КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ

 

IV. БОРЬБА ЗА ПЕТРОГРАД

За работой

(Из воспоминаний Антонова-Овсеенко)

Я подробно докладываю Ленину о положении на фронте. У Керенского сил немного. —Казачья дивизия генерала Краснова. Но угроза серьезна, ибо у нас слабо с артиллерией. У казаков артиллерия превосходна. Действует также с ними сильный бронепоезд. Путиловцы обещали изготовить бронеплощадку с зенитными орудиями, да что-то все их нет.

Ленин выражает нетерпение.

— А вы уверены, что выполнят?

— Они делают все, что могут, но не мешало бы подтолкнуть.

— Смотрите!

— Хотите ли убедиться, — предлагаю я, — можно съездить и подтолкнуть заодно?

Легко соглашается. Мы едем на Путиловский завод.

Пронизывает до костей осенняя сырость. В открытом автомобиле Ильич почти совсем замерз, когда, наконец, мы подкатили к Путиловскому заводу. Завод освещен и гудит трудовым гулом. Пробираемся дворами в помещение фабрично-заводского комитета. Нам навстречу взлохмаченные, грязные, усталые, но деловые фигуры. Разъясняют, что делается и в чем задержка. Да, за пару дней наворочено столько, сколько за две недели раньше не вырабатывали. На них можно надеяться.

Ильич успокоен.

У Нарвских ворот — заставы красногвардейцев. В жалких пальтишках в стужу, но бодрые и уверенные... Что же с этакой силой смогут поделать! Хоть и доморощенные батареи, передвигаемые вручную. И бронепоезд путиловцев насквозь пробивают пули, — но все же будет сломлена сила казачья мужеством питерских рабочих и матросов-балтийцев.

Всех, до последнего человека

(Из воспоминаний Ф. Раскольникова)

Наш автомобиль остановился у штаба военного округа. Несмотря на поздний час, все окна были ярко освещены. В одной из комнат этого обширного дома происходило заседание, на котором было установлено ускорить отправление на фронт рабочих полков.

Едва кончилось заседание, как я был вызван т. Лениным. Владимир Ильич сидел в большой комнате штаба на конце длинного стола, который обычно покрывался зеленым или красным сукном, но сейчас зиял своей грубой деревянной наготой. — Это придавало всей комнате нежилой вид. Кроме Ленина, в этой пустой комнате находился Троцкий. На столе перед Ильичом лежала развернутая карта окрестностей Петербурга.

— Какие суда Балтийского флота вооружены крупнейшей артиллерией?»; — с места в карьер атаковал меня Владимир Ильич.

— Дредноуты типа Петропавловск. Они имеют по двенадцать двенадцати - дюймовых орудий в 52 калибра в башенных установках, не считая более мелкой артиллерии.

— Хорошо, — едва выслушав, нетерпеливо продолжал Ильич. — Если, нам понадобится обстреливать окрестности Петрограда, куда можно поставить эти суда? Можно ли ввести их в устье Невы?

Я ответу, что, в виду глубокой осадки линейных кораблей и мелководья морского канала, проводка столь крупных судов в Неву невозможна, но линейные корабли могут стать на якорь между Кронштадтом и устьем морского канала.

Т. Ленин не удовлетворился моим ответом и заставил меня все показать на карте. Только после этого он несколько успокоился.

Т. Троцкий в течение беседы не проронил ни одного слова. Печать усталости и бессонных ночей лежала на его лице. Владимир Ильич и Троцкий вышли в коридор и сели на скамейку около телефонной будки, в то время как т. Склянский, по их поручению, разговаривал с кем-то по телефону.

— У вас нет ли чего-нибудь съестного? — неожиданно спросил меня т. Троцкий.

Я вынул из кармана пальто две коробки рыбных консервов, купленных мною на пути из Царского Села. Владимир Ильич и Лев Давыдович стали закусывать с большим аппетитом, выдававшим их долгое воздержание от пищи. Неустанная работа не оставляла им в эти дни времени на еду.

— Позвоните по телефону в Кронштадт, — обратился ко мне т. Ленин, продолжая свой скудный случайный обед, — и сделайте распоряжение о срочном формировании еще одного отряда кронштадцев. Необходимо мобилизовать всех до последнего человека. Положение революции в смертельной опасности; Если сейчас мы не проявим исключительной энергии, — Керенский и его банды нас раздавят.

