Заседание тридцать первое.
22 июня 1906 г.

Председатель: Открываются суждения по докладу о белостокских событиях. Прошу докладчика.

Араканцев (докладчик комиссии 33-х):

Как только Государственная Дума получила извещение о том, что в Белостоке разыгралась кровавая расправа, она сделала постановление командировать членов Думы для собрания сведений по этому делу. Комиссия 33-х избрала трех членов Думы, которые немедленно же выехали туда.

По пути еще в Белосток, в Гродне, собралось много народу, который просил членов Думы остаться там, чтобы опросить бежавших из Белостока, потерпевших и раненых. Я остался в Гродне, где пробыл сутки и успел опросить там несколько лиц и записать их показания. Затем, когда я прибыл в Белосток, то я встретил со стороны белостокского населения полное доверие и полную благодарность к Государственной Думе за то, что она послала своих членов. Они нам говорили, что мы внесли такое успокоение, какое они впервые только испытывают, что они теперь чувствуют себя в полнейшей безопасности, так как среди них находятся члены того учреждения, авторитетность которого они единственно только и признают. Обращаясь к этим лицам, собравшимся там в громаднейшем количестве в гостинице, где мы остановились, я просил их, чтобы те, которые будут давать показания, имели в виду следующее: тот материал, который мы здесь соберем на основании их показаний, мы представим Думе в том виде, в каком они нам его дадут, и если этот материал окажется недостаточно проверенным, недостаточно верным, то этим самым они поставят Думу в положение очень неудобное. Это было поставлено им как условие, для того чтобы они сказали только то, что сами непосредственно видели и знают; если же у кого-нибудь были сведения по слухам, то чтобы они говорили «слухи исходят оттуда-то» и нам представлялась бы возможность проверять слухи из источников. Каждое показание этих свидетелей записывалось нами, прочитывалось лицу, давшему показание (по крайней мере, я так делал), спрашивал это лицо, так ли записано, и если что-нибудь было записано неверно, то просили поправить, добавить или убавить. Потом я давал такому лицу подписывать показание, оно его подписывало, и тогда только показание входило в мой материал. В напечатанном материале вы не видите ни имен, ни фамилий этих свидетелей, и это очень понятно, господа.

Та паника, которую мы встретили, то военное положение, которое шло полным ходом, та сила, которую из себя представляет еще полиция там, где еще раздавались звуки выстрелов направо и налево, где слышались еще эти ужасы от стрельбы и стонов, естественно были теми причинами, что каждый свидетель говорил:
"Пожалуйста, наших имен не опубликовывайте; мы ничем не гарантированы здесь, нас никто не защитит; вы уедете ceгодня или завтра, а мы останемся все с той же безответственной, произвольной и насильственной властью, какая у нас здесь существует и будет еще, вероятно, долго существовать. Мы встретимся с этой полицией как с личным врагом, который будет нас преследовать за данное показание. Вам, как депутату, мы только можем сказать одну правду, и до тех пор, пока мы не будем гарантированы в своем положении, власть не может от нас узнать правды, мы ей не скажем, мы боимся ей сказать эту правду".

Вот при каких условиях приходилось допрашивать этих людей.
Народу было масса, опросить всех не представлялось просто никакой возможности; опрашивали по возможности только тех, которые представляли наиболее ценные показания. Были, например, cвидетели, которые говорили: "У меня магазин разграбили, как искать вознаграждение и с кого?". Понятно, такому свидетелю приходилось сказать, что он может обращаться к суду, но тем не менее нужно было выслушать каждого из являвшихся свидетелей.
Собран был материал здесь из целого ряда показаний; многие показания, тождественные с теми, которые записаны, мы не записали; мы не хотели нагромождать их, тем более что мы ведь и не следователи. Нам нужно было найти центр, откуда исходил этот погром, как он начался, кто был душой этого и как совершался этот погром, для того, чтобы из этих актов можно было судить о внутренних мотивах, о внутренних качествах этого погрома. По возвращении этот материал не был систематизирован, да и не было необходимости заниматься этой систематикой. Систематизация была в докладе, который есть экстракт из материала, добытого членами Государственной Думы. Вот здесь вы можете встретить эту систему, которую некоторые члены Думы хотели иметь. Чтобы систематизировать материал, для этого нужно было бесплодно, бесполезно потратить много времени и труда.

