1 9 1 7
С О Д Е Р Ж А Н И Е :

П. Октябрь в Петрограде.
Смольный, из кн. А. Вильямса
Съезд Советов собирается, из кн. Дж. Рида
Военно-Революционный Комитет, из воспоминаний Садовского
Нельзя медлить, из воспоминаний Антонова-Овсеенко
Надвигалась решительная минута, из кн. Л. Троцкого
На телеграфе, из воспоминаний С. Пестковского
Накануне, по очерку С. Борисова
Клятва, по С. Кравцову
Утро, из кн. Дж. Рида
На улицах Петрограда, из кн. Дж. Рида
В главном штабе Временного правительства, из воспоминаний П. Малянтовича
В Зимнем, по С. Кравцову
Перед наступлением во дворце, из кн. Дж. Рида
Около Зимнего дворца, по В. Каверину
Балтийский флот в Октябрьские дни, из воспоминаний П. Дыбенко.
Революционный Кронштадт, из воспоминаний И. Флеровского.
На улицах Петрограда, по В. Каверину.
Ультиматум
Аврора, из воспоминаний И. Флеровского
Заговорила Петропавловка, из воспоминаний Антонова-Овсеенко.
Восстание, из воспоминаний М. Лашевича
Последние часы Временного правительства, по очерку С. Борисова.
Штурм Зимнего дворца, по В. Каверину.
Из записок бывшего министра Временного Правительства, П. Малянтовича
Из воспоминаний Н. Подвойского.
На Съезде Советов, из воспоминаний Л. Троцкого.
Смольный в дни борьбы, из. воспоминаний А. Шляпникова.
Похоронный марш, из воспоминаний Л. Троцкого.
Речь, по С. Кравцову.
На Съезде Советов, по С. Кравцову.


   
   
 
 
 
   
 

КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ

 

часть II. Октябрь в Петрограде.

 

Смольный

(Из книги А. Вильямса)

Люди со всех концов России стекаются в столицу — Это приезжают делегаты на Второй Всероссийский Съезд Советов, собирающийся в Смольном, куда теперь обращены все взоры.

Смольный, бывший раньше учебным заведением для дочерей дворян, теперь центр Советов. Это — громадное величественное здание на берегу Невы. Холодный и серый днем, Смольный по ночам светится сотнями ярко освещенных окон.

Здесь я видел рабочего, худого, в отрепьях, с трудом бредущего по темной улице. Подняв вдруг голову, он заметил фасад Смольного, весь горевший огнями.

Сняв шапку, рабочий с минуту стоял с обнаженною головою и протянутыми руками. Затем с криком он бросился вперед и исчез стремительно в воротах.

С войны, из изгнания, из тюрьмы, из Сибири стекаются делегаты в Смольный.

Смольный теперь огромная площадь, шумная, как гигантская кузница, с ораторами, призывающими к оружию, с аудиторией то рукоплещущей, то негодующей, со звонками председателей, призывающих к порядку, с грудами оружия, с пулеметами, скользящими по цементному полу.

Все делается с лихорадочною быстротою, и поспешность ежеминутно возрастает.

 

Съезд Советов собирается

(Из книги Джона Рида)

Смольный институт, штаб-квартира ЦИК и Петроградского Совета, находится в нескольких верстах от центра, на самом краю города. Я поехал туда на трамвае.

Длинные сводчатые коридоры Смольного, освещенные рядом электрических лампочек, были наполнены движущейся толпой солдат и рабочих. Шум от их тяжелой обуви напоминал глухие раскаты грома. На площадках и на поворотах лестниц находились длинные столы, и на них кучами лежали листовки и литература различных политических партий.

На втором этаже находился большой зал для митингов, прежде служивший местом для институтских балов. Высокая белая комната, освещенная канделябрами с сотнями красивых электрических лампочек и разделенная двумя рядами массивных колонн.

За залом находилось помещение мандатной комиссии Съезда Советов. Я остановился здесь и наблюдал за приходом новых делегатов, дюжих бородатых солдат, рабочих в синих блузах, длинноволосых крестьян. Мандатная комиссия, назначенная старым ЦИК, оспаривала мандат за мандатом на том основании, что делегаты были незаконно избраны.

По этому поводу „Рабочий и Солдат" — орган большевиков — писал:

„Обращаем внимание делегатов нового Всероссийского Съезда на попытки некоторых членов организаций сорвать Съезд распространением слухов, что Съезд не состоится, что делегатам лучше уехать из Петрограда... Не обращайте внимания на эту ложь... Наступают великие дни..."

Съезд был отложен на 7 ноября (по нов. стилю). К этому времени уже и меньшевики и социалисты-революционеры, сознавая, что они побеждены, внезапно изменили свою тактику и начали спешно телеграфировать своим провинциальным организациям об избрании возможно большего количества своих делегатов. В то же самое время Исполнительный Комитет Крестьянских Советов выпустил экстренное воззвание, призывающее крестьян на Съезд 13 декабря для борьбы с выступлением рабочих и солдат.

По городу ходили слухи, что готовится вооруженное выступление рабочих и солдат. Буржуазная печать требовала от правительства ареста Петроградского Совета и запрещения Съезда.

 

Военно-Революционный Комитет

(Из воспоминаний Садовского)

Вопрос о создании Военно-Революционного Комитета встал числа 12 октября. Даже и в нашей партии в это время были споры, как начать и начать ли. На общем заседании Совета вопрос прошел, кажется, 16 октября.

21 октября, в ночь на 22-е, отдан был приказ по полкам, что распоряжения Петербургского Военного Округа могут не приводиться в исполнение, если они не будут подтверждены В.-Р. Комитетом.

Я не помню, когда было первое заседание Военно-Революционного Комитета. Вероятнее всего это было в ночь, после заседания совета, числа 19 октября, состоялось оно на 3 этаже Смольного. Избрано было Бюро, в составе: тт. Лазимира (левый с.-р., теперь умерший), Подвойского и Садовского. На заседании присутствовали: тт. Свердлов, Троцкий, Лашевич, Владимир Ильич, Сталин и ряд других товарищей.

Числа 23 октября, В.-Р. Комитетом выделена была тройка для руководства военными операциями против Зимнего дворца. В тройку вошли: тт. Подвойский, Антонов и Чудновский. Я помню заседание тройки у меня в комнате ночью. В маленькой комнате была принесена и разложена карта, Антонов сидел на кровати, а Подвойский с Чудновским яростно спорили о плане действий против Зимнего дворца, о значении для нас Петропавловки, и намечали расположение наших сухопутных и морских сил на Неве.

 

Нельзя медлить

(Из воспоминаний Антонова-Овсеенко)

Военно-Революционный Комитет Петрограда был создан тогда, когда Временное Правительство отдало приказ о выводе гарнизона из Петрограда на Северный фронт. Но Военно-Революционный Комитет не допустил этого. И вот на одном из заседаний этого Комитета меня вызвали к т. Ленину, который в то время скрывался в подполье. „Идемте, Ильич вас хочет видеть. Не задерживайтесь!" Я вышел следом за торопившими меня тт. Невским и Подвойским. В сумерках вечера автомобиль наш долго крутился разными закоулками, наконец, остановился на одной из уличек Выборгской стороны. Мы прошли пару переулков, внимательно осматриваясь, не следят ли за нами, наконец, гуськом проскользнули в ворота одного из неказистых домов. На условный стук нам сразу открыли. Хозяин квартиры, пожилой рабочий, легко признал моих спутников. „Входите, Ильич сейчас будет". Ждали недолго. Ну, кто бы его узнал, нашего любимого, до малейших, кажется, морщинок знакомого товарища - вождя! Перед нами стоял седенький, в очках, довольно бодренький старичок добродушного вида, не то учитель, не то музыкант, а может быть букинист.

