сразу, а по одиночке; заводят старших; вводят поштучную плату, а сами, посмеиваясь в бороду, видя, как наш брат надрывается над работой, исподволь понижают расценки. Ну, да не все же коту масленица! Всякому терпению бывает конец. В минувшем году русские рабочие показали своим хозяевам, что покорность рабов сменяется в них стойким мужеством людей, не поддающихся наглости жадных до дарового труда капиталистов. В разных городах возникло множество стачек: в Ярославле, Тейкове, Иваново-Вознесенске, Белостоке, Вильне, Минске, Киеве, Москве и других городах. Большинство стачек кончилось удачно для рабочих, но и неудачные стачки неудачны только по-видимому. На самом деле они страшно пугают хозяев, приносят им большие убытки и заставляют из страха перед новой стачкой итти на уступки. Фабричные инспектора тоже начинают суетиться и замечать бревна в глазу фабрикантов. Они бывают слепы до тех пор, пока рабочие стачкой не откроют им глаза. Где же, в самом деле, заметить фабричным инспекторам безобразие на фабрике таких влиятельных особ, как господин Торнтон или акционеры Путиловского завода? Наделали мы хлопот хозяевам и у нас в Петербурге. Стачка ткачей у Торнтона, папиросниц у Лаферма, прядильщиков у Лебедева, на фабрике механического производства обуви, волнения рабочих у Кенига, Воронина и в Порту показали, что мы перестали быть безответными страстотерпцами и принялись за борьбу. Как известно, рабочие из многих фабрик и заводов образовали у нас Союз борьбы за освобождение рабочего класса, с целью разоблачать все злоупотребления, искоренять безобразия, бороться с наглыми притеснениями и прижимками наших бессовестных эксплоататоров хозяев и добиться полного освобождения от их власти. Союз распространяет листки, при виде которых трепещут сердца хозяев и их прислужников-властей. Не листки им страшны, а возможность нашего дружного сопротивления, проявления нашей могучей силы, которую мы им не раз показали. Мы, петербургские рабочие, члены Союза, приглашаем всех остальных наших товарищей присоединиться к нашему Союзу и способствовать великому делу объединения рабочих для борьбы за свои интересы. Пора и нам, русским рабочим, разорвать цепи, которыми спутали нас капиталисты и правительство, чтобы держать в угнетении, — пора и нам присоединиться к борьбе наших братьев-рабочих других государств, стать с ними под общее знамя, на котором написано: Рабочие всех стран, соединяйтесь!

Во Франции, Англии, Германии и других странах, где рабочие уже объединились в сильные союзы и завоевали себе много прав, они устраивают 19 апреля (по-заграничному первого мая) всеобщий праздник труда.

Бросив душные фабрики, они, с музыкой и знаменами, стройными толпами проходят по главным улицам города, показывая хозяевам все возрастающую свою силу; они собираются на многочисленные и многолюдные собрания, где говорят речи, пересчитывая победы над хозяевами, одержанные в минувшем году, и намечая планы борьбы в будущем.

Под страхом стачки ни один хозяин не штрафует рабочих, не явившихся в этот день на работу. В этот день рабочие напоминают также хозяевам свое главное требование —ограничение рабочего дня 8 часами: 8 часов работы, 8 часов сна и 8 часов отдыха. Вот о чем заявляют теперь рабочие других государств. Было время, и не так давно, когда они также, как мы теперь, не имели права заявлять о своих нуждах, так же были подавлены нуждой и разъединены, как мы теперь. Но они упорной борьбой и тяжелыми жертвами завоевали себе право обсуждать сообща свое рабочее дело. Пожелаем же нашим братьям в других странах, чтобы борьба привела их скорее к желанной победе к тому времени, когда не будет ни господ, ни рабов, ни рабочих, ни капиталистов, а все будут одинаково работать и одинаково разумно наслаждаться жизнью.

Товарищи! Если мы будем действовать дружно и единодушно, то недалеко то время, когда и мы, сомкнувшись в стройные ряды, будем в состоянии открыто присоединиться к этой общей борьбе всех рабочих всех стран, без различия веры и племени, против всех капиталистов всего мира. И подымется наша мускулистая рука, и падут позорные цепи неволи; подымется на Руси рабочий народ, и затрепещут сердца капиталистов и всех прочих врагов рабочего класса.

Союз Борьбы за освобождение рабочего класса,

19 апреля 1896 года.

 

Таким путем Союз Борьбы вел свою работу, пользуясь всякими случаями, чтобы сделать сознательной и планомерной начавшуюся борьбу рабочих. Союз указал рабочим, как бороться, научил рабочих формулировать их требования, — в этом была его великая заслуга.

Впрочем, кроме Союза Борьбы, создавшегося, как было указано, из остатков разгромленной группы „старых социал-демократов", в Петербурге продолжали действовать и другие социал-демократические группки. От „молодых" тоже кое-кто остался, впрочем немного, чуть ли не три человека. Продолжала существовать и действовать народовольческая типография, оставшаяся от Группы Народовольцев, которая имела связь с рабочими и сильно эволюционировала в социал-демократическом направлении. Очень ценным работником типографской народовольческой группы был рабочий Шеповал. Народовольцы все же имели некоторые связи с рабочими, которые, правда, постепенно переходили к социал-демократам, подобно кружку Галактионова, весьма развитого рабочего, ткача с фабрики Кожевникова. Этот небольшой рабочий кружок, состоявший всего из трех лиц: самого Галактионова, маляра Королева и гравера Соколова, весной 1896 г . перешел в руки небольшой социал-демократической группы, или скорее кружка, состоявшего всего навсего из трех лиц: меня и двух моих ближайших товарищей. Но, благодаря необыкновенно энергичной деятельности одного из них, а именно В. И. Катин-Ярцева, специализировавшегося по части отыскивания новых связей с рабочими, наша социал-демократическая „группа" скоро имела довольно многочисленные связи с рабочими различных районов. Так, за Невской заставой мы имели связи с Обуховским заводом и фабриками Максвелл и Паля. На Выборгской стороне — с рабочими завода Лесснера. На Охте — с Охтенской бумагопрядильней. На Петербургской стороне — с Гуком. Через Галактионова мы имели связи на Обводном канале с рабочими Екатерингофской мануфактуры, а через кой-кого из них имели связи и с Путиловским заводом.

Пытались завязывать новые связи с рабочими и кое-кто из „молодых", не всегда впрочем удачно. Рабочие теперь вошли в моду, и очень многие лица из учащейся молодежи, как мужской, так и женской, стремились завязать знакомства с рабочими, пользуясь для этого всеми возможными средствами, даже завязывая знакомства прямо на улице, конечно —иногда весьма неудачно.

Глава IV. Петербургские летние стачки 1896 г.