КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ

 

III. ОКТЯБРЬСКИЕ ДНИ В МОСКВЕ

В Московском Совете

(Из воспоминаний В. Соловьева)

Белогвардейцы занимают Метрополь, здание Городской думы, Кремль, Никитскую и Арбат. Все районы — наши; от пробивающихся к нам товарищей мы знаем, что там кипит работа и организуются красногвардейские части, но здесь в центре, в Московском Совете, мы чувствуем, что нас могут окружить. Мы уже почти отрезаны от Замоскворечья и Лефортова, нас отрезают от Бутырок. Низ Тверской занят юнкерами, выше, поперек Тверской, работает неприятельский пулемет, поставленный в переулке на церковной колокольне.

пропуск

потерь. Солдаты охотно исполняли все приказы т. Берзина, но все-таки иногда, где-нибудь в безопасном местечке, собирались по нескольку человек и заводили разговор о всевозможных сражениях и наступлениях, которые возможны были в эту ночь. И верно, — кругом было тихо, но то там, то сям изредка доносился отдаленный звук где-то трещавшего пулемета, то иногда слышалась ружейная перестрелка. Солдаты не придавали этому никакого значения; они говорили: „Это наверное, советские войска идут к нам на помощь, — это они пробивают себе дорогу". С вечера, когда юнкера стали готовиться к наступлению, т. Берзин стал просить Московский Совет по телефону дать в Кремль подкрепление. Московский Совет ответил: „Продержаться в Кремле до 11 часов ночи, а в 11 часов придут к вам на помощь 55-й полк и первая запасная артиллерийская бригада". Солдаты нашего 56-го полка согласились продержать Кремль до 11 час. ночи. Смотрим: время один час ночи, а помощи все нет. Потом бьет два и три часа ночи; солдаты начинают уже не доверять т. Берзину, к ним в душу западает подозрение о предательстве.

Стало светать, а поддержки все нет и нет. Вдруг, видим, — против Троицких ворот стоит т. Берзин и с ним несколько солдат, он им и говорит: „Я Кремль сдаю". Один солдат отскочил на три шага в сторону, схватил винтовку наперевес, штыком почти коснулся груди Берзина, закричав: „Ты нас предал!", но в этот момент другие солдаты схватили его за штык и стали кричать, что нужно разобраться. Тогда солдаты сами стали звонить по телефону в Московский Совет, но юнкера перерезали провод Московского Совета и соединили его со своим штабом, откуда и ответили, якобы из Московского Совета: „Все войска на стороне штаба, — только вы, небольшая горсть, еще держитесь в Кремле". Узнав о таком ужасном явлении, солдаты сначала все же не хотели сдать Кремль, но, видя, что к ним на помощь обещались прибыть еще в 11 часов вечера, а сейчас уже 7 утра, а помощи все нет, поверили, что все войска присоединились к штабу, и решили сдать Кремль.

II

Мы стояли против ворот и ждали, что будут с нами делать. Вокруг нас была поставлена цепь юнкеров. Потом подходит к юнкерам пьяный офицер, поговорил что-то с ними и ушел; юнкера тоже стали расходиться, мы остались одни.

Вдруг раздался свисток, ружейный выстрел, сзади затрещал пулемет; задние ряды повалились, как подкошенные.

Картина была ужасная: кругом кровь, стон раненых, крики, взрыв бомб; треск пулеметов. — Все смешалось в общий гул. Оставшиеся в живых потеряли сознание, — лезли в калитку ворот, давили друг друга. Наконец, пулемет остановился. Юнкера подбежали к оставшимся в живых, заставили убирать раненых и стаскивали в одну кучу убитых. Когда все это было сделано, мы собрались в казарму.

Чрез несколько минут юнкера снова приходят к нам в казарму и стали выгонять нас к воротам.

Выгнали, построили в одну шеренгу и повели во двор окружного суда (ныне здание ВЦИК), где мы пробыли до 6 часов вечера голодные, измученные, в одних гимнастерках; некоторые — в крови и без фуражек. Было холодно. Несколько товарищей стали просить у юнкеров обед, но юнкера определенно сказали: „Зачем вам обед, когда вы будете расстреляны?"

В 6 часов вечера пришел генерал и приказал нас построить. Тут у каждого из нас пронеслась одна мысль: „Ну, вот и конец", и вся жизнь в эту минуту мелькнула, как на блюдечке.

Но нас отвели в кремлевские казармы, где мы под арестом просидели всю канонаду до освобождения нас Красной гвардией.

Борьба в Москве

I

— Куда вы идете? — спросил я солдат, увидав, как они строятся на Скобелевской площади в ряды.

— А вон там, в Брюсовском переулке, нашим немного худо, так мы им на подмогу.