Моряке на защите революция

I

У Смольного дежурят броневики, самокатчики и пехотные части Поднимаюсь на второй этаж в комнату

— Вы приехали? Вот и хорошо! С вами прибыли отряды матросов? А артиллерия? Сколько? Миноносцы и броненосцы пришли?

Засыпает целым рядом вопросов.

- Позвольте, т Подвойский, броненосцев мы и не думали посылать. Я считаю, что судов здесь вполне достаточно.

Три тысячи моряков уже прибыло, в эшелонах следует около 1.500 человек, кроме того, две батареи. К вечеру они прибудут в Петроград.

— Но они нужны немедленно Наши части оставили Гатчину, Керенский прибыл с войсками с фронта, движется на Царское и Петроград. Поезжайте сейчас же

в Царское, узнайте, что там делается, и немедленно сообщите.

Переговорив с т. Подвойским, ухожу от него, чтобы ехать в Царское. Встречаюсь с Антоновым-Овсеенко. Он едет на Пулковский участок. Решаем ехать пока что вместе. С большим трудом отыскиваем автомобиль. При выезде за город автомобиль ломается. Навстречу несется чей-то частный автомобиль. Останавливаем.

— Вы разрешите в вашем автомобиле доехать до Царского?

— Позвольте, я — итальянский консул!

— Что ж? Дело революционное, спешное.

Несколько поморщившись, консул слезает с автомобиля. Едем на его автомобиле дальше. По дороге в Царское тянется туда и обратно беспрерывная вереница отдельных групп рабочих с винтовками.

II

Бывший полковник растерявшийся разводил в штабе руками, упорно смотрел на карту и бормотал:

— Разрешите доложить, у нас никого не осталось, Все разбегаются, на ночь уходят по домам. Гвардейские полки без сопротивления отступают от Царского. Есть сведения, что часть их сдалась и перешла на сторону Керенского.

Входит военный, бывший офицер, и докладывает, что Царское занято Керенским. В Царское прибыло множество казаков с артиллерией и бронепоездом. Части разбегаются, и Пулково остается беззащитным. Необходимо задержать бегущих, привести их в порядок и установить на ночь хотя бы охранение и наблюдение за Царским, пока не подойдут отряды. Выходим из избы; в тот же момент со стороны Царского начался обстрел Пулкова из артиллерии. Один из снарядов разрушает часть избы, где только что помещался „штаб". С трудом удается задержать группу уходящих вооруженных рабочих и солдат. Засыпают вопросами: Что же матросы? Скоро ли придут? Уверили их, что матросы сейчас двигаются уже на фронт, и что идет артиллерия. Я возвращаюсь в Смольный с докладом к т. Подвойскому. Он снова засыпает меня вопросами, делает, сразу несколько распоряжений и предлагает немедленно взять артиллерию с Путиловского завода.

Встречаю в Смольном Владимира Ильича. Он очень спокоен. Спрашивает: „Ну, как дела на фронте?" Сообщаю ему о положении и заявляю:

— Я еду в Центрофлот, немедленно двину матросские отряды, в противном случае Керенский будет в Петрограде.

Владимир Ильич безмолвным кивком головы одобряет мое предложение. Ухожу.

В течение ночи удается направить два отряда моряков к Пулкову. Прибывшую из Финляндии артиллерию выгружают, и к вечеру артиллерия в Пулкове.

30 октября атаки казаков разбились о стойкое сопротивление моряков. Отразив атаки, моряки сами перешли в наступление и бросились в штыки на бронепоезд.

В 11 часов вечера в Царское из Гатчины, без ведома Керенского и Краснова, прибыла делегация от казаков в числе трех человек (один офицер и два казака) с предложением вступить с ними в переговоры.

Кронштадские батареи на службе революции

(Из воспоминаний Ф. Раскольникова)

29 октября ко мне явился молодой подпоручик и отрекомендовался представителем отряда, только что прибывшего с кронштадского фронта Ино. Это был один из тех отрядов, прибытия которых я ожидал с таким огромным нетерпением. Я, вместе с офицером, устремился к отряду на вокзал. Уже сгущались сумерки, когда среди вагонов, на одном из запасных путей мы разыскали долгожданный отряд.

На открытых платформах выделялись поднятые к небу дула орудий. Оказывается, товарищи привезли с собой две трехдюймовых полевых батареи, т.-е. целых восемь орудий. Какая радость! Комиссаром отряда был молодой, но толковый солдат крепостной артиллерии. Я заявил, что поеду вместе с отрядом на фронт, и распорядился, чтобы эшелон был перекинут на Московско-Виндаво-Рыбинскую железную дорогу. Долгое время нам не подавали паровоза. Наконец, поздно вечером паровоз прицепили, и мы поехали.