Ильич снял парик, очки и окинул нас острым взглядом: „Ну, что нового?" Новости наши не согласовались. Подвойский выражал сомнение, Невский то вторил ему, то впадал в уверенный тон Ильича; я рассказал о положении в Финляндии. Моряки с крупных судов настроены весьма революционно. Казаки внушают опасение. Ильич перебивает:

— Нельзя ли направить весь флот к Питеру?

— Нет, — прежде всего фарватер не допустит, потом крупные суда побаиваются подводок и миноносцев.

— Что же можно сделать?

— Можно дать 2— 3 миноносца в Неву, прислать сборный отряд матросов и выборжцев, — а всего тысячи три.

— Мало, — недовольно и укоризненно говорит Ильич. — Ну, а Северный фронт?

— По докладу его представителей прекрасное настроение, и можно оттуда ждать большой помощи, но чтобы знать точно, надо бы туда съездить.

— Съездите, нельзя медлить.

Уверенность и твердость Ильича укрепляюще действуют на нас. Осторожно выходим на улицу. У самых ворот вдруг наталкиваемся на высокую фигуру, прилаживающуюся влезть на велосипед, — неужели шпик? Только сегодня в газетах было заявление Временного правительства, что напали на след Ленина и Зиновьева, и что арест большевистских вождей неминуем. Т. Невский повернул в дом предупредить; я, сжимая револьвер, прошел за угол. Подвойский остановился на другом углу, велосипед тронулся. Через 2 минуты Ильич, снова неузнаваемый, направился в другое логово. Мы успокоенные зашагали к автомобилю.

 

Надвигалась решительная минута

(Из книги Л. Троцкого)

Смольный был превращен в крепость. На чердаке его имелось еще, как наследство от старого Центрального Комитета, десятка два пулеметов, но за ними не было ухода, прислуга при пулеметах опустилась. Рано утром по каменным полам длинных и полутемных коридоров Смольного солдаты с грохотом катили свои пулеметы.

На третьем этаже Смольного, в небольшой угловой комнате, непрерывно заседал Военно-Революционный Комитет. Там сосредоточивались все сведения о передвижении войск, о настроении солдат и рабочих, об агитации в казармах, о выступлении погромщиков, о совещании буржуазных политиков, о жизни Зимнего дворца, о замыслах прежних советских партий. Осведомители являлись со всех сторон. Приходили рабочие, офицеры, дворники, социалистические юнкера, прислуга, дамы. Многие приносили чистейший вздор, другие давали серьезные и ценные указания. Надвигалась решительная минута. Было ясно, что назад возврата нет.

Почта ежедневно приносила десятки писем, в которых мы извещались о смертных приговорах, вынесенных против нас, об адских машинах, о предстоящем взрыве Смольного и пр., и пр.

Члены Военно - Революционного Комитета уже не покидали в течение последней недели Смольного, ночевали на диванах, спали урывками, пробуждаемые курьерами, разведчиками, самокатчиками, телеграфистами и телефонными звонками. Самой тревожной была ночь с 24 на 25-е. По телефону нам сообщили из Павловска, что правительство вызывает оттуда артиллеристов, из Петергофа — школу прапорщиков. В Зимний дворец Керенским были стянуты юнкера, офицеры и ударники. Мы отдали по телефону распоряжение выставить на всех путях к Петрограду надежные военные заслоны и послать агитаторов навстречу правительственным частям. Все переговоры велись по телефону совершенно открыто и были, следовательно, доступны агентам правительства.

Наружный караул Смольного усилили, вызвав новую роту. Связь со всеми частями гарнизона оставалась непрерывной. Дежурные бодрствовали во всех полках. Делегаты от каждой части находились днем и ночью в распоряжении Военно-Революционного Комитета. Был отдан приказ решительно подавлять черносотенную агитацию и при первой попытке уличных погромов пустить в ход оружие и действовать беспощадно.

На Неве, под Франко-Русским заводом, стоял крейсер Аврора, находившийся в ремонте. Его экипаж весь состоял из беззаветно преданных революции матросов. Когда Корнилов угрожал в конце августа Петрограду, матросы Авроры были призваны правительством охранять Зимний дворец. И хотя они уже тогда относились с глубочайшей враждой к правительству Керенского, они поняли свой долг — дать отпор натиску контр-революции — и без возражений заняли посты. Когда опасность прошла, их устранили. Теперь, в дни Октябрьского восстания, они были слишком опасны. Авроре отдан был из морского министерства приказ сняться и выйти из вод Петрограда. Экипаж немедленно сообщил нам об этом. Мы отменили приказ, и крейсер остался на месте, готовый в любой момент привести в движение все свои боевые силы во имя Советской власти.

 

На телеграфе

(Из воспоминаний С. Пестковского)

В 2 часа пополудни 23 октября, в самый разгар записи новоприбывших делегатов на съезд, ко мне подбежал т. Дзержинский с бумажкой в руках:

— Вам вместе с т. Лещинским предписывается занять главный телеграф. Вот мандат Военно-Революционного Комитета, которым вы назначаетесь комиссаром телеграфа. Отправляйтесь сейчас!

— Каким образом занять телеграф? — спросил я.

— Там караул занимает Кексгольмский полк, который на нашей стороне, — ответил Дзержинский.

Больше я не спрашивал. Я отыскал т. Лещинского, и мы отправились вдвоем. Ни у кого из нас не было револьвера.

Мы выяснили, что на всем телеграфе, среди трех тысяч служащих, нет ни одного большевика, и вся масса служащих была враждебно настроена против большевиков.

Положение было весьма трудное. Из Смольного прибыл к нам на подмогу т. Любович. Он был сам по профессии телеграфистом и знал порядки на телеграфе.

Втроем мы почувствовали себя сильнее и пошли переговорить с караулом.

Караул обещал оказать нам содействие. Тогда, 24 октября, около 5 часов, мы втроем, в сопровождении начальника караула, вошли в главный зал телеграфа, подошли к находящемуся там председателю союза почтово-телеграфных служащих Кингу и объявили ему, что занимаем телеграф. Кинг заявил нам, что выставит нас за дверь. Тогда т. Любович вызвал двух кексгольмцев и поставил их около коммутатора.

Среди женщин, служащих телеграфа, начался визг и переполох. Представители „комитета", посовещались между собой, согласились на то, чтобы „в зале сидел комиссар" при условии, если мы выведем солдат из зала.

В 8 часов вечера прибыл „на смену" кексгольмцам караул из юнкеров. Кексгольмский караул заявил, что желает по-прежнему занимать телеграф.

Юнкера ушли...

Ночью соседнее с нами здание Телеграфного Агентства было занято двенадцатью матросами под начальством матроса Ивана Савина.

Иметь в соседстве матросов было очень приятно, так как кексгольмцы внушали мало доверия. Ночью юнкера явились еще раз. Матросы скомандовали им „Левое плечо вперед, марш!" И они опять ушли.