В материале изложен объективно каждый отдельный факт, безразлично, стоит ли он на первой странице или на последней. Да не поленятся члены Думы сами расположить их по дням - первое, второе и третье июня. Это несложная работа, да и неголоволомная; сделать ее можно очень легко. Я уже сказал, почему не печатаются фамилии свидетелей. В подлинных документах, которые хранятся в комиссии, имеется как имя, отчество, фамилия свидетеля, его местожительство, так и подпись под каждым показанием лица, давшего эти показания. Рассмотрев этот материал, комиссия составила доклад, который и предлагается теперь вниманию Государственной Думы.

Погром начался первого июня и сопровождался значительным числом убийств и разгромов имущества. Из подведенных итогов, неточных, видно, что убито 82 еврея, в том числе 3 сгоревших, и считается около 70 раненых, а из христиан 6 убитых и 12 раненых. Эти цифры не могут претендовать на полноту, потому что некоторые раненые были увезены из Белостока, как я знаю, например, один был увезен в Варшаву; некоторые трупы были ночью увезены куда-то с вокзала, как сообщают свидетели; так что не все трупы и не все раненые попали в больницу, где главным образом они были сосредоточены. Но эти цифры почти не расходятся с теми цифрами, которые были опубликованы в правительственном сообщении.

О предполагавшемся погроме в городе Белостоке еще за несколько дней до первого июня ходили слухи. Предстоящий погром связывали главным образом со смертью полицеймейстера Деркачева. Нужно сказать, что Деркачев пользовался расположением всего населения, и особенно евреев; его даже прозвали "еврейским полицеймейстером". Он был противник насилий и погромов. Он стоял на страже проявлений той черной сотни, которой так же достаточно в Белостоке, как и везде. И вот эта черная сотня во главе с власть имеющими лицами была настроена против Деркачева.
Много было лиц, которые указывали на то, что главным противником Деркачева является пристав Шереметов, с которым были у Деркачева нелады на почве озлобления еврейского населения против полиции, вызываемого Шереметевым. Деркачев сдерживал Шереметева, связывал его по рукам и не давал ему возможности проявить себя так, как хотел именно Шереметов.

Случай последнего столкновения был 21 мая, когда генерал Богаевский почему-то послал Деркачева на Суражскую улицу, где солдаты завели драку с евреями. Почему генералу нужно было послать полицеймейстера, а не офицера, который бы и унял этих расходившихся евреев и солдат? Но так или иначе, Деркачев едет на Суражскую улицу. И вот, здесь он был убит несколькими выстрелами.
Кто убил Деркачева неизвестно; ни следствие не установило, ни молва не указала определенных виновников. Но этим фактом воспользовались люди черной сотни и "истинно-русские люди" — эти киты, на которых держится в настоящий момент Россия. Они заявили, что никто не может быть виновником, как только евреи. Еврейскому населению брошено было это обвинение, и оно подтвердилось; подтвердилось не то, что они действительно виноваты, а что это обвинение, действительно, было брошено; оно подтвердилось историей с венком.

Когда евреи захотели возложить венок на гроб Деркачева, то тут вот восстал против них Шереметов. Он говорил, что не допустит того, чтобы евреи возложили венок на гроб Деркачева, и здесь им были произнесены характерные слова: "Что? Венок от евреев? Никогда! Мы - христиане, а не евреи-кровопийцы; вы кровь проливаете, а затем венки возлагаете. Нет, этому не быть, я этого не допущу". Вместе с этим Шереметов говорил, что вся полиция будет протестовать против этого. Делегаты от еврейского общества стали интересоваться и добиваться узнать, в чем же выразится этот протест; в конце концов они добились его. Шереметов им ответил: "Если вы все-таки возложите венок на гроб Деркачева, то будете через два дня жалеть об этом; пожалеет все еврейское население".
Эти слова чрезвычайно знаменательны: в них указан день, когда еврейскому населению нужно было приготовиться спасаться.
Вот такое отношение Шереметева к еврейскому населению и предыдущие убийства чинов полиции в Белостоке с необнаруженными виновниками послужили и причиной раздражения полиции против именно еврейского населения. Независимо от этого, местная тамошняя организация ''истинно-русских" людей проповедовала, что евреи — враги русского народа, что вся смута, все неурядицы происходят именно от еврейского населения или же обязаны их агитации. Поэтому борьба с еврейством есть борьба с крамолой, терзающей родину: победа над еврейством есть победа над крамолой, а потом мир и спокойствие: твердая власть гг. министров; несокрушимая полицейская власть и полицейский дортуар снова воцарятся. Эти взгляды находили отклик, особенно в полицейских душах, а также и в той темной массе, которою руководила полиция.