— Кто ж вам приказал?

— Не знаю.

Никто из них не знал, кто приказал. Они выступили сами.

II

Днем из Столешникова переулка подкатил юнкерский броневик к Совету и ударил снарядом в угол здания. В одной из комнат стоял солдат и держал бомбу. От неожиданности руки солдата дрогнули, он выронил бомбу, которая разорвалась, легко ранив солдата и выхлестнув все окна в комнате Совета. Все сбежались в эту комнату. Переполох.

— Как же так подпустили броневик к самому Совету? — кричало много голосов.

Я вышел на улицу и узнал, что дело объяснилось очень просто. Наши артиллеристы, измученные, вздремнули у пушек; в это время броневик-то и подскочил. В следующий момент наша артиллерия открыла огонь, и броневик скрылся.

III

Злосчастное перемирие было заключено нами с Рябцевым. Оно лишь увеличило кровопролитие, ибо для той и другой стороны было намеком на слабость.

В стане юнкеров озлобление против Рябцева за перемирие дошло до того, что в здании думы один из офицеров застрелился, а во всех пунктах юнкера не переставали обстреливать наших. Не молчали и наши. Нам, штабу, удалось лишь ненадолго остановить орудийный огонь. Ненадолго, потому что часа в три загремели пушки у Алексеевского училища, где руководил неукротимый и неудержимый т. Демидов.

 

IV

Я подошел к нашему полевому телефону, соединился с Лефортовским районом, вызвал Демидова. В трубку было слышно, как ухнул снаряд. . . . Бухх!..

— Демидыч, прекрати немедленно огонь. Это распоряжение Комитета, будешь строго отвечать за неподчинение.

Но Демидов, не лишенный хитрости, отвечает протяжно:

— Не слышу.

Снаряд опять: Бухх!..

— Именем Военно-Революционного Комитета приказываю тебе прекратить огонь.

. . . Бухх!..

— Ни черта не слышу. Ты лучше пришли распоряжение письменное.

— Хорошо, Демидыч, я посылаю тебе человека на автомобиле.

И опять снаряд: Бухх!

— Нет, на автомобиле не присылай, его обстреляют. Лучше на лошади или в коляске.

— Как же ты теперь-то слышишь, что я тебе говорю?

— Так вот присылай, брат, распоряжение, мне некогда.

И трубку Демидов бросил-

Снаряды безудержно ухали. Мое распоряжение о прекращении огня, посланное с верховым, достигло до Демидова тогда, когда суточное „примирение" уже кончилось.

Бои еще продолжались два дня. Победа наша была полной.

 

Москва в Октябре

I

Началом московских боев было столкновение солдат и юнкеров у подъезда Московской городской думы (ныне Финансовый отдел Московского Совета) поздно вечером 26 октября (ст. стиля). Солдаты с винтовками хотели пройти в думу. Юнкер-часовой, стоявший у дверей, их не пускал. Произошла ссора, столь обычная в те дни. Ссора закончилась стрельбой, во время которой один юнкер и один солдат были убиты. Публика в панике бросилась бежать с Воскресенской и Театральной площадей и разнесла весть о стрельбе по всей Москве.

Около 7 часов утра на следующий день я вышел на улицу. Ни прежде, ни после я не видел такого многолюдства на Пресне. Тротуары были запружены народом. На углах чернели толпы. Трамваи уже не ходили. Изредка проедет извозчик. Группы молодых рабочих, вооруженных винтовками, шли поспешно. Мальчишки большими стаями бежали к центру города, где уже гремела беспрерывная стрельба. Множество народа — мужчин и женщин — с узлами на плечах бежали из центра. Стали попадаться раненые. Их везли на извозчиках и на автомобилях сестры милосердия. У Никитских Ворот стояла цепь солдат, не пропускавшая никого вниз по улице, к манежу.

Через Страстную площадь с Ходынки, где были лагери, шли солдаты с винтовками — к Совету на защиту революции. Время-от-времени с ревом проносился грузовой автомобиль, до отказа набитый солдатами и рабочими, стоявшими плотно один возле другого. Винтовки и знамена высоко вздымались над головами. У солдат и рабочих через плечи висели крест-на-крест пулеметные ленты.

В Охотном ряду я увидел вооруженных юнкеров и студентов. Осторожно выглядывая из-за угла, они стреляли вверх по Тверской. Оттуда им отвечали. Пули свистели со всех сторон. Они били в стены домов, поднимая облачка пыли, в вывески, в окна, в деревянные лавочки. Здесь уже было опасно. Но я с удивлением увидел, что за лавочками прячется множество мальчишек. Как мыши, они пугливо смотрели отовсюду — из углов, из-за ящиков, из тесных проходов. Когда поднималась ожесточенная стрельба, они поспешно ныряли в темные углы. Но как только стрельба утихала, они снова выскакивали на мостовую и наперегонки бросались подбирать винтовочные гильзы.