В одну из следующих ночей ко мне явились из Смольного со знаменитым манифестом Совета Народных Комиссаров за подписью т. Ленина, где сообщалось о низвержении правительства Керенского и образовании Совнаркома. Манифест приказано было передать по телеграфу на „места". Задача была весьма трудная. Манифест надо было напечатать в количестве не менее 100 экземпляров, а телеграфные служащие отказывались исполнять мои распоряжения.

С помощью подоспел Соловьев. Он указал мне, где находится ротатор, и я заставил какого-то мальчишку отпечатать воззвание. Затем мне пришлось на каждом листе написать название города, куда следовало передать манифест. Соловьев сдавал его на „аппарат".

К утру манифест был передан во все губернские города и промышленные центры, а также в местопребывания штабов армий.

 

Накануне

Временное правительство доживало последние дни.

— Я желаю только того, чтобы они вышли на улицу, и тогда я их раздавлю, — гордо заявил Керенский английскому послу накануне Октябрьского восстания.

Министр иностранных дел требует от Керенского издания приказа об аресте Исполнительного Комитета Советов.

Прокуратура получает приказ: арестовывать большевиков.

Юнкера захватывают большевистские газеты: „Сол-Дат" и „Рабочий Путь".

24 октября в Совете Республики бледный, взъерошенный Керенский вбегает на трибуну и выкрикивает:

— Попытка поднять чернь против существующего порядка подлежит немедленной, решительной и окончательной ликвидации.

Различные части армии получают приказ: двинуться на Петроград.

Настает решающий день — 25 октября.

 

Клятва

Совет был набит битком.

Солдаты и рабочие, съехавшиеся со всех концов Петрограда, переполняли залы.

Около четырех тысяч человек пришло в этот день. Но шума не было. Все, затаившись, чего-то ждали...

— Товарищи, — торжественно начал председатель: — от имени Петроградского Совета Рабочих и Солдатских депутатов, будет говорить...

Председатель не докончил.

Стекла зазвенели в зале от криков:

— Да здравствует Петербургский Совет! Наступила тишина, и оратор заговорил.

Он говорил о том, что петроградские рабочие и солдаты твердо решили передать власть в руки Советов.

Казалось, слушатели забыли обо всем на свете.

Солдат в изодранной шинели поминутно то снимал, то надевал фуражку, сам не замечая, что делает.

Женщина в первом ряду шевелила губами вслед за оратором и не чувствовала, как слезы текут у нее по лицу. Она все время кивала головой, как бы соглашаясь.

Было видно, что толпа пойдет сейчас куда-угодно.

Но вот доклад кончен. Докладчик предлагает резолюцию: бороться за Советскую власть.

— Кто — за?

В зале вдруг зашумел ветер. Это четыре тысячи человек враз подняли руки, как для клятвы.

Голосование кончено. Но никто не опускает рук.

Оратор продолжает говорить, а тысячи рук все еще подняты вверх. Оратор смотрит поверх голов и кричит:

— Клянитесь! Клянитесь до последней капли крови бороться за власть Советов.

Несметная толпа держит руки. — Она клянется.

В этот день по всему городу, на всех заводах было то же самое.

Перед боем давались последние клятвы.

 

Утро

(Из книги Джона Рида)

К 4 часам утра я встретил Зорина в нижнем зале Смольного с ружьем на плече. „Мы выступили, — сказал он спокойно, но с удовлетворением. — Мы уже захватили товарища министра юстиции и министра по делам вероисповеданий. Они уже находятся в подвале. Один полк, направляется на захват телефонной станции, другой на захват телеграфа, а третий — в государственный банк. Красная гвардия выступила"...

На ступенях Смольного, в холодной темноте, мы впервые увидели Красную гвардию—сбившихся в кучу Парней в рабочих одеждах, с ружьями в руках, нервно переговаривавшихся.

 

На улицах Петрограда

Полуденная пушка прогремела с Петропавловской крепости, когда я шел по Невскому. Был сырой, холодный день. Перед Государственным банком у закрытых ворот стояло несколько солдате навинченными штыками.

— Какого вы лагеря? — спросил я. — Правительственного?

— Больше нет правительства, — ответил один из них с улыбкой.

Военный отель на углу Исаакиевской площади был Окружен вооруженными моряками. В коридорах находилось много изящных, молодых офицеров, прохаживавшихся взад и вперед или вместе кучками шепчущихся. Моряки не выпускали их из отеля.

Внезапно раздался резкий ружейный выстрел с улицы, вслед за чем последовал беспорядочный беглый огонь. Я выбежал.

Через всю ширину площади протянулась линия солдат с ружьями наготове. Они смотрели на крышу отеля.

— Провокация! В нас стреляли, — отрывисто бросил один.

У западного угла Мариинского дворца находился большой броневик с красным флагом и с новой надписью красной краской „С. Р. С. Д.".

У выхода на Новый переулок высилась баррикада из ящиков, бочек, старых кроватей и вагонов. Груда дров забаррикадировала конец набережной Мойки. Короткие поленья с соседней кучи были расположены перед фасадом здания.

По проспекту стянута была большая масса моряков, а за ними, сколько видел глаз, двигались колонны солдат.

Когда мы вышли на Морскую, было совершенно темно, если не считать одного мерцающего фонаря.

На углу стоял большой броневик с работающим мотором и выбрасываемой сзади длинной струей дыма.

Маленький мальчик взобрался на него и заглядывал в дуло пулемета.

Солдаты и моряки стояли вокруг, чего-то ожидая.

Мы отправились назад к Красной арке, где группа солдат собралась и глазела на ярко освещенный Зимний дворец, громко разговаривая.

— Нет, товарищ, — сказал один из них, — как мы можем стрелять в них, там женский батальон, а они скажут, что мы стреляли в женщин.

Когда мы дошли до Невского, другой броневик завернул за угол, и какой-то человек высунул свою голову из башенки.

— Идем, — кричал он, — отправимся туда и атакуем! Шофер первого броневика подошел и прокричал так громко, что мы могли его слышать даже за шумом гремящего мотора:

— Распоряжения комитета ждать! У них артиллерия за баррикадами.

В этом месте трамваи уже не появлялись, проходили лишь одинокие пешеходы, и свет был потушен.

В темноте мы наткнулись на груду Дров, — увидели, как несколько солдат ставили в позицию трехдюймовую пушку. Солдаты в разной форме приходили и уходили, и стоял неумолчный шум и непрерывный разговор.

По Невскому, казалось, гулял весь город. На каждом углу огромные толпы собирались вокруг двух-трех горячо спорящих людей.

На перекрестках стояли пикеты из дюжины солдат с навинченными штыками. Старики в богатых шубах показывали им кулаки, а изящно одетые женщины визгливо выкрикивали ругательства.

Взад и вперед по улице двигались броневики, еще носившие имена первых царей: „Олег", „Рюрик", „Святослав", но уже замазанных большими красными буквами: Р. С. Д. Р. П.

 

В Главном Штабе Временного правительства 25 октября

(Из воспоминаний П. Малянтовича)

Я нажал ручку двери и вошел в кабинет без доклада.

Прямо против двери, лицом к ней, спиной к окнам стояли Керенский, Коновалов, Кишкин, генерал Багратуни, адъютанты Керенского и еще кто-то, мне незнакомые.

Было очевидно, что я пришел к концу какой-то беседы, хотя было только 10 часов, и что Керенский куда-то собирается ехать один: и Кишкин и Коновалов были без верхнего платья.

— В чем дело? — обратился я к Коновалову вполголоса.