Незадолго до погрома образовались два совершенно противоположные и враждебные лагеря: с одной стороны полиция и черная сотня, с другой стороны — евреи и лица, сочувствующие освободительному движению, т.е. с одной стороны твердая власть и "столпы", на которые она опирается, в виде черной сотни, а с другой - освободительное движение, нарождающаяся молодая Русь.
Существование, помимо "бунда", еще анархической партии в г. Белостоке, сосредоточившейся главным образом на Суражской улице, куда полиция боялась показываться, не было тайной для полиции. Она знала о них, знала об их существовании там.
И вот вывод: евреи и крамольники - это одно и то же, Надо их еще обобщить. Их обобщили в термин "революционеры".
Значит, мы теперь видим, кто составлял революционеров: евреи и просто все лица, идущие в русле освободительного движения. Вот эта группа лиц, по мнению твердой власти, и представляла собой революционеров, с которыми нужна борьба, а для борьбы нужен был боевой материал, и этот боевой материал стали подготовлять. В войске, среди солдат, появились прокламации самого возмутительного свойства. Мне удалось добыть две прокламации.

Но помимо этого еще существовала устная пропаганда, что следует убивать крамольников, что Государственная Дума — жидовская, что революционеры идут против Царя. Еще 30 мая в одном из полков вызваны были в канцелярию фельдфебели и им приказано было сказать солдатам, что 1 июня будет процессия католическая и православная, что евреи бросят бомбу и будет погром. Я просил бы членов Думы отметить эти мои указания, которые я получил от солдата, состоящего в том же полку, где было дано это приказание.
Естественно, что фамилию этого солдата я вам не назову.
Вместе с этим городовые распространяли слухи о том, что будет погром, и первыми вестниками этого явилась прислуга, через которую городовые пустили в оборот этот слух. Настолько уже было определенно известке населению о предстоящем погроме, что некоторые из евреев высылали свои семьи из Белостока в другие местности, более безопасные.

Я уже вам говорил, как смотрела белостокская полиция на евреев. Не лучше смотрел на них и гродненский губернатор г. Кистер. Когда осязательные слухи стали уже слишком ощутительными, встревоженное еврейское население послало депутатов к гродненскому губернатору с просьбой принять меры, действительные меры, настоящие, к тому, чтобы предотвратить этот погром. Я не могу отказать себе в удовольствии прочесть Думе эти характерные разговоры с губернатором, которые вели лица, надо вам сказать, независимые в своем положении и уважаемые в обществе, как в Белостоке, так и одинаково известные в г. Гродне, о чем я узнал во время своего пребывания в г. Гродне. С одним из этих лиц губернатор ездил в Белосток; он брал его, можно сказать, в виде заложника; если, мол, узнают крамольники-революционеры, что губернатор едет с еврейским депутатом, то особа губернатора будет охранена, никто не посягнет на него, иначе погибнет еврейский депутат. Этот близкий губернатору депутат был тоже в числе депутатов, Они рисуют такую картину этого разговора с гродненским губернатором. Губернатор указывал на ненависть полиции к евреям, которые стреляют в полицию, что убийцы, несомненно, евреи и т.п.

