Удивительная книжка - удивительная по своей простоте, наивности и бесхитростности. Было ли в 1917 году все на самом деле так, как рассказывают "авторы"? Конечно, не все.
часть I. От Февраля к Октябрю.
Из писем с фронта
„Товарищи, — пишут из 67 Старо-Русского Тарутинского полка, — мы вас просим, солдаты 17-й дивизии, прислать ваши газеты, которые нас сильно заинтересовали, и в которых мы хорошо поняли, что в них печатается коренная правда. А проклятая буржуазия не допускает на фронт ваши справедливые газеты".
Письмо кубанского казака: „Долго и долго мои товарищи думали, что большевики — это не борцы, а какие-то разбойники и негодяи, но теперь многие казаки поняли и прямо говорят, что самые верные борцы есть наши товарищи — только партия С.-Д., фракция большевиков.
Ну, будьте живы, здоровы, товарищи, боритесь смело и стойко за правое дело, я верю, что еще впереди предстоит трудная работа".
„Хватаемся за слово мир, как умирающий с голоду за крошку хлеба, — пишут из 167 пехотного Острожского полка, — нам опротивело валяться в берлогах, нас едят вши, мы изнемогаем... нам хочется жить.
„Товарищи, скажите нам более точно, определенно, что нам делать".
... „У нас есть ваша газета от 15 мая 1917 г ., и больше нигде не видим ваших газет. Неужель вас на свете не стало, без вас мы жить дольше не можем. Всюду окружают нас и ненавидят наши наставники и вожди, от них мы только и слышим одно: война до конца, до победного конца...
„Кого мы будем убивать, — мы думаем так: своих же рабочих, у которых тоже должны остаться горькими и несчастными сиротами дети и жены. Товарищи, дело в вас, и на вас смотрит вся армия".
„Уверен, что в сентябре месяце ни одного солдата на фронте не будет, и если не свергнем правительства настоящего и не примем более решительные меры к миру, все пойдёт на смарку и погибнет наша дорогая свобода. Просим, товарищи, вас — работайте для заключения мира, иначе мы все погибли. Насколько можно, мы вам поможем, и просим как можно скорее уволить правительство буржуазное и главное Керенского, он только делает брожение умов и жаждет крови. Долой кровь!"
На фронте
Это было на фронте, когда дошли до солдат вести о Февральской революции.
Распустили над окопами красный флаг, а время идет своим чередом. Вот и лето прошло. Домой
Валяются солдаты, как медведи, по землянкам; укатывают глиняные нары. И все так же кругом грязь и кишат насекомые. Все так же солдаты терпят голод и холод.
Развелись кругом комитеты.
Даже в офицерской палатке — комитет. Раньше, бывало, до этой палатки за три сажени солдат вытянется: „Разрешите войти?" А теперь и с офицером за руку.
— Как там дела? — спрашивают солдаты офицеров.
— Ждите, братцы. Газеты пишут, скоро немец миру запросит.
— Три года газеты сулят, а на деле — ничего.
— Надо помнить долг службы.
— Больно долог он, конца не видно.
— Надо потерпеть. Россия — наша мать.
А солдаты в ответ:
— Эх, хорошо бы домой!
А те в один голос:
— Надо хранить честь русского оружия.
Солдаты в ответ:
— Домой!
Те опять:
— Надо биться до победного конца. А эти в упор:
— Домой! домой! домой!
— А как же присягу давали?
— Кому присягу? Буржуям! Помещику! Нет, нас дела зовут домой.
Так и катилось по всему фронту:
— Домой! домой! домой!
Домой.
Братание на фронте
Жили солдаты на турецком фронте после февральских вестей о свободе не один месяц, а конца своему мученью не видели.
От скуки в гости к туркам лазили и к себе их таскали. Щами кормили. Чумазые турки, ровно в бане век не мылись. Табаку припрут, сыру козьего. Сидят на траве, курят и руками с русскими разговаривают.
— Кардаш, домой хочется? — спросит русский.
— Чок, истер чок! — зубы те оскалят: значит, больно хочется.
— Чего ж сидим, друг дружку караулим? Расходиться пора. Наш царь спрыгнул с трона, и вы своего султана толкайте.
.Те залопочут, глаза защурят, а русские понимают: и им, туркам, война надоела.
— Яман, офицер?
— У, чок яман.
— Собака юзбаши! Смеют от солдата свободу прятать в кошельке.
Запели турки песню.
— Ничего, хорошая песня, — сказал солдат. — А в пляске, я думаю, за русским солдатом ни одно государство не угонится.
Вышел солдат, подтянул штаны, сбил шапку на ухо:
— Эй, ходу дай! Ударили балалайки враз.
Затопал солдат, заплясал, а сам подкрикивает:
— Эх, эх, земля стонет — рыдает!.. Эх, сердце кличет родную дальнюю сторонушку!
А турки головой в такт качают и в ладоши бьют.
С фронта
В деревне (Рассказ солдата)
За время Февральской революции я два раза ездил из полка к себе на родину в село Никольское, Орловской губернии. Ячейка эс-эров была там с первых же дней февральской революции, она старалась удержать крестьян от захвата земли. Во многих местах мужики по-прежнему платили помещику арендную плату. Как только я приехал в деревню, я сейчас же устроил большевистскую ячейку. В нее вошли главным образом солдаты, батраки и малоземельные.