Одна пуля пробила трамвайный провод. Провод упал на землю и загорелся. С треском поднялось столбом белое пламя и полыхало минут пять. Мальчишки кричали: „Ура!".

II

Второй день был солнечный. С утра артиллерия, стоявшая на Ходынке, открыла стрельбу по центру Москвы. Снаряды с характерным визгом и лязгом летели над домами. Шрапнель рвалась высоко в воздухе и, — точно белые кораблики, — ее дымки плавали в синем небе. Извозчики уже исчезли. Народа на улице стало меньше. Магазины не открывались. Начала устанавливаться правильная линия боев, через которую уже не пропускали никого. Появилось много солдат. Они шли гуськом, один за другим, по тротуару на Скобелевскую площадь, к Революционному Штабу.

На третий день боя белая гвардия едва не захватила Революционный Штаб. Скобелевская (Советская) площадь до этого дня совсем не охранялась. Только одна пушка стояла на углу Тверской улицы, и возле нее дежурили солдаты. Остальные выходы на площадь были открыты.

Солдаты и рабочие свободно входили на площадь и выходили. Около полудня из Охотного ряда вверх по Большой Дмитровке двинулся белогвардейский броневик и за ним два грузовых автомобиля, переполненные студентами, юнкерами и офицерами. Броневик должен был выйти на Скобелевскую площадь, пулеметом разогнать солдат, а юнкера и студенты захватили бы дом и арестовали Революционный Штаб. На углу Столешникова переулка и Большой Дмитровки броневик приостановился и начал медленно поворачиваться, чтобы войти в Козьмодемьянский переулок. Улицы кругом были совершенно пусты. Солдаты и рабочие скрылись. Броневик медленно пополз задом к Скобелевской площади. Но грузовики с юнкерами и студентами все еще стояли на месте, среди улицы. Вдруг между юнкерами и студентами произошла паника. Кому-то из них показалось, что с крыши стреляют. Все соскочили с грузовиков на землю и ожесточенно начали стрелять в крышу и окна углового дома. В панике они забыли обо всем окружающем. В это время солдаты и рабочие появились на углу Глинищевского переулка и открыли стрельбу по белогвардейцам. На таком близком расстоянии нельзя было не попасть. Несколько юнкеров было убито. Остальные бросились под ворота ближних домов. Шоферы с грузовиков тоже убежали. Улица опустела. Между тем броневик вышел на Скобелевскую площадь, обстрелял из пулемета Совет, разогнал солдат и рабочих... Словом, все шло так, как предполагалось. Белогвардейцам нужно было только захватить Штаб. Но белогвардейцы, загнанные под ворота на Большой Дмитровке так и не решились выйти снова на улицу. Броневик несколько раз принимался стрелять из пулемета, словно звал. Однако никто к нему не шел. Тогда броневик сделал пушечный выстрел в окна гостиницы „Дрезден", откуда на него смотрели какие-то люди, и начал уходить тем же путем, как и пришел. К вечеру все выходы на площадь были тщательно забаррикадированы, и белогвардейцы уже больше не пытались пройти к Революционному Штабу.

С каждым днем артиллерия перемещалась все ближе к центру города. Несколько пушек стояло на Пресне близ Горбатого моста и стреляло перекидным огнем в Кремль. Все окна в ближних домах вылетели от грома выстрелов. На некоторых домах обвалилась штукатурка. Артиллерийские выстрелы так пугали обывателей, что улицы кругом мгновенно пустели, как только начиналась стрельба.

Город пустел с каждым днем. Бежали все, кто мог пробраться через сражающиеся цепи. А навстречу белогвардейцам со всех сторон к Москве подходили революционные войска. По Московско-Николаевской железной дороге прибывали эшелоны матросов. Центр города был зажат железным кольцом. Матросы в походном снаряжении мелькали всюду. Они сражались с особенным упорством.

С каждым днем артиллерийская стрельба усиливалась. Весь город гудел от выстрелов. В пустых улицах выстрелы перекатывались гулким эхом.

На пятый день появились слухи, что в ночь будет штурм Кремля, и что теперь белогвардейцам не сдобровать. В действительности, в эту ночь начались переговоры о мире.

К Александровскому военному училищу, где были заперты белогвардейцы, никого не пропускали. Здесь стояли цепи матросов и солдат. Белогвардейцев разоружали, переписывали. К вечеру их выпустили, при чем офицеры уходили с револьверами и штыками... — Москва была в руках большевиков.