"Мне ежедневно, - продолжал губернатор, — приходится рассматривать политические дела, и все это дела евреев; евреи и в солдат стреляют, и злоба в войсках растет, и может наступить момент, когда с разросшейся в войске злобой нельзя будет справиться", что если бы он сам был на похоронах Деркачева и раздался бы выстрел, то он дал бы приказ стрелять по городу; что за четверг, 1 июня, он ручается, но за будущее нет; что в Белостоке было не военное положение, а одно недоразумение; что при военном положении должны действовать военные суды, а они не действовали и т.д. Обратились к местному начальнику гарнизона, генералу фон Бадеру, и тоже просили его принять действительные меры. Генерал Бадер также был убежден, что еврейское общество повинно в метании бомб. Таким образом, и губернатор, и местный старший генерал знали о положении дела, о готовящемся погроме, и знали это из уст представителей общества, но не от власти, от них зависимой.
В городе Белостоке отношения между христианским и еврейским населением не подавали повода к выводу, чтобы они были дурны, и об этом никто из евреев ни одним словом не обмолвился. Никто из христианских свидетелей, которых мы допрашивали, не сказал, чтобы настроение было враждебно, чтобы национальности не мирились и мирно не жили. Даже в сфере фабричного труда, в сфере конкуренции, и там дело улаживалось мирно и обостренных отношений, таковых, чтобы можно было заключить о возможности одной части населения наброситься и схватить за горло другую часть населения, не было. Это подтвердилось и на совещании белостокских гласных 5-го июня, где мы присутствовали по приглашению. По этому поводу возник вопрос, и гласные, как один человек, заявили, что никакой вражды между еврейским населением и христианским не было. Гласные, можно сказать, были в полном своем составе.

Таким образом, все были приготовлены к погрому, подняты местные силы, и в войсках розданы приказы. Еще 31 мая состоялся общий приказ по 16-й пехотной дивизии о распределении 1 июня войск по городу Белостоку сверх урочно назначаемых войск. Город был разделен на два района — северный и южный, и назначены были командующие того и другого района; в северном был полковник Войцеховский, а в южном - подполковник Буковский. Этот приказ помещен в приложении. Мне лично удалось с большим трудом добыть этот приказ, который очень тщательно скрывался в г. Белостоке, но все-таки я добыт его и напечатал в приложении , № 2. Там, между прочим, изложены правила в 14 параграфах. Там изложены как наряды войск от каждого полка, так вместе с тем изложены и правила, которыми войска должны руководствоваться, если представится к тому необходимость. Эти правила я попросил бы членов Государственной Думы прочитать и обратить на них особенное внимание. Они чрезвычайно характерны, как доказательство того, что пишется и что на самом деле делается.

Наступил четверг, 1 июня, т.е. день, в который, как указывалось, должен был быть погром.
В этот день должны были проходить две процессии: одна православная, в честь воссоединения униатов, и вторая католическая - праздник Божьего тела. Процессия православная направилась от собора по Липовой улице, затем по улицам Николаевской и Александровской, должна была снова возвратиться назад по Липовой улице, сделав круг. Католическая шла от костела по Базарной и Немецкой, которая идет по прямому направлению и доходит до кладбища св. Роха. Там совершается молебствие, и процессия возвращается обратно к костелу. На православную процессию с разных селений собралось несколько других процессий, и тогда составилась одна огромнейшая процессия, которая двинулась. Когда православная процессия была уже на Александровской улице и поворачивала на Институтскую, тут произошло что-то такое, что очевидцы объясняют не совсем ясно и отчетливо. Одни говорят, что были сделаны выстрелы, другие говорят, что было брошено что-то, что только шипело. Никто из очевидцев - мы, по крайней мере, не нашли такового - не мог удостоверить нам, что здесь была брошена бомба, что произведены были ранения и смерть от этой именно бомбы. Ясно нам только одно, что выстрелы раздались из домов или Рахитиса, или Фаль-мана, или Маковского. Эти три дома находятся рядом, а затем идет отделение Государственного банка и казначейства, Когда процессия поворачивала из-за угла дома Рахитиса и головная часть ее перешла на Институтскую улицу, здесь произошло это смятение и эти обстрелы.
Тут же, сейчас же, немедленно, когда еще толпа не успела разбежаться, появились войска. Они, оказывается, были и в ближайшем участке, и в Государственном банке. Немедленно же началась стрельба по улицам и по домам: Фальмана, Маковского и Рахитиса, и даже казначейства (очевидно, и в кредитных бумажках крамольники запрятались). Эти расстрелы были настолько неожиданны, что, мне кажется, здесь были жертвы, именно в этот момент, от солдатских пуль. Ранены были, между прочим, на Александровской улице Миньковская и Демидюк. Мы присутствовали при освидетельствовании Демидюк и Миньковской в больнице, присутствии следственной власти и гродненского прокурора. При освидетельствовании было несколько русских врачей столько же еврейских.