Пропаганда нашей ячейки быстро распространялась. Немедленно взяли на учет всю луговую площадь помещичьей земли, поделили между деревнями поровну и скосили.
Эс-эры, сидевшие в волостном комитете, кричали о незаконности наших действий, но от своей доли сена не отказывались. Скосив барское сено, мужики взялись за пар и стали делить землю под озимое. Наша ячейка постановила осмотреть помещичьи амбары, взять хлеб и отправить в голодающий центр.
Когда я приезжал, то привозил много литературы. Крестьяне охотно читали газету „Социал-Демократ". Кулаки распространяли слух, что я привожу с собой очень много германского золота и подкупаю крестьян. Указывая на мои сундуки с литературой — они говорили:
— Еле ведь тащит, наверно, полны золотом!..
Деревня
(Из книги американца А. Вильямса)
Летом 1917 года я колесил по России вдоль и поперек. Тяжелым бременем, лежавшим на плечах народа, была война, „проклятая война!"
Везде я видел вред и разрушение от войны. На Украине я проезжал по тем раздольным степям, которые заставили Гоголя воскликнуть: „Степи! как вы хороши!" Мы остановились в небольшой деревне, окруженной холмами, и около трехсот женщин, около сорока стариков и детей и до двадцати солдат окружили нашу земскую телегу. Поздоровавшись с ними, я спросил: „Кто из вас слышал когда-либо о Вашингтоне?" Один парень поднял руку. „А кто слыхал о Линкольне?" Поднялись три руки. „О Керенском?". Около девяносто. „О Ленине?". Снова девяносто. „О Толстом?". Полтораста рук.
Это забавляло их, и они смеялись над моим плохим произношением. Но затем я необдуманно спросил их: „Кто из вас потерял кого-нибудь на войне?" Почти каждая рука поднялась, и рыдания пронеслись по смеявшейся до того толпе. Какой-то парень вышел из толпы, крича: „Мой брат! Убили моего брата!". И женщины, поднеся платок к глазам, горько плакали. И я поразился, откуда берется столько слез. Кто бы мог подумать, что за этими спокойными лицами скрывалось столько горя!
Приезд из-за границы В. И. Ленина
(Из воспоминаний Г. Зиновьева)
Торнео. Помнится, это было ночью. Переезд по замерзшему заливу на санях. Длинная узенькая лента саней. На каждых из этих саночек по два человека. Сейчас мы увидим первых революционных русских солдат. В. И. внешне спокоен. Его прежде всего интересует то, что делается там, — в далеком Петербурге. По приказанию властей, группа солдат сопровождает нас до столицы. Сели в вагон. В. И. впился в этих солдатиков. Пошли разговоры о земле, о войне, о новой России.
Беседа идет всю ночь напролет.
В Белоострове власти встречают нас достаточно дружелюбно. Один из керенских офицеров, исполняющий должность коменданта Белоострова, даже „рапортует" Владимиру Ильичу. В Белоострове нас встречают ближайшие друзья. В тесном полутемном купэ третьего класса, освещенном огарком свечи, происходит первый обмен мнений. В. И. забрасывает товарищей рядом вопросов.
— Будем ли мы арестованы в Петрограде?
Встречающие нас друзья определенного ответа не дают, но загадочно улыбаются. По дороге, на одной из станций, ближайших к Сестрорецку, сотни сестрорецких пролетариев приветствуют В. И. с той сердечностью, с которой рабочие относились только к нему. Его подхватывают на руки. Он произносит первую короткую приветственную речь.
... Перрон Финляндского вокзала в Петрограде. Уже ночь. Только теперь мы поняли загадочные улыбки Друзей. В. И-ча ждет не арест, а триумф.
Вокзал и прилегающая улица залиты огнями прожекторов.
На перроне длинная цепь почетного караула всех родов оружия. Вокзал, площадь и прилегающие улицы запружены десятками тысяч рабочих, восторженно встречающих своего вождя.
Гремит „Интернационал".
Вот нахлынула могучая человеческая волна. Мы — щепочки в этой волне. Владимира Ильича подхватили, посадили на броневой автомобиль. В броневике он совершает свой первый въезд в революционную столицу, объезжает густые ряды рабочих и солдат, воодушевлению которых нет границ.
Он произносит коротенькие речи. Через час мы все во дворце Кшесинской, где собралась почти вся большевистская партия.
Ленин вернулся из-за границы 3 апреля 1917 г . (по нов. стилю — 16-го) С ним прибыло 32 эмигранта, среди которых было 19 большевиков.
Из открытого письма В. И. Ленина к крестьянам
(В мае 1917 года)
Вся земля должна принадлежать народу. Все помещичьи земли должны без выкупа отойти к крестьянам. Спор идет о том, следует ли крестьянам на местах немедленно брать всю землю, не дожидаясь Учредительного Собрания.
Наша партия думает, что следует, и советует крестьянам на местах тотчас брать всю землю, но никоим образом не допуская порчи имущества и прилагая все усилия, чтобы производство хлеба и мяса увеличилось, ибо солдаты на фронте бедствуют ужасно.
Ждать Учредительного Собрания недопустимо.
Чтобы вся земля досталась трудящимся, для этого необходим тесный союз городских рабочих с беднейшими крестьянами. Без такого союза нельзя победить капиталистов. А если не победить их, то никакой переход земли в руки народа не избавит от народной нищеты. Землю есть нельзя, а без денег, без капитала достать орудия, скот, семена неоткуда.