— Плохо, — ответил он, глядя на меня поверх пенснэ.

— Куда же он едет?

— На встречу войскам, которые идут в Петроград на помощь Временному Правительству. — В Лугу. На автомобиле. Чтобы перехватить их до выступления в Петроград и выяснить им положение, прежде чем они попадут сюда — к большевикам.

— На встречу войскам, идущим сюда на помощь Временному Правительству? А в Петрограде, значит, нет войск, готовых защищать Временное правительство?

— Ничего не знаю, — Коновалов развел руками. — Плохо, — прибавил он.

— И какие это войска идут?

— Кажется, батальон самокатчиков.

Кто-то доложил, что автомобили поданы.

Керенский наскоро пожал всем руки.

— Итак, вы, Александр Иванович, остаетесь заместителем министра-председателя, —сказал он, обращаясь к Коновалову, и быстрыми шагами вышел из комнаты...

С этого момента мы больше не видели Керенского...

— А мы куда? — спросил я, обращаясь к Кишкину и Коновалову...

Немедленно решили, что должны созвать сию же минуту всех членов Временного правительства и обсудить положение.

Мы сели в свой автомобиль и поехали в Зимний дворец.

По телефону стали созывать всех членов Временного правительства.

 

В Зимнем

В Зимний дворец, где спряталось Временное правительство непрерывно поступали вести, одна тревожнее другой.

— Крейсер Аврора отказался подчиниться приказу правительства. Он не вышел в море, а стоит на Неве, как и прошлой ночью.

— Матросы арестовали командира крейсера и теперь ждут распоряжений от Военно-Революционного Комитета.

— Самый надежный батальон самокатчиков присоединился к Военно-Революционному Комитету.

— Полки, вызванные правительством с фронта для усмирения большевиков, отказались выступить и остались на местах.

— Вызванный с фронта 5-й самокатный батальон, доехав до ст. Передольской, перешел на сторону большевиков.

— Петергофские юнкера отказались защищать Временное правительство.

— Кто же будет защищать нас? — испуганно проговорил кто-то из министров.

— Юнкера и женский батальон. — Женский батальон уже прибыл сюда.

 

Между тем Керенский навсегда бежал из дворца и из Петрограда на автомобиле.

Своих министров он бросил на произвол судьбы.

 

Перед наступлением во дворце

(Из книги Джона Рида)

Мы направились в Зимний дворец.

Все выходы на Дворцовую площадь были охраняемы часовыми, и через западную сторону площади протянут был кордон войск, осаждаемых огромной толпой граждан.

За исключением группы военных, которые выносили дрова из дворцового двора и нагромождали их у входа в главные ворота, — все было спокойно.

Мы приблизились с важным видом, показывая паспорта и заявляя: „По официальному делу", и прошли.

В дверях дворца те же самые старые швейцары в своих синих пальто с отороченными золотом красными воротниками и с медными пуговицами вежливо взяли наши шляпы и пальто, и мы отправились наверх.

В темном, мрачном коридоре несколько старых дворцовых служителей слонялись без дела. А перед дверью Керенского, покусывая свои усы, ходил взад и вперед молодой офицер.

Он поклонился и щелкнул шпорами.

— Я очень извиняюсь. Александр Федорович крайне занят. Как-раз теперь, — он посмотрел на нас, — фактически он не здесь.

— Где же он?

— Он отправился на фронт. Министры здесь. Они заседают в одной из комнат, — я не знаю где.

— Что ж, большевики наступают?

— Да, конечно, они наступают. Я ожидаю телефонного вызова каждую минуту, чтобы узнать, что они наступают. Но я готов. Мы имеем юнкеров перед дворцом.

— Можем ли мы пойти вот через эти двери?

— О, нет, конечно, нет. Это запрещено.

Внезапно он пожал всем нам руки и ушел прочь.

Мы повернули к двери, вделанной во временную стену, разделяющую зал. Там за стеной слышались голоса, кто-то смеялся.

За исключением этого места, все огромные пространства старого дворца были спокойны, как могила. Старый швейцар подбежал к нам.

— Вы не должны итти туда. Та дверь закрыта, чтобы удержать солдат, — сказал он.

Через несколько минут он заявил, что хочет выпить стакан чая, и отправился назад в зал.

Мы открыли дверь. Как-раз за дверью пара юнкеров стояла на часах. Они ничего не сказали.

В конце коридора находилась большая, богато украшенная комната, с огромной хрустальной люстрой, а за ней — много небольших комнат, обложенных темным деревом.

По обеим сторонам паркетного пола лежали ряды грязных матрацов и одеял, на которых помещалось несколько человек солдат. По всему полу была грязь от окурков папирос, кусков хлеба, от одежды, пустых бутылок с названиями дорогих французских вин. Много солдат с погонами юнкерской школы двигалось в застоявшейся атмосфере, наполненной запахом табачного дыма и немытого человеческого тела.

У одного в руках имелась бутылка белого бургундского вина, очевидно, вытащенная из подвалов дворца.

Они смотрели на нас с изумлением, когда мы проходили мимо из комнаты в комнату, до тех пор, пока мы, наконец, не вошли в ряд огромных салонов, выходящих своими длинными и грязными окнами на площадь.

Стены были покрыты большими масляными картинами в массивных позолоченных рамах, изображавшими исторические военные эпизоды.

На одной картине была прорезана дыра через весь верхний правый угол.

Все это место представляло собою одну огромную казарму. На подоконниках были поставлены пулеметы. Между матрацами стояли колонки ружей.

Мы остановились у окна, выходящего на площадь перед дворцом, где под ружьем выстроились три роты длиннополых юнкеров, к которым обращался с речью высокий офицер.

После нескольких минут две роты трижды четко прокричали и отправились беглым шагом через площадь, исчезнув под Красной аркой.

Кто-то сказал: „Они отправились отбивать телефонную станцию".

Возле нас находились трое юнкеров, и мы завели разговор.

Очень быстро юнкера начали хвастать:

— Если большевики придут, мы покажем им, как драться. Они — трусы, они боятся воевать. Но если над нами возьмут перевес — ну, что ж, каждый из нас сохранит одну пулю для себя.

В это время раздался беглый ружейный огонь не очень далеко от нас; вся публика начала бежать с площади, ложась, чтобы избежать пули, и извозчики, стоявшие на углах, быстро прогалопировали в разные стороны Внутри дворца поднялся страшный шум. Юнкера бегали взад и вперед, хватали ружья, патронташи и кричали:

— Вот они, вот они!

Через несколько минут все опять успокоилось. Лежавшие на площади люди поднялись. Через Красную арку вошли юнкера, маршируя не в ногу, при чем одного из них поддерживали двое товарищей.

 

Около Зимнего дворца

В двадцати шагах от дворца юнкера строили баррикады. Они выносили со двора, длинные бревна и штабелями нагромождали их у главного входа; они работали молча, несколько ударниц из женского батальона неловко и торопливо помогали им. Винтовки с примкнутыми штыками были прислонены к отлогим перилам лестницы.

Работа велась с утра — длинные штабели дров тянулись уже вдоль всего фасада и закрывали все входы в Зимний. В баррикадах были искусно размещены пулеметы.

На углу Невского голубоватым шаром горел фонарь; вокруг него была светлая пустота, и в этой пустоте изредка мелькали тени.