У Демидюк в пах была огромная рана. Эта рана поставил в тупик всех: если она была произведен пулей, то для этого слишком большое отверстие; не произведена ли она бомбой? Действительно, некоторые говорили, что Демидюк была ранена бомбой, но это было спорно. И вот после уже, когда я был здесь, я получил телеграмму следующего содержания: "При окончательном освидетельствовании раненой Анны Демидюк комиссия из 6-ти врачей, четверо из которых христиане, установила, что Демидюк, раненная будто бы бомбой брошенной в процессию, пострадала не от бомбы, а от пули; извлеченный из земли и вскрытый Козубай оказался убитым тоже пулей".

При нас был труп Козубая о котором говорили, что он убит бомбой когда ранена и Демидюк. И вот, когда Козубая вырыли из могилы и вскрыли оказалось, что он также убит пулей, как и ранена Демидюк. Из числа раненых на Александровской улице можно еще сказать о Миньковской, у которой была оторвана на руке одна фаланга и сделано несколько мелких поверхностных кожных ссадин. Между этими ссадинами были ранки, которые проходили в толщу клетчатки. Врачи говорили, что она ранена каким-то разрывным снарядом, но, очевидно, не таким, как бомба (докладчик показывает места поранения на теле): У нее вот здесь и ниже на животе тоже были следы; если бы то был заряд бомбы, то едва ли что-нибудь осталось бы от этой Миньковской.

Как только раздались выстрелы в процессию, немедленно, точно нажали электрическую кнопку, начался погром. Первым пострадал дом Рахитиса, угловой, где была христианская аптека, и почти одновременно начали разбивать еврейские дома уже на многих улицах, где было, по-видимому, предназначено. В таких улицах, как, например, Суражская, где жил боевой элемент и враги полиции, ни один полицейский не показался. Двинулись было хулиганы туда, в это время им преподнесли бомбу. Это была вторая бомба в начале Суражской улицы, около Базарной площади, при самом начале улицы в стороне. Эта бомба была безвредна; православная процессия была в храме, и бомба никому вреда не причинила. Но хулиганы подались назад и предложили полицейским чинам идти; те отвечают: "нет, спасибо, не пойдем, пожалуйте, солдаты", - и солдаты отказались. Таким образом, брошенная, забытая властью улица оказалась нетронутой, т.е. та, на которой твердая власть не проявила своей заботливости о гражданах. Как только произошли, повторяю опять, выстрелы, то вместе с погромом пронеслись по улице возгласы, что убит православный священник, католический ксендз, евреи стреляли в иконы, что убита женщина; еще говорили, что задушена одна женщина, брошена в реку другая женщина и т.д. Нашелся к услугам гродненский чиновник Стукалич.

С этим чиновником произошла маленькая история. Он написал телеграмму и пометил "официально", и в этой телеграмме первоначально описал, как евреи убили бомбой священников той и другой религии, как потоптаны были дети. Вслед за этой телеграммой появилась телеграмма виленскому губернатору: "Помещенная сегодня в утренних агентских телеграммах будто бы официальная телеграмма о событиях в г. Белостоке 1-го июня совершенно ложна. Никто из духовных лиц православного и римско-католического вероисповедания не пострадал, детей потоптано не было, процессии разошлись спокойно, и в тот же день большая часть паломников ушла за город. Сообщаю для успокоения жителей вверенной вам губернии. Гродненский губернатор Кистер".