Второй вопрос о войне.
Война эта — захватная. Ее ведут капиталисты всех стран из-за своих целей. Трудящемуся народу эта война ни в коем случае ничего, кроме гибели, ужасов, одичания, не несет и принести не может. Поэтому наша партия,— партия сознательных рабочих, партия беднейших крестьян,— решительно осуждает эту войну.
Надо скорее кончать эту преступную войну всеобщим миром, и не миром капиталистов, а миром трудящихся масс против капиталистов.
Россия должна быть демократической республикой.
Мы хотим такой республики, чтобы вся власть в государстве, снизу-доверху, принадлежала Советам Рабочих, Солдатских, Крестьянских и прочих Депутатов.
Матрос Дыбенко у Ленина
Проезжая в июне через Петроград, мимоходом заглянул я во дворец Кшесинской. Интересно было побывать в апартаментах, ныне занятых большевиками, наводившими панику на весь Петроград. Кроме того, хотелось повидать и самого Ленина. Я был его поклонником, только не видел его никогда.
Наружный вид дворца великолепен, манит уставшего путника. Захожу в дом. В здании, как видно, только еще несколько дней назад революция произошла, и мебель будто от волнения вся стоит не на своих местах.
Пробираюсь из комнаты в комнату, спрашиваю: можно ли Ленина видеть?
— А вы кто такой?
— Я председатель Центробалта*.
* Центробалт — Центральный Комитет Балтийского флота - Прим. ред.
Из соседней комнаты выходит человек средних лет, среднего роста, с улыбкой на лице; внимательные с усмешкой глаза.
Это — Ленин.
Подхожу к нему.
— Разрешите получить от вас указания для нашей работы, а то много ходит слухов о готовящемся вооруженном выступлении.
Говорю кто я. От Ленина узнал, что никакого выступления не готовится, а предполагается только демонстрация.
— Следите сами, — сказал Ленин. — Смотрите, не набедокурьте, а то я слышал, что вы там с правительством не ладите. Не торопитесь.
— Ничего, Владимир Ильич, мы люди скромные и вперед батьки в пекло не полезем.
Демонстрация
(В июне 1917 г .)
Прогудел протяжный и заунывный заводский гудок. Зашумели и задвигались приводные ремни, завертелись шкивы, но... рабочие не принимались за работу.
— Товарищи! на собрание, — быстро прошмыгнул рабочий и скрылся за поворотом мастерской.
Все заволновалось, загудело. Слесарь кладет обратно в ящик вынутый напильник. Калибровщица прячет приборы, щеточник скидает засаленную в масле и загрязненную блузу: Все стремятся на задний двор, где должно собраться общее собрание рабочих.
Представители из Совета уже на трибуне. Их окружает шеститысячная масса рабочих и работниц.
На стоящую бочку карабкается т. Александров.
— Товарищи! Разве мы для того делали революцию, чтобы отдать свой завоевания буржуазии? Нет! Наше правительство ведет страну опять к войне. Мы боремся против захватов нашей буржуазии, а что говорят наши министры-капиталисты? Товарищи! Мы сегодня должны покинуть завод и со знаменами выйти на улицу и потребовать смещения буржуазного правительства. Довольно той крови, которая лилась рекой за золотой сундук капиталистов. Долой министров-капиталистов! Да здравствует Советская власть!
Над головами рабочих развевается красное знамя с лозунгом: „Война войне!" Все притихли, но это было только одно мгновение, а потом вдруг... громовое ура покрыло шум даже соседнего завода. Шеститысячная масса двинулась с пением: „Вставай, поднимайся, рабочий народ!.." к выходным дверям.
Вся власть Советам
(В Петрограде 18 июня 1917 г .*)
* По новому стилю—1 июля
С утра до вечера движутся толпы к Марсову полю, где могилы павших в Феврале. Наклоняются знамена и трубы громыхают: „Вы жертвою пали".
Гул шагов, гул от возгласов; вздохи медных труб. Идут, и идут. А на красных полотнищах реют надписи:
— Хлеба, мира, свободы!
— Вооружение всего народа!
— Вся власть Советам!
Вот большой плакат покачивается над головами.
На плакате русский солдат протягивает руку немецкому; под изображением яркие слова:
— Товарищ, поторопись!
Это русские призывают немцев свергнуть кайзера (немецкого короля).
А вот рабочие несут знамя, еще сохранившееся от 1905 года. „Да, — говорят кругом суровые люди,— это наше знамя видало виды. Мы пронесли его мимо царских нагаек, мимо царских штыков... И оно увидит еще лучшие времена". Около Марсова поля на высоких столбах спущены над толпою три красных флага. На среднем надпись:
— Доверие Временному Правительству!
Сначала толпа мирно шла мимо, только насмешки и улыбки отвечали на это „доверие". Но вот солдаты остановились. Кто-то крикнул:
— Товарищи рабочие! Кто вывесил этот флаг?
— А ведь и в самом деле, кто?
Все подняли головы и прочли:
— Доверие Временному Правительству.
— Долой! долой! долой! — раскатилось гулко по Площади. — Долой министров-капиталистов!
И от этого крика будто колыхнулись кругом знамена.
— Почему нет подписи? — звонко выкрикнул высокий солдат. — Чей флаг?