Ночью эшелон прибыл на пересечение соединительной ветки с линией, ведущей в Царское Село. За окнами еще стояла густая тьма. Выйдя из вагона, мы направились в партийный районный комитет. Несмотря на ранний час, так как дело происходило перед рассветом, в райкоме шла оживленнейшая работа. Почти весь райком был на ногах. Здесь распределялось оружие, выдавались патроны, формировались красногвардейские части, отдавались распоряжения. Мы узнали, что на фронте — без перемен. Красновские казаки продолжали занимать Царское. Прибытие орудий сильно подняло настроение товарищей из райкома. На грузовике я отправился в Пулково за боевым приказом.

Дорога была грязная, скользкая; липкие комья земли разлетались из-под колес автомобиля. Рассвет нас застал уже в пути. Полевой штаб помещался в одноэтажном деревянном доме; внутри на полу, лежали, подостлав под голову шинели и полушубки, солдаты и красногвардейцы, около них стояли прислоненные к стене винтовки. Перешагнув через целую вереницу спящих тел, мы подошли к деревянному столу, на котором коптела убогая керосиновая лампа и беспорядочно были разбросаны^ объедки черного хлеба, — остатки скудного, наспех проглоченного ужина. Здесь от начальника штаба мы получили боевой приказ об установке орудий на Пулковских высотах. Снова усевшись на автомобиль, двинулись обратно.

31-го, ранним утром, батареям форта Ино пришлось отбивать атаки неприятельской кавалерии. Красновским казакам не только не удалось захватить наших позиций, но они, вообще, не продвинулись ни на шаг и с потерями отступили.

В Гатчине

(Из воспоминаний белогвардейского генерала Краснова)

Офицеры сбились в одну комнату, спали на полу, не раздеваясь, казаки, не расставаясь с ружьями, лежали в коридорах. И уже не верили друг другу. Казаки караулили офицеров, офицеры надеялись на меня и не верили, и ненавидели Керенского.

Утром 1 ноября вернулись переговорщики и с ними толпа матросов. Наше примирение было принято, подписано представителем матросов Дыбенко, который и сам пожаловал к нам. Громадного роста, красавец мужчина с вьющимися черными кудрями, черными усами и юной бородкой, с большими глазами, белолицый, румяный, заразительно веселый, сверкающий белыми зубами, с готовой шуткой на смеющихся губах, физически силач — он очаровал в несколько часов не только казаков, но и многих офицеров.

Керенский просил, чтобы казачий караул у его дверей был заменен караулом от юнкеров.

— Ваши казаки предадут меня, — с огорчением сказал он.

— Раньше они предадут меня, — сказал я и приказал снять казачьи посты от дверей квартиры Керенского.

В три часа дня ко мне ворвался комитет 9-го Донского полка с войсковым старшиною Лаврухиным. Казаки требовали немедленно выдачи Керенского, которого они сами под своей охраной отведут в Смольный.

— Ничего ему не будет. Мы волоса на его голове не позволим тронуть.

— Мы поставим свой караул к нему, чтобы он не убежал. Мы выберем верных людей, которым мы доверяем, — кричали казаки.

— Хорошо, ставьте, — сказал я. Когда они вышли, я прошел к Керенскому. Я застал его: смертельно бледным, в дальней комнате его квартиры. Я рассказал ему, что настало время, когда ему надо уйти. Двор был полон матросами и казаками, но дворец имел и другие выходы. Я указал на то, что часовые стоят только у парадного входа.

Выйдя от Керенского, я через надежных казаков устроил так, что караул долго не могли собрать. Когда он явился и пошел осматривать помещение, Керенского не было. — Он бежал.

Казаки кинулись ко мне. Они были страшно возбуждены против меня. Раздавались голоса о моем аресте, о том, что я предал их, дав возможность бежать Керенскому.

Но тут произошло новое событие, которое совершенно все перевернуло. К Гатчинскому дворцу в стройном порядке, сверкая штыками, подходила густая колонна солдат. Она тянулась далеко по дороге, идущей к Петрограду. Люди были отлично одеты; на всех взводах шли офицеры. Это шел Финляндский полк. Он стал выстраиваться в развернутую колонну против дворца. Казаки оставили меня и разбежались куда попало. Я остался один. Офицеры штаба находились все вместе в соседней комнате.

— Что сей сон обозначает? — подумал я, — уж не помощь ли это пришла к нам?