 

На улицах Москвы

Из Замоскворечья ночью мы должны были отправиться в В.-Р. Комитет, в центр.

Сажусь на автомобиль вместе с Подбельским и Бричкиной. Нам советуют ехать через Краснохолмский мост. Подъезжаем к Таганке. Наши часовые предупреждают, что на площади работает чужой пулемет, и предлагают ехать переулками. Шофер разгоняет машину, и мы в темноте проносимся прямо через площадь. — Благополучно. Пулемет трещит в стороне. Нас окликает наша застава. Проверка документов, надо показать пропуски. Но тормоз у автомобиля оказался испорченным, и мы мчимся вниз. По нас открывают стрельбу наши же солдаты. Жуткая минута. И, главное, ничего нельзя сделать. Машина все же с трудом и скрипя останавливается. Подбегает патруль.

— Ваши пропуски!

Суем ворох бумаг. Шофер включает огонь. Бумаги в порядке.

— Что вы, дьяволы, едете, как с цепи сорвались! Или вам жизнь надоела?

Оправдываемся, тормоз, мол, ничего не поделаешь, нельзя. Шофер отказался ехать дальше.

— Видите, машина испорчена.

Пошли пешком. Не успели мы пройти десятка два шагов, нас снова догоняет автомобиль. Видно у шофера отошло от сердца.

— Садитесь, довезу как-нибудь.

До Красных ворот добрались благополучно. Там мы отпустили машину назад и решили дальше пробираться пешком.

На Сухаревке зашли в городской районный Совет. Несмотря на ночной час, жизнь бьет ключом. Вверх и вниз торопливо бегают люди. Рассказывают о стычке на Лубянке и о том, что Никольская улица уже в наших руках. Очевидным становится, что дни наших врагов сочтены.

Из рассказов о восстании в Москве

I

Приводит парнишка к нам в комитет двух вооруженных до зубов офицеров. Он взял их на Курском вокзале. Парнишка небольшой, за плечами болтается винтовка — больше его роста. Мы разоружаем офицеров. Отбираем у них сабли, из карманов вынимаем револьверы, из боковых карманов — ручные гранаты. Я не мог утерпеть, спрашиваю в присутствии разоруженных офицеров парнишку: „Винтовка твоя заряжена? "

— Нет, товарищ. Вы обещались, а патронов не дали...

Офицеры стоят смущенные, а победитель с пустой, болтающейся за плечами, винтовкой получает браунинг,— он его заслужил...

II

Была у нас и артиллерия. Недалеко от военного Алексеевского училища помещались артиллерийские мастерские (они называются теперь „Мастяжарт"). Там были пушки, довольно много их было, но, чтобы стрелять из пушек и попасть в цель, надо иметь на пушке „прицельную рамку", а то нельзя наводить, — а у нас не было... А нам нужно было взять в первую голову Алексеевское военное училище. Вот стали мы рыть „окопы" около моста через Яузу. Вырыли окопы, подвели пушку и давай стрелять... „Бац" — тут нам кричат... „Попали на Таганке в церковь". Раздаются крики: „Черти, держи левее!" Опять бахнули, опять попали... в завод „Гужон" (теперь называется „Серп и Молот")... Опять крики: „Что вы, черти, своих перестреляете!" Наконец, наловчились. Подвели пушку под самые стены военного училища и давай крыть... Почти всю стену разворотили. А там, за стенами, юнкера, офицеры, генералы — все народ очень понимающий в военном деле... И все-таки сдались.

III

В нашем районе был Курский вокзал. И вот с первых дней восстания начали прибывать к нам подкрепления из разных фабричных мест. Приехали отряды рабочих из Иваново-Вознесенска, Орехово-Зуева, Коврова и других мест. И прямо с места — в бой.

Высшие железнодорожные служащие были в большинстве случаев против революции. А рабочие и низшие служащие были все за нас. Высшие служащие грозили двинуть против нас войска, а низшие служащие не пропускали военных эшелонов. Целые дни приходилось возиться, какие эшелоны пропускать и какие задерживать.

IV

Нужно было подумать о том, чем кормить город. Помню распоряжения из центра: „Где-то на Воробьевых горах есть много капусты, — посылайте рабочих с мешками за ней". Как быть? Трамваи перестали ходить. На улицах пальба. Мы отдаем распоряжение по фабрикам и заводам, чтобы свободных рабочих и работниц высылали с мешками. Распоряжение сделать-то сделали, а сами сидим и раздумываем: „Что выйдет? Кто еще послушается?" И сошло. — Все фабрики и заводы послушались. Мешки достали в кладовых заводских. Раздобыли грузовики и с капустой прикатили с Воробьевки.

ПРОДОЛЖЕНИЕ - БОРЬБА ЗА ПЕТРОГРАД