— Казенный, — отвечали кругом. — Сами вывесили. Сами себе доверяют, больше ни от кого не ждут.
Петроград в июле
(Из книги американца А. Вильямса)
Кто забудет Петроград, каким он был в день 1 июля? (1 июля—по старому стилю 18 июня). Солдаты в темном и оливковом, флотские матросы в белом, заводские рабочие в черных блузах, — все двигалось волнами по главным улицам города. На каждом участнике процессии флажок, цветок, красная лента; красные платки на головах женщин. Сверкают и развеваются тысячи красных знамен.
Людская река текла и пела.
Но день 1 июля был лишь предостережением против грядущей бури. И 16 июля (16 июля — по старому стилю 3 июля) буря разыгралась. Сначала появились длинные вереницы пожилых солдат из крестьян с плакатами: „Отпустите 40-летних домой, жать хлеб". Тогда казармы и заводы извергли потоки вооруженных людей, устремившихся к Таврическому дворцу и в течение двух ночей и одного дня кричавших у его ворот. Бронированные автомобили с завывающими гудками и с красными флагами мчались взад и вперед по улицам. Грузовики, битком набитые солдатами, с торчащими во все стороны штыками носились туда и сюда.
С черным знаменем шла толпа с портным во главе. На нем был отпечаток изнурительного труда: постоянное корпенье над иглою сделало его малорослым. Теперь вместо иглы он вооружился ружьем.
Я спросил его:—„Какие ваши требования?"
— Наши политические требования... — замялся портной.
— Послать в преисподнюю капиталистов, — вмешался дюжий матрос. — А другое наше политическое требование — послать к чорту войну и весь их проклятый кабинет!
В переулке стоял автомобиль, и дула двух пулеметов высовывались из его окна. В ответ на наш вопрос шофер указал на знамя и прочел: „Долой капиталистических министров!"
— Нам надоело умолять их не морить голодом и не убивать народ, — объяснил он. —Когда мы говорим, они не хотят слушать. Но подождите, пока не заговорят эти две собачки. — Он нежно похлопал по пулемету. — Небось, тогда послушают.
В тесной толпе у Таврического дворца был произведен провокаторский выстрел. За этим выстрелом последовала сотня других, со всех сторон загремели выстрелы, — стреляли в упор друг в друга. Толпа с воплями шарахнулась к колоннам, отхлынула назад, и люди плашмя попадали на землю. Когда огонь прекратился, шестьдесят человек уже не могли более подняться.
Ряд мирных демонстраций в июне закончился 3 июля (по нов. стилю — 16-го) столкновением с войсками Временного Правительства. С этого времени правительство принимает ряд жестоких мер к подавлению недовольства среди солдат и рабочих.
Первая попытка взять власть
(Из воспоминаний рабочего)
18 июня показало, что скоро будет взрыв. Так подошел день 3 июля. Я жил тогда около Нарвских ворот вместе с путиловцами. Прихожу в 6 часов вечера домой, товарищи говорят: „Мы сегодня бросили работать, будем выступать на улицу". Я указывал, что не время, мы проиграем, рано, мы не готовы. Направились вместе на митинг на Путиловский завод. Двор завода был полон рабочими. Все кипело от недовольства и злобы. Требовали кончить митинг, и всем с оружием в руках итти на улицу к Совету с лозунгами: „Долой правительство, вся власть Советам!" Выступавшие наши товарищи просили сегодня не выступать, указывая, что в Таврическом дворце заседает рабочая секция, которая и вырешит вопрос, что делать, а сегодня надо разойтись по домам. Не тут-то было. И с большим трудом удалось уговорить, выступать так, без оружия, — мирной демонстрацией протеста. Наконец, рабочие согласились, и в 10 часов вечера многотысячная армия рабочих вышла за ворота, имея во главе небольшой отряд Красной гвардии с винтовками. У Нарвских ворот наша партия устроила митинг, призывая вернуться обратно, не ходить в город. Но удержать многотысячную армию рабочих было немыслимо, — никто о возвращении и слушать не хотел. Шествие тронулось в город, по пути к ним примыкали отдельные группы рабочих. Мы благополучно дошли до Таврического дворца, где были вызваны тт. Ленин, Луначарский и Др. Выступившие товарищи просили итти на завод. Только в 5 — 6 часов утра начали мы расходиться по домам.
Прихожу в 8 часов утра, смотрю — рабочие не работают. Заявляют: „Мы работать не будем. Путиловцы вчера кончили". Взяли знамена, чтобы выйти на улицу. Я стал разъяснять, что путиловцы сегодня должны работать, а если понадобится — будет дан общий сигнал. Был устроен митинг. Выступавший т. Пахомов говорил, что наша партия не зовет к выступлению, и выступать не следует. После этого разошлись по работам, но в 10 ч. влетает несколько рабочих в заводский комитет за знаменами. Говорят, что кронштадские моряки приехали. „На улицу!"
Мы тронулись с Покровской площади, за нами „Треугольник". Дошли до Сенной. Тут с колокольни нас стал поливать пулемет. „Эх, пошли без оружия — не знали, что в нас будут стрелять!"
Отряд красногвардейцев заставил замолчать пулемет.
На Невском опять началась стрельба. На Литейном из подвала вытащили пулемет и офицера, который тут же был убит.
Так дошли до Таврического дворца.
Но все же у нас в то время мало было силы. Наше выступление пока не кончилось ничем.