Направо и налево от этого фонаря неподвижно чернели колонны вооруженных людей, а в двух или трех кварталах от него, вдоль по Невскому, шли трамваи, сверкали витрины магазинов и электрические вывески кино.

Город жил как обычно, стараясь, насколько это было возможно, не замечать революции.

На другой стороне улицы стоял пикет. Солдаты курили самокрутки и негромко разговаривали о событиях сегодняшнего дня.

 

Балтийский флот в Октябрьские дни

(Из воспоминаний П. Е. Дыбенко)

Дождливые осенние дни усиливали нетерпение. Все ждали сигнала: когда же? Дни казались годами. Хотелось как можно скорее ринуться в бой, пока не поздно. С кораблей все настойчивее и настойчивее спрашивали: Что же медлите? Скоро ли? Когда? Ответ один „Ждем приказа". Получим, не замедлим. На сей раз не вернемся на корабли без Советской власти.

Откладывать немыслимо. Если все откажутся, — флот выступит один. Задача всем дана. Пароли и сигналы установлены. Наш сигнал о выступлении — телеграмма из Петрограда за подписью Антонова-Овсеенко: „Выслать устав". Это значит выслать в Петроград миноносцы и десант не менее 5 тысяч. При повторной телеграмме, к Петрограду двинуть часть броненосцев и крейсеров. Постепенно, один за другим в Петроград направляем корабли, якобы для ремонта. Главная тревога была за крейсер Аврора, который стоял в Петрограде. Он спешно заканчивал ремонт и предназначался к отправке в Гельсингфорс. Необходимо было его задержать в Петрограде.

Наступили тревожные лихорадочные дни. На несколько суток перед схваткой все как-будто затихло.

В ночь на 22 октября была получена телеграмма с Авроры: „Приказано выйти в море на пробу и после пробы следовать в Гельсингфорс. Как быть?" Мы предложили крейсеру во что бы то ни стало задержаться. Несмотря на угрозы и посылку броневиков с юнкерами, Аврора все же отказалась выполнить приказ правительства. — Верный часовой оставался на своем посту.

24 октября. К 12 часам из Петрограда получаются одна за другой телеграммы о готовящемся выступлении. Все телеграммы правительственные задерживаются. В Центробалте для руководства назначена тройка. На всех кораблях, командах и пехотных частях установлены дежурные части. Кроме дежурных частей, на каждом корабле наготове по одной роте в полном вооружении. Огнеприпасы для отправки в Петроград приготовлены. Эшелоны для погрузки отрядов составляются. Идет усиленная спешка с ремонтом миноносцев. Ремонт должны закончить к утру. В 8 часов вечера получена телеграмма из Петрограда: „Центробалт — Дыбенко. Высылай устав. Антонов-Овсеенко".

25 октября в 2 часа ночи. На улицах Гельсингфорса мертвая тишина. Тихо без сирен к пристани подходят один за другим буксиры. Бесшумно высаживаются боевые роты, тут же выстраиваются, подается команда, и мерными шагами направляются они к вокзалу. Погрузка проходит без всяких задержек. Эшелоны отходят через каждые полтора часа. В 8 часов утра проходят один за Другим миноносцы. На них развеваются красные флаги с надписью: „Вся власть Советам". Оркестры музыки и громовые раскаты „ура" провожают уходящие миноносцы в Петроград.

 

Революционный Кронштадт

(Из воспоминаний И. Флеровского)

Ночь подготовки к выступлению в Питер была исключительной ночью. Вряд ли в эту ночь в Кронштадте кто-нибудь сомкнул глаза. „Морское Собрание" переполнено матросами, солдатами и рабочими. У всех боевой вид готовых к походу. Приходят за распоряжениями, выносят приказы. К выступлению намечены суда: минный заградитель Артур, только что прибывший в Кронштадт из действующего флота, старший броненосец Заря Свободы, посыльное судно Ястреб и ряд других. Амур и Ястреб с десантом матросов и солдат в Петроград. Заря Свободы, по высадке десанта в Ораниенбауме, встанет у входа в морской канал, чтобы в случае надобности взять под обстрел Балтийскую жел. дорогу.

На улице большое, но молчаливое движение. К военной гавани движутся отряды моряков и солдат, при свете факелов видишь только первые ряды серьезных, решительных лиц. Ни смеха, ни говора, — четкий шаг, редкие слова команды. Тишину ночи нарушает лишь громыхание грузовиков, перебрасывающих из интендантских складов крепости запасы на суда. В гавани идет тоже молчаливая, напряженная и спешная работа погрузки. Отряды притулились к набережной и терпеливо ждут посадки.

Брезжило пасмурное осеннее утро, когда началась посадка. В черных бушлатах, с винтовкой за плечами и патронными сумками у пояса, с морской быстротой и ловкостью взлетали матросы по веревочным лестницам на корабль. Неуклюже карабкались непривычные солдаты гарнизона и красногвардейцы. Часам к 8-ми посадка закончена. Революционный штаб поместился на Амуре в каюте судового комитета. Амур шел головным. Руководить операцией Зари Свободы назначили т. Колбина, молодого большевика-матроса, потом погибшего при взрыве собрания Московского комитета в Леонтьевском переулке.

Рожок проиграл сбор, и матросы крепко сгрудились на верхней и средней палубе. Мне надо было сказать слова революционного наступления. Когда передо мной стали тысячи сосредоточенных лиц, когда я увидел массу глаз, на меня устремленных,—я почувствовал небывалый трепет.

Прошло не мало лет, а картина этого митинга последних минут перед выступлением, как живая, стоит перед глазами, и едва ли кто из участников ее забудет.

В кают - компании офицеры при моем появлении и обычном приветствии встали. Выслушали короткое объяснение и приказ. — „Мы идем с оружием в руках свергнуть Временное правительство. Власть переходит к Советам. На ваше сочувствие мы не рассчитываем, и оно нам не нужно, но мы требуем, чтобы вы были на своих местах, точно исполняли свои обязанности по кораблю и наши приказы".

В ответ прозвучало короткое морское „есть" командира судна, и сейчас же все разошлись по местам и своим каютам. Командир вышел на мостик.

Медленно тронулся Амур с матросами, сплошь покрывшими палубу. Было их свыше двух тысяч, громоздились где могли, — ходить не было места.

Идем по узкому каналу. Невольно думаешь. — А что, если правительство заложило пару мин? А почему оно не расставило десятков пулеметов на берегу? — так это просто, и так легко. Но правительству не до того. Вот и Нева. Фабричные трубы, суда, — все спокойно.

Мы решаем вопрос, где встать для высадки. Вдруг слышим ликующее могучее ура. Выскакиваем на палубу.. Посереди Невы развернулся наш крейсер Аврора. Гремит оркестр, приветственные клики; радость, оживление ключом забили на палубе.

 

На улицах Петрограда

На Марсовом поле было шумно и весело. Солдаты разводили костры, беспорядочные пятна пламени возникали у Троицкого моста, у Летнего сада. Возле одного из таких костров собрались солдаты и матросы из разных частей. Все сидели вокруг огня на поленьях, опершись о винтовки.

— Почему нас не двигают вперед? — спрашивал один. — Для чего они языки треплют понапрасну.

— Да ведь посылали к ротному, — сказал молодой солдат.

— Посылали! Много ты знаешь. Мы тут, никак, с самого утра торчим. А теперь который час?

— Хорошие были часы, да вошь стрелку подъела, — ответил молодой солдат.

— Что они, в самом деле, смеются, что ли? — быстро заговорил один из матросов.