Слухи, быстро пущенные по всем улицам города Белостока, восприняли, к несчастью, и господа офицеры нашего войска, которые грозили потрепать евреев. Надо сказать, что в эти печальные дни между офицерами и хулиганами не было той огромной, глубокой пропасти, какая должна бы существовать между ними. К великому несчастью, я должен констатировать, что когда шла толпа по Базарной улице, то ее встретили два офицера, которые беседовали с ней. Толпа хотела направиться дальше по Липовой улице, но по движению руки этих офицеров, толпа направилась по Николаевской улице. Начался разгром на этой улице, а затем вскоре была вызвана рота, которая обстреливала эту улицу, но обстреливала так, что хулиганы на тротуарах могли грабить лавки и оставались недосягаемы для солдатских пуль. Они были невредимы и продолжали свою работу, хотя шла пальба целой роты.
Стоявший городовой понял движение руки офицера, и когда отставшая часть толпы пришла и не знала, куда ей идти, то городовой направил ее на Николаевскую улицу, и она пошла туда в помощь. Наблюдалось как обычное - я написал в докладе "как обычное" потому, что было много таких показаний, таких случаев, которые дают право сказать, что в эти дни оно было обычным явлением, - что хулиганы вместе с городовыми грабили лавки, расхищали товары, а солдаты обстреливали улицы, если на них показывался какой-нибудь еврей. Грабили не только хулиганы и городовые, но нередко и солдаты. Один солдат так нагрузился, что просил другого подвязать ему шинель, а то все высыплется. Тот подвязал ему и нагруженный двинулся дальше. Начиная с четверга и до субботы по улицам шла буквально канонада, причем мишенью служили одни только евреи. Если по улицам проходил христианин, то он не был тронут, а лишь только появлялся еврей, в него летели пули. Это показание давал мне христианин.

В городе расстреляли много домов. Стрельба шла беспорядочно и куда попало. Это не были две воюющие стороны, а это была только охота вооруженных людей за безоружными. Стоило только кому-нибудь и где-нибудь выстрелить, как на этот выстрел бежали солдаты и немедленно начиналась стрельба куда попало, в дома, чердаки и т.д.

В пятницу, 2 июня, на поприще деятельности уже активно выступает полиция. Она начинает разыскивать те дома, где сосредоточились евреи, и эти дома, по указанию городовых или околоточных, усердно расстреливаются солдатами. Они врывались в квартиры, часть людей убивали там, часть выгоняли из домов и здесь уже выгнанных доканчивали на улице. Военные патрули шли под командой городового и распоряжались расстрелами. Нередко инициатива принадлежала и самим солдатам. В эти дни провокаторские выстрелы были чрезвычайно распространены. Я уже высказал, что достаточно было выстрела для того, чтобы солдаты бежали на эти выстрелы и производили расстрелы.

И вот, мне целый ряд свидетелей говорил, что им было достоверно известно, как переодетые городовые нередко производили эти выстрелы. В приложении, в одном из показаний, было приведено описание встречи с одним из полицейских. Я позволю себе остановить ваше внимание на этом. Проходил свидетель по улице. Встречается с городовым, который плачет. Он его спрашивает: о чем плачешь? Тот отвечает: "Мою жену ранили". Вдруг раздается выстрел, свидетель в изумлении: откуда? Через некоторое время снова выстрел. Видит, что дым пошел из-за спины городового. "Что же ты стреляешь? В кого ты стреляешь?" - "Стреляю, чтобы жидов убивали". Эту сцену мне рассказал очевидец, который там был. Я видел городового и его жену и не сомневаюсь в том, что свидетель говорил именно об этом городовом, которого я видел.

В пятницу 2-го и в ночь на 3 июня разгром имущества отошел уже как-то в сторону: уже не занимались разграблением еврейского имущества, которого набрали в достаточной мере, а направили всю деятельность на людей, на их истребление. Кличка ''революционер" несколько стушевывается и сменяется кличкой "жид". Как только кто-либо из них видел проходящего еврея, то кричал: "Жид, жид!" Этого было вполне достаточно для того, чтобы стреляли городовые и солдаты. Не то чтобы эти жиды, как они говорят, сопротивлялись; нет, эти евреи главным образом спасались, убегали, и по этим евреям производилась стрельба. За ними охотились буквально, как за тетеревами. Тут уже громилы отступают на задний план, а выступают войска и полиция. На убитых в эти дни в громадном большинстве случаев обнаруживаются пулевые и штыковые раны и только в значительном меньшинстве случаев раны от тупых орудий; причем некоторые трупы имеют кроме ран от тупых орудий, также следы солдатских пуль и штыков, В приложении № 1 составлены списки убитых; там, между прочим, перечисляется и отчего кто погиб: одни от пуль, другие от тупых орудий.