„Селянский министр"
Кронштадские матросы приплыли в барках отрядом в восемь тысяч человек. Двое из их числа были убиты по дороге. Это была не праздничная прогулка, и у них не было намерения лишь поглазеть на стены дворца, наполнив двор шумом болтовни, а затем повернуться и уйти домой.
. К ним вышел Чернов, министр земледелия. Он пользовался в качестве трибуны крышею кареты.
— Я пришел сказать вам, что три буржуазных министра вышли в отставку. Теперь мы глядим на будущее с большой надеждой. У нас есть законы, которые дают землю крестьянам.
— Ладно, — кричали слушатели, — но вступают ли эти законы немедленно в силу?
— Скоро. Во всяком случае в возможно более близком будущем, — ответил министр.
— Скоро! Знаем мы это „скоро"! — кричали матросы. — Нет! нет! мы хотим этого теперь же. Вся земля крестьянам теперь же. Чем же вы были заняты все эти недели?
— Я не отвечаю перед вами за мои поступки, — крикнул Чернов очень гневным тоном. — Не вы назначили меня министром. Меня назначил Крестьянский Совет. Ему одному я дам ответ.
Столь грубый прием вызвал со стороны матросов бурю насмешек. Раздались крики: „Арестовать Чернова! Арестовать его!"
Дюжина рук схватила под-мышки и стащила Чернова. Другие потянули его обратно. В пылу борьбы, друзья и враги порвали на нем пиджак, и министр был отброшен в сторону. Подоспевший Троцкий помог его освобождению.
Это было 4 июля (по новому стилю —17-го)
Разгул охранителей Временного правительства
(Из воспоминаний рабочего)
7 июля мы были арестованы на улице конвоем юнкеров. Нас повели в штаб округа. Когда мы подошли к штабу, другой конвой провел около 10 арестованных, которые все были избиты; по лицу каждого из них струилась кровь, — у кого из ушей, у кого из носа.
Нас посадили в камеру, где уже сидела делегация матросов Балтийского флота.
Вечером перевели в подвал.
8 5 часов утра в подвал привели к нам еще 5 рабочих. Юнкера и казаки тут же начали избивать их прикладами, говоря: „Вот вам большевизм, вот вам земля вот вам воля!"
Мы пробыли там две ночи. И все время от нас уводили арестованных неизвестно куда.
Что теперь делать?
(Из воспоминаний В. Бонч-Бруевича)
Районы Петрограда и окрестностей все валили и валили к Смольному, и бодрые смелые лица всюду оживляли полузаснувший институт. Чувствовалось, что сюда вошла Революция, что здесь творится новая жизнь, что тут никакие слова успокоения не могут подействовать на эти боевые массы. Дни колебания и некоторой растерянности, шедшие за июльским выступлением, быстро миновали.
— Что теперь делать? — помню кто-то спросил В. И. Ленина на хорах Смольного, где должны были собраться некоторые большевики в первый день после июльского выступления, когда ясно было видно, что правительственные партии одержат верх над рабочими и солдатами.
— Вооруженное восстание! — Другого выхода нет.
— Когда?
— Это покажут ближайшие события.
В июле этот ясный вывод далеко не всем большевикам казался неизбежным. Еще у многих теплилась надежда на какое-то мирное житие, на возможность обойтись без прямого вооруженного выступления.
И когда через день кто-то опять переспросил у Вл. Ил. о том же, он определенно ответил:
— Вооруженное восстание совершенно неизбежно. Еще некоторое время, и оно будет обязательно, — оно не может не быть.
Июльские дни
(Из статьи А. В. Луначарского)
Коммунистическая партия сопротивлялась июльскому выступлению, оно было навязано рабочему центру настроением масс. Какой лозунг мог быть поставлен на знаменах демонстрантов 3 июля? Этот лозунг звучал все время на всех митингах: вся власть Советам Рабочих и Солдатских Депутатов.
В течение почти всего июля Таврический дворец был в руках большевистски-настроенных масс.
Помню, какое особенное впечатление произвело выступление рабочей делегации в самом заседании Центрального Исполнительного Комитета. Для нас, людей, стоявших очень близко к рабочему движению, большинство лиц, выдвинутых рабочим миром из самых недр своих, было все-таки ново... Я помню какого-то старика, если не ошибаюсь, с Путиловского завода, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в очках, совершенно седого, уже согнутого годами, который мрачным басом, раздававшимся во всех углах зала, говорил свою грозную речь. Я помню молодого рабочего в блузе, лет, вероятно, 17-ти, который хотел говорить с кафедры непременно с винтовкой в руках и едва уступил, наконец, увещаниям Чхеидзе отставить в сторону оружие.
Тов. Троцкий, с которым я сидел рядом, указал мне рукой наверх зала, где на достаточной-таки высоте сидели на каких-то карнизах, свесив ноги вниз и жадно прислушиваясь, пролетарские юноши. Толпа, окружавшая дворец, была крайне неспокойна. Коммунистам приходилось сдерживать народную ярость.
Июльская волна не остановилась, она стала повышаться.
Мы вышли из тюрьмы, куда посадил нас режим Керенского. И еще накануне, перед парламентом, мы твердо решили и ясно установили: приблизительно в 20 числах октября мы попросим правительство Керенского убраться, а если оно не уберется, то выгоним его вон. — И мы сделали это.