В это время высокого роста чернобородый моряк внезапно появился на грузовике у Троицкого моста.

Он сказал четким голосом, который был далеко слышен:

— Распоряжение Комитета: Ждать!

 

Ультиматум

— Военно-Революционный Комитет предлагает вам, — в течение 20 минут с момента вручения настоящего ультиматума прекратить боевые действия, сдать все имеющееся у вас оружие и передать здание Зимнего дворца в распоряжение Временно-Революционного Комитета.

— В случае отказа или неполучения на настоящий ультиматум требуемого ответа, по прошествии указанного срока, артиллерией Петропавловской крепости и крейсером Аврора будет открыт огонь. Комиссар Петропавловской крепости Лобачев. Член Военно-Революционного Комитета Антонов.

 

Аврора

(Из воспоминаний И. Флеровского)

Условились: если ультиматум будет отвергнут, крепость дает первый пушечный выстрел — холостой; за ним выстрелит из шестидюймовки Аврора и тоже холостым, затем снова крепость даст несколько пушечных выстрелов и опять Аврора уже боевым, а затем продолжать бомбардировку до сдачи защитников дворца.

Наступил вечер, начало темнеть. На Авроре был отдан приказ приготовить условленный выстрел, и стали ждать сигнала крепости. Набережные Невы усыпаны глазеющей публикой. Эффект вышел поразительный, когда после сигнального выстрела крепости громыхнула Аврора. Грохот и сноп пламени при холостом выстреле — куда значительнее, чем при боевом, — любопытные шарахнулись от гранита набережной, попадали, поползли. Наши матросы изрядно хохотали над комической картиной.

На кают-компанию выстрел Авроры произвел ошеломляющее впечатление. Несмотря на долгую привычку к выстрелам, все вздрогнули и бросились к окнам. У командира странно запрыгали губы, как перед плачем или истерикой.

— Не волнуйтесь, это — холостой...

Но кают-компания долго не успокаивалась. Разговор затих. Только командир в большой тревоге и оторопелом смущении промолвил — „Выстрел по столице... с русского корабля". — Это было в начале гражданской войны, потом офицеры привыкли к русским выстрелам по русским городам, и делали их с наслаждением.

После выстрела наступило молчание, молчала и крепость. Мы недоумевали, в чем дело, а. ждали. Дворец видимо, еще сопротивлялся, изредка доносились оттуда стрекотанье пулемета и залпы, но крепость новых вестей не давала.

Но вот показался запыхавшийся матрос, обслуживавший связь с крепостью. Он принес записку, написанную на клочке карандашом. В записке было предложение открыть немедленно орудийную стрельбу по дворцу, чтобы не тянуть, осаду до утра. Мы отдали на, Аврору приказ — приготовиться к стрельбе. — Все это произошло быстро.

Мы порешили выждать еще четверть часа, чуя возможность смены обстоятельств. И мы не ошиблись. На исходе последних минут новый гонец. Это прямо от Зимнего. — „Дворец взят!"

 

Заговорила Петропавловка

(Из воспоминаний Антонова-Овсеенко)

Решительный момент в нашей борьбе был тогда, когда мы обсуждали вопрос, как быть с Петропавловкой. Для нас Петропавловка была очень важна, ибо там был арсенал, в котором находилось до 100.000 винтовок. Кроме того, она держала под своим обстрелом Зимний дворец, где находилось Временное правительство. Вдруг приходит весть, — победа на нашей стороне, крепость в наших руках, мы оттуда роздали до 10.000 винтовок, и наша выборгская Красная гвардия выросла в могучую силу. Решено было дворец окружить надежными нашими частями, В 2 часа дня 25 октября должен был открыться Съезд Советов, На нем должна была .быть провозглашена Советская власть.

Двенадцать часов 25 октября. По словам коменданта Петропавловки Благонравова все в крепости готово, орудия накатаны на валы, обстрел Зимнего дворца можно начать по первому сигналу. Миноносцы из Гельсингфорса прибыли и с рассветом вошли в Неву. Аврора продвинулась к самому Николаевскому мосту. Быстро несет меня катер мимо нахохлившегося Зимнего дворца, на набережной какое-то движение: оказывается, выдвигают орудия на Авроре. Выясняется, что обстреливать штаб, где засело Временное правительство, с Авроры невозможно. Условливаюсь, что по сигнальному выстрелу с Петропавловки Аврора даст пару холостых выстрелов из шестидюймовки. Передаю миноносцам, чтобы прошли за Николаевский мост и развернулись по сигналу для обстрела Зимнего. Ну вот кронштадцы едут, — изрядно запоздали. Несколько тысяч молодых стройных парней с винтовками в надежных руках заполняют палубу транспорта. Говорю им краткое приветствие, именем Советской власти указываю им цель: вот Зимний дворец — последнее прибежище керенщины, его надо взять. Сейчас они высадятся, войдут в связь с Первым флотским экипажем и после артиллерийского обстрела атакуют Зимний. Опять еду в крепость. Точно ли там все в порядке?

— Артиллеристы заявляют, что стрелять нельзя, — докладывает Благонравов, — снаряды не подходят, какого-то масла нет. — Как, но вы же говорили, что все готово! Вас просто надувают артиллеристы. Пойдем к батареям.

Уже темнеет, мы изрядно плутаем в дебрях Петропавловки. Ну, конечно, эти господа все стараются просто сорвать, ничего у них не ладится, объяснения путанны, в тоне предательская дрожь. — Ладно. Вывозите артиллеристов с Морского полигона. Сигнал же давайте из сигнальной пушки, — распоряжаюсь я. Поднялась суета. Подозрительно долго возятся с сигнальной пушкой. Совсем стемнело. Грозно, зловеще все напряглось вокруг Зимнего, из Смольного нас торопят. По Миллионной беспорядочная толпа матросов, солдат, красногвардейцев то наплывает к воротам дворца, то отхлынет, прижимаясь к стенкам, когда с дровяных баррикад юнкера открывают стрельбу. — Наконец-то! Глухо донесся орудийный выстрел. Еще и еще. Заговорила Петропавловка.

 

Восстание

(Из воспоминаний М. Лашевича)

24 октября Керенским было отдано распоряжение о разводке всех мостов. — Этим шагом он хотел оторвать Смольный от рабочих районов. Допустить этого нельзя было ни в коем случае. Немедленно был отдан приказ по всем районам, не допускать разводки мостов, для чего выслать вооруженных красногвардейцев. Районы выполнили приказ в точности, и мосты были заняты. Но Николаевский мост оказался в руках юнкеров. По получении сообщения об этом, Военно-Революционный Комитет приказал крейсеру Аврора мост навести.

Аврора развернула и навела орудия на мост, высадив одновременно десант на берег, предложив юнкерам уйти, что и было ими исполнено немедленно. Военно-Революционный Комитет решил действовать. Мне было приказано взять ночью Государственный банк, казначейство, телефонную станцию, телеграф и почту.

При подходе к телефонной станции, нами был захвачен патруль юнкеров. Мы с налету ворвались во двор станции, захватив в воротах бронемашину. Телефонная станция была взята без выстрела.

Еще легче удалось занять Государственный банк и казначейство. Находившиеся в карауле солдаты Семеновского полка заявили, что они тоже за Военно-Революционный Комитет. Для верности все же я оставил часть матросов. К тому же времени было занято казначейство и получено донесение о занятии почты и телеграфа. К восьми часам все приказания Военно-Революционного Комитета были исполнены.