Вот в общих чертах, как шли события в Белостоке. Я должен иллюстрировать эти общие положения и сведения теми фактами и случаями, которые наблюдались в отдельных местах г. Белостока. Сейчас после начала погрома часть хулиганов отправилась на вокзал для того, чтобы встречать и разыскивать там евреев, которые спасаясь, убегали из г. Белостока и приезжали, не зная, а, может быть, иные ведая, для спасения своих семейств. Надо сказать, что в эти дни, как 1-го, так и 2-го июня, на вокзале были офицеры трех полков: Углицкого, Казанского и Владимирского, был комендант, был жандармский офицер и довольно значительное число жандармов; было много солдат-пехотинцев и несколько конных драгун. Все эти вооруженные силы 1-го числа находились на вокзале; там же был и губернатор, но это однако, не помешало хулиганам избивать евреев.

Гродненский губернатор прибыл 1 июня в Белосток и почему-то задержался довольно долго на вокзале, а затем на короткое время уехал в город, повидался с генералами, очень быстро исчез из Белостока и прямо поехал в Вильну к виленскому генерал-губернатору, По этому поводу было говорено следующее. Когда приехал гродненский губернатор - я, нужно вам сказать, слышал это от нескольких лиц, но документально мне не удалось проверить, поэтому передаю вам в том виде, в каком, так сказать, воспринял сам, но повторяю, что документально я это не имел возможности проверить и не имел возможности поговорить с губернатором поставить ему вопрос ребром, так ли это было или несколько иначе, - так вот, когда приехал губернатор в Белосток, и на вокзале долго ждал подводу, так как и возчиков не было. Затем он телефонировал властям выслать ему экипаж, но eму ответили, что экипажа нет. ''Тогда дайте, — говорит он, — хотя повозку".
"И повозки. - отвечают, - у нас нет". После этого Радецкий, исправлявший должность полицеймейстера, добыл ему подводу и 50 драгун. Во время пребывания его на вокзале ему сказали, что в Белостоке ему делать нечего, "мы и без вас обошлись и власть принадлежит не вам, господин губернатор, а нам". Однако он едет в полицейское управление и там встречается с генералом Богаевским; между ними идет разговор, и подтверждается, что губернаторская власть перешла к военной власти, что военные власти уже вступили в отправление своих обязанностей, а губернатору делать нечего.

Губернатор, проезжая по улицам города, видел трупы убитых и раненых, а в бытность его на вокзале на его же глазах происходило избиение евреев хулиганами, но он не принимал ровно никаких мер. Затем он быстро уезжает прямо в Вильну к генерал-губернатору. Что он там говорил, о чем была беседа, это, может быть, знает высшая власть, но я там не присутствовал и добыть этого материала не мог. По поводу сказанного имеются еще сведения в приложении № 3 под № 1, в котором означено: "конфиденциальное сообщение". Конфиденциально - это термин, распространенный между властями; употребляется тогда, когда хотят сохранить тайну.
Эта тайна, однако, была сообщена, и вот ее содержание.

"Когда начался погром, то исправник Радецкий, который исполнял обязанности полицеймейстера 1 июня, потребовал войска для прекращения его. Но полковник Тяжельников, начальник штаба 16-й пехотной дивизии, заявил, что не Радецкий будет здесь распоряжаться, а он, Тяжельников, и устранил его от исполнения обязанностей. То же подтвердил и генерал Богаевский. Тогда Радецкий вызвал спешно губернатора из Гродно. Однако Тяжельников через Радецкого велел передать губернатору, чтобы тот оставался на вокзале; что в городе распоряжаются Богаевский и он, Тяжельников. Нужные сведения они предлагали сообщать губернатору на вокзал. Губернатор с вокзала проехал в полицейское управление, где обо всем этом доложил ему Радецкий. Правдивость этого подтвердил Богаевский и Тяжельников".