В. И. Ленин скрывается
После июльских дней, когда была поднята бешеная и жестокая травля против В. И. Ленина и Г. Зиновьева, им тогда пришлось покинуть свои квартиры и искать безопасного убежища. Была предложена моя квартира.
В то время, когда весь вражеский лагерь злобно бесновался, а агенты его рыскали по всему Питеру и его окрестностям, разыскивая Ильича, — Ильич в эти дни, с утра 6 июля по 11 июля, находился у меня в Питере, в моей квартире, — в маленькой, в одно окно, комнатке, выходящей на соседний двор, и спокойно обдумывал план действий дальнейшей борьбы с противником.
В. И. спокойно смотрел на будущее и уверенно говорил, что мы не разбиты, а лишь потерпели временно неудачу.
Как скрывался Ленин
(Июль — октябрь 1917 года)
I
В июле 1917 года в Питере :) я получил приказ ЦК партии переправить т. Ленина в безопасное место. Уже смеркалось, когда я приехал в Сестрорецк. Далеко от станции, на одной из глухих улиц, среди дач, разыскал я указанный мне домик товарища Емельянова, — сестрорецкого рабочего. Это был одноэтажный, в три окна на улицу, домишко. Войдя туда, сообщив хозяйке пароль и спросив „Константина Петровича" (так назывался по паспорту т. Ленин), я присел и огляделся. Домик состоял из двух комнат и был битком набит ребятишками.
* Теперь — Ленинграде**
** Теперь - в Санкт-Петербурге (Прим. ред. сайта)
Из беседы выяснилось, что Владимира Ильича нет: его пришлось переселить в лес, так как тут шпионы шныряют кругом. Хозяйка позвала своего сынишку и предложила ему проводить меня на место. Несмотря на поздний час (было около 11 часов вечера), мальчик, лет 12, с удовольствием согласился. Пройдя закоулками до берега Залива *, мы спустили на воду лодку; я сел за весла, а мальчик на руль, и мы поплыли среди зарослей, при лунном свете, к месту жительства т. Ленина. Около получаса мы плыли по Заливу и потом шли болотным кустарником, пока не увидали стог сена на прогалине.
* Залив — название озера. Прим. ред.
Мальчик дал сигнал, и к нам вышли два человека. Было уже темно, и только слабый свет луны освещал закутанные в зимние пальто фигуры; в них я едва узнал Владимира Ильича и Зиновьева. Мы уселись у стога сена, и меня засыпали вопросами.
Спать легли мы в стоге, где устроено было нечто вроде спальни. Несмотря на зимнее пальто, которым меня укрывали, я долго не мог заснуть от холода.
После этого я в продолжение двух с лишним недель приезжал из Питера через день-два, привозил им провизию и газеты.
II
Наконец, было принято решение переехать в Финляндию. Самое трудное было переправиться через границу, которая в то время охранялась необычайно тщательно. Малейшая неосторожность тогда могла привести к аресту Ленина, — а арест в то время для т. Ленина мог закончиться его убийством.
Мы решили перейти Финляндскую границу пешком, под видом рабочих (многие сестрорецкие рабочие жили на Финляндской земле, и для них существовали упрощенные паспорта для перехода границы). Паспорта такие были получены; нужно было только переменить на них фотографические карточки; т. Ленин в парике, без усов и бороды, был почти неузнаваем.
Но прежде, чем переправиться, решено было проверить, насколько тщательно осматривают пограничники документы. Проверить поручено было мне лично. Перейдя пешком в нескольких местах границу, я убедился, что этот способ не надежен, так как при каждом переходе пограничники очень внимательно просматривали документы и сличали физиономию с фотографической карточкой. Этот способ перехода был отклонен, и мы составили другой план: Ленин поедет в Финляндию на паровозе, в качестве кочегара, а Зиновьев останется в Петрограде. Из болота было решено сначала перебраться на квартиру, там переночевать и уже оттуда пойти вечером на Удельную, где т. Ленин сядет на паровоз, а мы с т. Рахья в этом же поезде будем сопровождать его до станции Териоки, где в нескольких верстах от станции приготовлена надежная квартира.
III
Наконец, вещи уложены, мальчик сел в лодку и поехал домой, а мы, пятеро, побрели вдоль Залива, сквозь кустарники, к Финляндской ж. д. Итти нужно было верст 10 — 12. Уже смеркалось. Шли гуськом, молча; рабочий т. Емельянов впереди, как знающий дорогу. Вышли на проселок, стало веселей; дорога пошла хорошая; навстречу — ни души. Свернули с дороги на тропинку. В одном месте, из-за темноты потеряли тропинку, наткнулись на речку, которую перешли в брод, для чего пришлось раздеться. Разыскивая дорогу, попали на болото, обходя которое очутились среди торфяного пожарища. После долгих поисков дороги, окруженные тлеющим кустарником и едким дымом, набрели на тропинку, которая и вывела нас с пожарища. Видим: — окончательно заблудились.