На улицах, прилегающих к дворцу, шла горячая перестрелка. Вокруг Временного правительства собрались юнкера военных училищ, школа прапорщиков, женский батальон и часть казаков.

Юнкера из-за баррикад из дров обстреливали всю Площадь. После предъявления ультиматума т. Антонов решил действовать артиллерией. Комендант крепости настойчиво требовал от крепостных артиллеристов открытия огня по Зимнему дворцу. Но те отказались, ссылаясь на то, что эти орудия годны только для салютов, а не для боевой стрельбы.

Антонов грозил всякими карами и требовал открытия огня во что бы то ни стало. Выручили прибывшие матросы. На вопрос, могут ли они открыть огонь, они, осмотрев орудия, заявили, что могут; через несколько минут в ночной тишине загрохотали трехдюймовки крепости, а вслед за ними шестидюймовки крейсера Аврора, стрелявшего холостыми зарядами.

Наши части перешли в решительное наступление. Среди гарнизона дворца началась паника, часть казаков и юнкеров разошлась. Женский батальон был захвачен павловцами.

Временное правительство было арестовано и отправлено т. Антоновым в Петропавловскую крепость.

 

Последние часы Временного правительства

(Из записок офицера)

С планом в руках комендант хотел итти в Белый зал, но в комнату вошла офицер-женщина.

— Ударная рота женского батальона смерти прибыла в распоряжение коменданта обороны. Рота во дворе. Что прикажете делать? — вытягиваясь и отдавая честь по-военному, отрапортовала офицер-женщина.

— Спасибо. Рад. Займите первый этаж вместе с инвалидами. Поручик, пошлите юнкера для указания места.

Поручик отправился разыскивать столовую. Толстый важный лакей отворил дверь. Поручик шагнул на яркий ослепительный свет и остановился. Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударил в нос, запершило в горле. А от пьяного разгула офицеров, из которых некоторые почти сползли со стульев, закружилась голова. „Пир во время чумы... позор, это — офицеры!.." — сказал поручик.

А в это время на дворе казаки устроили митинг, и, собрав мешки, уходили.

Раздались выстрелы и щелканье пуль о стены дворца.

Где-то в укромном зале, за портретной галлереей, отсиживалось Временное правительство.

 

Штурм Зимнего дворца

В грохоте орудий не слышно было топота шагов.

Как черная река, заполняя всю улицу, шли солдаты.

В густой темноте отряд вошел под арку на Морской и впервые за весь день увидел Дворцовую площадь.

Площадь была озарена бледным, затуманенным светом; со всех сторон, со всех прилегающих улиц неслись спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, цепи солдат, красногвардейцев, матросов.

Окна Зимнего были освещены; в этом свете у баррикад видны были броневики, облепленные темной массой людей.

Без одного слова команды, без возгласов и без пения отряд продвинулся под аркой, вышел на открытое место и вдруг побежал вперед, пересекая Дворцовую площадь.

Отряд начал молча взбираться по скользким, вымокшим бревнам, падая и снова поднимаясь, крепко держа в руках свои винтовки.

Яркий свет лился из окон дворца, у главного входа возились с пулеметом, высокий, полный офицер бежал к баррикаде, размахивая рукой, вооруженной револьвером. Отряд, разбрасывая бревна, перекатываясь через штабеля, бросился к подъезду.

Здесь, на лестнице первого и второго этажей, солдаты теснили юнкеров, стрелявших сверху.

Юнкера отступали все дальше и дальше вглубь дворца; стрельба прекращалась, только время-от-времени еще щелкали одиночные ружейные выстрелы.

И вдруг на лестнице, среди беспорядочной толпы, началось какое-то движение; снизу отхлынули назад, сверху поддались вперед — толпа шпалерами расступилась вдоль перил.

Невысокого роста человек в очках и в фетровой шляпе торопливо шел, почти бежал по этому живому коридору.

Худощавый моряк, начальник кронштатдского отряда, выбежал навстречу ему и, протолкавшись сквозь толпу, окликнул его по имени.

— Где Временное правительство? — спросил человек в очках.

.— Во втором этаже, через три комнаты от Малахитового зала... Там еще...

— Что?

— Там еще юнкера... Не сдаются. Они скрылись в толпе.

Небольшая колонна юнкеров, — последняя гвардия Временного правительства, —неподвижно стояла в караульной комнате, у дверей, за которыми совещались тринадцать министров. Вся колонна держала винтовки наизготовку и ни одним словом не отвечала на бешеные крики, которыми толпа, втиснувшаяся вслед за человеком в очках в караульную комнату, встретила это последнее препятствие.

И вдруг все смолкло. Человек в очках поднял руку.

— Товарищи! Не нужно крови. Сопротивление бесполезно. Положите оружие. Временное правительство здесь?

Один из юнкеров за спиною своих товарищей открыл дверь в кабинет и вытянулся на пороге во фронт.

— Как прикажет Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство.

 

Из записок бывшего министра Временного правительства

К нам вошел подполковник Пальчинский, доложил: „Казаки покинули дворец, ушли, говорят, — не знают, что им тут делать".

Ну, что ж! Ушли, — так ушли. Мы уже ничему не удивлялись. И настроение наше от этого не переменилось...

Юнкера Михайловского училища, ушли и увезли четыре пушки... Наши защитники редеют...

Опять тихо. Опять мы разбрелись по насиженным местам.

Кто-то вошел и доложил: — Женский батальон ушел, сказали: „наше место на позициях, на войне; не для этого дела мы на службу пошли"...

Вошел еще кто-то. Кажется, начальник нашего караула. Доложил, что юнкера — не то Павловские, не то Владимирские — ушли,

Приняли к сведению. Защитников у нас становилось все меньше и меньше.

Стрелка приближалась к 12 часам ночи.

Нам доложили, что часть юнкеров Ораниенбаумской школы прапорщиков ушла...

Сколько же у нас осталось — у Временного правительства Российской республики — военной силы?

И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу звучало что-то особенное, не похожее на те прежние шумы, — что то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идет конец.

Кто лежал, кто сидел, вскочили, и все схватились за пальто...

А шум все крепнул, все нарастал и быстро широкой волной подкатывался к нам... И к нам от него вкатилась и охватила нас нестерпимая тревога.

Все это в несколько минут...

Уже у входной двери в комнату нашего караула— резкие взволнованные крики массы голосов, несколько отдельных резких выстрелов, топот ног, какие-то стуки и все растущая тревога...

Ясно: это уже приступ, нас берут приступом... Защита бесполезна.

Дверь распахнулась... Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырек, лицо взволнованное, но решительное:

— Как прикажет Временное Правительство? Защищаться до последнего человека?

— Этого не надо! Это бесцельно! Это же ясно. Надо сдаваться, — закричали мы все, не сговорившись, а только переглядываясь и встречая друг у друга одно и то же чувство и решение в глазах.

Вперед вышел Кишкин.

— Если они уже здесь, то, значит, дворец уже занят...

— Занят. Заняты все выходы. Все сдались. Охраняется только это помещение. Как прикажет Временное правительство?

— Скажите, что мы не хотим кровопролития, что мы сдаемся, — сказал Кишкин.

Юнкер вышел... Вся сцена длилась, я думаю, не больше минуты...