Я пошел взглянуть, что происходит. Неужели действительно помощь? Но за финляндцами шли матросы, за матросами Красная гвардия. В окна сколько было видно, все было черно от черных шинелей матросов и пальто красной гвардии. Тысяч двадцать народа заполнило Гатчину, и в их массе совершенно растворились казаки.

Бегство Керенского

(Из воспоминаний П. Е. Дыбенко)

I

В два часа ночи 1 ноября в санитарном автомобиле, по грязной дороге, без освещения, пробираемся к Гатчине. По пути к Гатчине нас останавливают казачьи заставы. После переговоров с казачьим офицером пропускают. Около 3 1/2 часов ночи приезжаем в Гатчину ко дворцу.

В этот момент подходит группа казаков и приглашает к себе в казармы. Я обращаюсь к ним с вопросом:

— Керенский здесь?

— Да.

— Я требую, чтобы немедленно был приставлен к нему надлежащий караул.

Казачий офицер из делегации остался у дворца с целью усилить караул за Керенским. Прихожу в казачьи казармы. Среди казаков много офицеров и юнкеров. Рассказываю им о перевороте, — о том, что Временное правительство низложено, и что попытка Керенского снова захватить власть — бессмысленна и обречена на неудачу.

— Керенский снова пытается вас, казаков, превратить в жандармов и возбудить к вам всеобщую народную ненависть.

Через час казармы не вмещают собравшихся казаков и юнкеров. К 8 часам утра митинг закончен. Казаки теперь согласны немедленно арестовать Керенского, но для этого необходимо сначала переговорить с их комитетом.

С митинга направляюсь во дворец в сопровождении матроса Трушина.

Долго убеждаю Совет в необходимости немедленно арестовать Керенского, указываю, что скоро 12 часов на исходе, что я отпущен моряками до определенного срока, после чего моряки начнут обстрел Гатчины и наступление. В это время Керенский помещался всего через одну комнату от зала заседания.

Следивший за ходом переговоров, он не нашел мужества в последний момент появиться среди казаков и заявить, что он готов погибнуть на своем посту. Переодевшись женщиной, он позорно бежал, покидая казаков.

Матрос Трушин поспешно сообщил:

— Керенский, переодевшись женщиной, прошел через двор!

Пусть. Его бегство — это его политическая смерть.

Казаки, направившиеся арестовать Керенского, вернулись и доложили, что Керенский бежал. Возмущение бегством Керенского было громадно; казаки и юнкера тут же послали всем, всем, всем телеграмму: „Керенский позорно бежал, предательски бросив нас на произвол судьбы. Каждый, кто встретит его, где бы он ни появился, должен его арестовать, как труса и предателя. Казачий совет 3-го корпуса".

II

Вскоре после того в Гатчину вступили Финляндский полк и отряд моряков, а через два часа юнкера и казаки были обезоружены. Оставался еще генерал Краснов, надо было и его арестовать. В 61/2 часов вечера вместе с командиром Финляндского полка мы вошли в кабинет Краснова. При нашем появлении генерал Краснов поднялся нам навстречу.

— Генерал Краснов, именем Совета Народных Комиссаров вы и ваш адъютант арестованы.

— Вы меня расстреляете?

— Нет. Мы вас немедленно отправим в Петроград.

— Слушаюсь.

Тут же были арестованы и два адъютанта Керенского. Арестованный генерал Краснов в автомобиле был отправлен в Смольный.

Победа

(Из книги Джона Рида „10 дней, которые потрясли мир")

Я вернулся в Петроград, сидя на переднем месте грузовика, управляемого рабочим и перегруженного красногвардейцами. У нас не было керосина, и поэтому мы ехали без огней. Дорога была запружена пролетарской армией, возвращающейся домой, и новыми резервами, замещавшими их на передовых позициях. Огромные грузовики, в роде нашего, колонны артиллерии, телеги внезапно выплывали из ночи без огня, подобно нам. Мы бешено мчались вперед, резко сворачивая направо и налево.

По горизонту расстилались отблески огней столицы, — неизмеримо более великолепной ночью, чем днем, — подобно груде драгоценностей, рассыпанных на пустынной долине.

Старик рабочий, который управлял машиной, положил на рулевое колесо одну руку, а другой провел перед собою, указывая своим жестом на блестевшую вдали столицу.

— Мой! — воскликнул он с горящим лицом. — Весь мой теперь. Мой Петроград!..

ПРОДОЛЖЕНИЕ - ПЕРВЫЕ ШАГИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