Наконец, где-то прогудел паровозный гудок. У железнодорожного сторожа узнали, что последний поезд в Питер пойдет в 1 ч. 30 мин. ночи. Оставалось ждать минут 15. В ожидании поезда мы уселись на конце перрона, на противоположной стороне станции, послав т. Рахья на станцию проверить, на всякий случай, нет ли чего подозрительного. Вернувшись со станции с озабоченным лицом, он сообщил, что там стоит патруль из 10 до зубов вооруженных юнкеров. Дело плохо. Могут подойти, поинтересоваться, что за люди вдруг появились на пустынном перроне. Я предложил тт. Ленину, Зиновьеву и Рахья уйти под откос, в темноту, а сам с Емельяновым остался сидеть на месте. Не успели они спуститься вниз, как к нам подходит вооруженный винтовкой юнкер и обращается к т. Емельянову с вопросом, что он тут делает, и предложил ему следовать за ним. Моя особа, как более прилично одетая, невидимому, не возбудила в юнкере подозрений, так как он очень вежливо осведомился, не дачник ли я местный и не жду ли я поезда, идущего в Петроград, на что я ему тоже очень вежливо ответил утвердительно. Затем он молодцевато звякнув шпорами, повернулся и повел с собой повесившего нос Емельянова. Не успел я очухаться, как подошел поезд. Как же мне быть, — думал я, и решил остаться, чтобы завтра, проведя остаток ночи и дня в лесу, увести Ленина и Зиновьева в Удельную. Только я успел притти к этому решению, как передо мной появился человек с винтовкой, но на этот раз в форме ученика реального училища, и вежливо, но настойчиво докладывает: „Это — последний поезд, сегодня больше не будет. Вы на этом едете?" Мне ничего больше не оставалось делать, как подняться на площадку вагона, что я и сделал. Все это произошло так неожиданно, что я был буквально ошеломлен, — ошеломлен до того, что выскочил из поезда не на ст. Удельная, а на ст. Озерки, т.-е. не доезжая 6 верст. Заметил я свою ошибку только тогда, когда поезд уже ушел. Было уже около трех часов утра, когда я пришел в Удельную на квартиру. Когда я вошел в комнату, я не верил своим глазам: на полу лежали и, глядя на мою растерявшуюся фигуру, хохотали: Ленин, Зиновьев и Рахья. Оказывается, что они, сидя под откосом, видели, как арестовали Емельянова и как меня реалист чуть не штыком подсаживал в вагон. Вместе со мной в поезд сели и они, и так как они не растерялись, как я, то и доехали спокойно до ст. Удельная.
IV
В тот же день, вечером, мы втроем направились к станции. С замиранием сердца ждем у перрона прихода поезда. Наконец, подходит. На паровозе мелькнула знакомая фигура машиниста. Жмем Ильичу руку, и направляемся к паровозу. Ильич в парике, бритый, похож на настоящего финна. Вскочив на паровоз и засучив рукава, берет полено, бросает в топку. Все идет хорошо. На каждой остановке мы с т. Рахья выскакиваем из вагона,, наблюдаем за паровозом. Поезд подходит к Белоострову,, предстоит 20-минутная остановка и тщательная проверка документов, а может быть, и обыск. Едва поезд остановился, находчивый машинист отцепляет свой паровоз и уводит его куда-то в темноту, за станцию, набирать воды. Перед самым третьим звонком подходит паровоз, дает гудок, и минут через 15 мы почти в полной безопасности на Финляндской территории. Мы радостно жмем руку Ильичу. У станции Териоки приготовлены лошади, а в четырнадцати верстах — новая квартира Ильича.
Поход Корнилова на Петроград
Генерал Корнилов ввел смертную казнь в армии. А 9 сентября он выпустил прокламацию, гласившую: „Наша великая страна погибает. Под давлением численного превосходства большевиков в Совете, правительство Керенского действует в полном согласии с германским генеральным штабом. Пусть все, кто верит в бога и церковь, просят господа явить чудо спасения нашей родины".
Он увел с фронта часть войска в 70.000 человек, вооруженных пиками. Многие из них были магометане, — его лейб-гвардия из туркмен, его татарская кавалерия и кавказские горцы. С аэропланами, с бронированными автомобилями и с „дикой дивизиею" он двинулся на Петроград.
Но он не взял Петрограда.
Во имя Советов и революции массы поднялись, как один человек, на защиту столицы. Корнилов был объявлен изменником, стоящим вне закона. Были открыты арсеналы, и ружья были розданы на руки рабочим. Красногвардейцы охраняли улицы, были вырыты окопы и поспешно воздвигнуты баррикады.
Силы Корнилова растаяли, и „диктатор" был захвачен без единого выстрела.
Что писала буржуазия в своих газетах в сентябре
„Несмотря на весь словесный задор, на хвастливые фразы, большевики храбры лишь на словах. Взять „всю власть" они не попытались бы по собственному побуждению. Они по существу трусы, сознающие свое невежество.
Так же хорошо, как и все мы, они понимают, что первый день их окончательного торжества был бы и первым днем их стремительного падения. Лучшим способом на долгие годы освободиться от большевизма, было бы вручение его вождям судеб страны.
К счастью, сами эти печальные герои дня отнюдь не стремятся на самом деле к захвату всей полноты власти. Им недоступна созидательная работа".
Что писал Ленин в сентябре 1917 г .
„Политическая партия вообще — а партия передового класса в особенности — не имела бы права на существование, была бы недостойна считаться партией, была бы жалким нулем во всех смыслах, если бы она отказалась от власти, раз имеется возможность получить власть.
Мы не должны давать запугать себя криками запуганных буржуа. Мы должны твердо помнить, что вполне разрешимые задачи немедленных шагов к социализму разрешит только диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства.