Стало слышно: волна звуков сразу упала. Очевидно, что юнкер передал наше заявление. Потом шум опять поднялся, но он иначе звучал. От сердца отхлынула тревога...

— Оставьте пальто. Сядем за стол — сказал кто-то, кажется, Кишкин. Сели.

Я оглядел всех, все лица помню. Все лица были утомленные.

Шум у нашей двери. Она распахнулась, — и в комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату и, как вода, разлилась сразу по всем углам и заполнила комнату.

— Где здесь члены Временного правительства?

Мы сидели за столом. Стража уже окружила нас кольцом.

— Временное правительство здесь, — сказал Коновалов, продолжая сидеть, — Что вам угодно?

— Объявляю вам, всем вам, членам Временного правительства, что вы арестованы. Я председатель Военно-Революционного Комитета Антонов.

— Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития, — сказал Коновалов.

— Чтобы избежать кровопролития. А сами сколько крови пролили, — раздался голос из толпы за кольцом стражи. И следом сочувствующие возгласы с разных сторон.

— А сколько нашего народа побито из ружей да пулеметов!

 

Из воспоминаний Н. Подвойского

Владимир Ильич, ожидая с минуты на минуту взятие Зимнего, не вышел на открытие Съезда Советов. Он метался по маленькой комнатке Смольного, как лев, запертый в клетку. Ему нужен был во что бы то ни стало Зимний. — Зимний оставался последней заставой по пути к власти трудящихся. Владимир Ильич ругался... Кричал... Он готов был нас расстрелять.

На „позициях" около Зимнего дворца мы все горели тем же нетерпением. Но, будучи уже обеспечены победой, мы ждали унизительного конца Временного правительства.

Временное правительство самым ходом революции было уже обречено на-смерть.

К трем часам положение Временного правительства было безвыходное. Наши цепи находились от Зимнего в нескольких сотнях шагов. Уже все вокзалы, телефоны, телеграф, электрическая станция, водопровод находились в наших руках.

За стенами дворца все еще на что-то надеялись, верили в несуществующую силу.

Но батарея военного училища вышла из повиновения начальника обороны Зимнего, снялась с позиции и ушла.

Нашего врага разлагала агитация наших сторонников в среде юнкеров и казаков, а также пропущенная через потайные ходы группа переодетых матросов и солдат.

Часть георгиевцев колеблется, изменяет Временному правительству, слагает оружие и пытается выйти из Зимнего. Их удерживают, увещевают офицеры, удерживают юнкера. Но они уходят.

Наконец, и женский батальон .принимает решение сдаться.

Когда несколько гранат разорвалось в коридорах Зимнего,—колебаниям был положен конец. Матросы, красногвардейцы и солдаты, под пулеметную трескотню, перелетели через баррикады у Зимнего, смяли их защитников и ворвались в ворота Зимнего...

Я остаюсь на площади до ухода с ней всех войск.

Караулы заняли посты. Я уехал в Смольный. Было два часа. Зашел к Владимиру Ильичу. Какая это была великая встреча!

 

На Съезде Советов

(Из воспоминаний Л. Троцкого)

25-го открылось заседание II Съезда Советов. Меньшевики Дан и Скобелев пришли в Смольный и направились как-раз через ту комнату, где мы сидели с Владимиром Ильичем. Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный. Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидал нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом, и прошел. Владимир Ильич тоже толкнул меня локтем: — "Узнали подлецы!"

Но это было не опасно, потому что в этот момент мы были господами положения.

Смольный в дни борьбы

(Из воспоминаний А. Шляпникова)

В районе Смольного наблюдались знакомые мне картины, напоминавшие первые дни Февральской революции около Таврического дворца. Такое же обилие вооруженных солдат и рабочих, как в те далекие дни и в дни неудачного выступления 3—5 июля. Самое здание бывшего института „благородных девиц" охранялось усиленным караулом. Около первого входа были блиндажи, а в огромном дворе, напротив Смольного, было свезено и сложено огромное количество дров, могущих быть надежным прикрытием от оружейного огня. У самого входа в здание, на площадке лестницы, стояли пулеметы и скорострельное оружие с ящиком снарядов.

Длинные коридоры сводчатого здания наполнены гулом от шагов, лязга сабель и шпор. Всюду — вооруженные, всюду — винтовки, штыки, серые шинели, черные, масленые тужурки и пальто, обвешанные сумками и лентами патронов. Одни торопливо спешат, строятся рядами у входа, другие, усталые, медленно бредут, поднимаясь по ступенькам, разбредаются по комнатам, располагаясь на отдых.

В маленькой комнате заседаний Военно-Революционного Комитета все утопало в синем табачном дыму. Бегают вестовые. Являются уполномоченные за справками, мандатами. За столом несколько членов Военно-Революционного Комитета бегло обмениваются мнениями. Вижу усталых, красноглазых от бессонницы товарищей Подвойского, Антонова-Овсеенко, Шатова и многих других, бодрствовавших и отдыхавших тут же товарищей.

В большом (актовом) зале заседает Совет. Слышатся бурные аплодисменты, — это делегатские приветствия вернувшимся из подполья товарищу Ленину и другим.

Похоронный марш

Ленин уже несколько дней покинул Финляндию и скрывался на окраинах города в рабочих квартирах. 25-го вечером он конспиративно прибыл в Смольный.

Зимний дворец был к этому моменту окружен, но еще не взят. Время-от-времени из окон его стреляли по осаждавшим, которые сужали свое кольцо медленно и осторожно. Из Петропавловской крепости было дано по дворцу два-три орудийных выстрела. Отдаленный гул их доносился до стен Смольного.. Выступили два матроса. Они принесли весть о первых жертвах с нашей стороны на Дворцовой площади. Все поднялись, точно по невидимому сигналу, и с единодушием пропели похоронный марш. Кто пережил эту минуту, тот не забудет ее.

Речь

За несколько часов до сдачи Зимнего дворца на заседании Петроградского Совета рабочие и солдаты услышали:

— Здесь присутствует Ленин.

Под крики и рукоплескания на трибуну вошел Ленин. Вот, о чем сказал Ленин:

— Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о которой все время говорили большевики, совершилась.

Теперь страной будут управлять Советы.

Сейчас прежде всего нам надо кончить войну. Но для того, чтобы прикончить войну во всем мире, надо прикончить с капиталистами. Нам помогут это сделать рабочие всего мира.

В России большинство крестьян ясно сказало: мы пойдем с рабочими. Крестьяне теперь еще больше начнут доверять рабочим, так как мы отберем у помещиков землю и отдадим ее крестьянам.

Главное спасение сейчас — это союз рабочих с крестьянами.

Да здравствует всемирная революция!

На Съезде Советов

Быстро идут события одно за другим:

— Взят Главный штаб.

— Идет штурм Зимнего дворца. — Юнкера сдаются.

— Временное правительство арестовано.

И вот Петроград в руках восставших. Но поднимается ли вместе с Петроградом и вся Россия? Что скажут солдаты на фронте? Что скажет армия?

Было раннее утро, когда на Съезде Советов на трибуну поднялся бледный человек.

Он шатался от усталости. — Это был прапорщик Крыленко.

Крыленко потряс какой-то бумажкой и хрипло закричал:

— Товарищи, получена телеграмма! С Северного фронта. Двенадцатая армия посылает приветствия Съезду Советов. Вся власть на Северном фронте перешла к фронтовому Военно-Революционному Комитету. Армия за нас!

 

продолжение - Октябрьские дни в Москве