Победа и прочная победа, более чем когда-либо, обеспечена теперь пролетариату в России, если он возьмет власть".
Петроград в Октябре
(Из книги американца Джона Рида)
Все эти дни Петроград представлял собою любопытную картину. На фабриках комитетские комнаты были заполнены ружьями. Посланцы приходили и уходили. Красная гвардия обучалась. Во всех казармах велись каждую ночь и весь день бесконечные споры. На улицах толпа сгущалась к вечеру, двигаясь взад и вперед по Невскому медлительной волной.
В казармах, на фабриках, на углах улиц ораторы-солдаты заявляли, что, если правительство ничего не предпримет для обеспечения мира, армия покинет окопы и разойдется по домам.
Однажды мы отправились на митинг к Обуховскому заводу.
Собрание состоялось во дворе между мрачными кирпичными стенами огромного закопченного здания, при чем 10.000 мужчин и женщин сбились вокруг временного помоста, задрапированного в красное. Сидя на грудах бревен и кирпичей, повиснув высоко на железных брусьях, все слушали с напряженным вниманием.
Митинг
(Из воспоминаний П. Е. Дыбенко)
Ни одна страна, вероятно, не знала такого обильного урожая съездов, как Россия в Октябре: что ни день, то все новые и новые съезды. Не успеешь из заседания выйти, как тут же бумажку в руки, — и пожалуйте на митинг.
Вот и мне надо ехать на митинг в Колпино.
По дороге, сидя в автомобиле, расспрашиваю своих спутников о работе в Колпине, о заработной плате, об условиях жизни рабочих. Расстояние кажется коротким, даже не успел подумать, о чем говорить. Ну, да, ладно! Ведь теперь одна тема: долой Временное правительство, вся власть Советам!
Автомобиль остановился. Входим в громадное, ярко освещенное помещение, битком набитое рабочими. С трибуны несется уже охрипший голос меньшевика Церетели. Мелькает мысль: трудненько будет говорить после такого оратора. Впрочем, наше дело маленькое, „по-матросски", в роде того, как в Гельсингфорсе с эс-эром Авксентьевым.
Своей двухчасовой речью он совершенно обворожил матросов, чуть „ура" ему не кричали. Боялись, что качать начнут. Но когда мы ему по-простецки задали вопрос:
„Вы — эс-эр и представитель крестьянской партии. Так скажите: с какой стороны приворачивается лемех к сохе?"
Авксентьев покраснел, замялся, да так и не ответил. После этого совсем провалился.
С трудом пробираюсь к эстраде. Вдруг взрыв аплодисментов и крики „ура".
Что это? Кому кричат? Неужели мне?
В здании сплошной гул: „Дать слово матросу!"
Председатель собрания: „Слово от Балтфлота предоставляется представителю Центробалта, только что освобожденному из „Крестов".
— Позвольте, товарищи, — говорю я, — внести маленькую поправку. Из „Крестов" меня освободили дней 20 назад, а вот из флота я только-что приехал, и мы хотим знать: с кем вы? С нами, — матросами и солдатами, или с Временным правительством?
И в ответ мне покатилось: „Вся власть рабочим и крестьянам! Вся власть Советам!"
Митинг закончен, но рабочие еще долго не покидают помещения. На их лицах светится вопрос: Когда же? Они готовы, хоть сейчас, ринуться в бой.
Мы матросы теперь не одни. С нами питерские рабочие и солдаты.
Решение
(Из воспоминаний А. Шляпникова)
Не помню точно в какой день, но не ранее 8 октября, я получил секретное приглашение на собрание.
Темным октябрьским вечером направился я в знакомое мне Лесное. Пройдя передаточный пункт, организованный по всем правилам конспирации, я направился в сопровождении кого-то из товарищей в задние районы Лесновской Думы. Помещение было погружено в темноту, народу еще было мало.
Через небольшой промежуток времени собралось в двух комнатах, соединенных дверью, десятка два или два с половиной партийных работников. Пришли В. И. Ленин, Г. Зиновьев, — оба бритые, но без грима. Стульев было мало, свет умышленно ограничен, и пришедшие расположились в большинстве вповалку, прямо на полу.
С докладом выступил В. И. Ленин. Основным пунктом был вопрос о подготовке восстания. Дело организации этого восстания ложилось на нашу партию.
После споров и выяснения наших сил было принято решение в духе предложений т. Ленина.
Совещание партии
(Из воспоминаний В. Яковлевой)
Мы приехали в Питер 10 октября, и здесь т. Свердлов сказал нам, что будет созвано совещание партии для разрешения вопроса: держит ли партия курс на восстание в ближайшее время. Сказал он нам также, что на заседании будет и Владимир Ильич, приехавший из Финляндии.
Владимир Ильич пришел на совещание, когда все уже были в сборе, и появился в совершенно неузнаваемом виде: бритый, в парике, он напоминал лютеранского пастора.
Тотчас же по приходе Владимира Ильича открылось заседание. Было нас человек 12. Владимир Ильич предложил заслушать доклад секретаря ЦК о тех сведениях, которые имеются о положении дел на местах.
Поздно вечером, вероятно уже после 12 часов, было вынесено решение о том, что партия держит курс на восстание в ближайшее время.
ПРОДОЛЖЕНИЕ - ОКТЯБРЬ В ПЕТРОГРАДЕ