Так вот, во время пребывания губернатора на вокзале туда явилась толпа хулиганов, и лишь только прибывал какой-нибудь поезд и евреи показывались на платформе, как раздавались крики: "Бей жидов". Хулиганы набрасывались на них и избивали их палками. Те евреи, которым удавалось проскочить через толпу и добежать до мостика, ведущего через железнодорожный путь прямо в город, встречали там солдат, и они почему-то не пускали их. Волей-неволей евреи направлялись через вокзал на подъезд, где их встречала вторая толпа хулиганов и избивала. Все эти ужасы избиения на платформе, в зале первого класса и на подъезде происходили на глазах жандармов, солдат, офицеров и коменданта, но никто из них не принял ровно никаких мер к прекращению этого; наоборот, некоторые даже посмеивались и одобряли хулиганов. Был случай, когда офицер, проезжавший в это время через Белосток, заступился за евреев, но хулиганы не обратили никакого внимания на него и продолжали делать свое дело. Один еврей, вырвавшись от хулиганов на платформе, попал на подъезд; лицо его было все окровавлено, глаз разбит; хулиганы встретили его здесь и снова принялись бить палками. Молодого еврея хулиганы схватили за ноги и били о камни; о дальнейшей судьбе его (это говорил очевидец под буквой Ц.) неизвестно. В этот день, первый день, было избито до 8 евреев.

Избитый хулиганами еврей Моловид рассказывает, что на евреев напали хулиганы в зале первого класса; ему удалось скрыться в поварскую, наверху; однако и повар был предупрежден, он сказал: "Вы стреляете в православных священников и иконы". Моловид ответил, что он только что приехал в Белосток и ничего не знает, что происходит здесь. Хулиганы пробрались сюда и били Моловида палками, пока он сбегал по лестнице, причем нанесли ему 5 ран. Он мне лично показал свои раны. Ему удалось убежать, но бывший с ним его больной товарищ Абрамский не мог так быстро бежать по лестнице, а потому бросился из окна и сломал себе ногу. Старика одного сбросили сверху вниз. Как не заниматься, в самом деле, избиением, когда на это имеется благословение власти.

В четверг на платформе жандармский офицер, обозначенный под буквой Г., собрал вокруг себя на вокзале хулиганов и сказал им, что здесь приходится бить только бедноту и что нужно идти в город и там разбивать магазины и избивать евреев. Там, видите ли, богатые живут! Другой, Ж., какой-то ротмистр пограничной стражи, добавил, что надо лиц, носящих черные рубахи, совсем убивать. Надо вам сказать, что в черных рубахах, по мнению полиции, ходят исключительно анархисты. Так вот, раз попались черные рубахи, то обладателей этих рубах непременно нужно убивать. Получив благословение на платформе, часть хулиганов осталась там, а часть побежала в город для исполнения этого поручения.

В пятницу избиение евреев приняло более интенсивный характер. По словам георгиевского кавалера Куректа, волею судеб забравшегося на крышу вокзала, избито было в этот день особенно много евреев. В зале 3-го класса главным образом сосредоточились хулиганы, которые избивали евреев, выбрасывали на мостовую и там их добивали. В этот день были убиты: Гебель, Шимон, Залман, Мордко Лев и Брянский. Всех избиваемых перечислить не было возможности, так как некоторые трупы и некоторые раненые были увезены и умерли уже на месте. Я спрашивал двух каменщиков, Перельштейна и Ватника, которые ехали из местечка Гониондза; на их глазах на вокзале 5 человек евреев были убиты хулиганами. Им удалось спастись, и вот они прибыли из Гродно, где я их и застал. Рассказывал также много об убийствах Гурвич, которого спас подпоручик Осовецкой крепости артиллерист Ластовченко. Свидетель, очевидец, рассказывает, как на его глазах был убит целый ряд евреев. Я не хочу перечислять эти случаи, не хочу будоражить свои и ваши нервы, господа, Вы увидите в приложениях описание целого ряда убийств на вокзале и увидите, что это было совершено в присутствии властей и солдат. Достаточно было одного окрика, достаточно было одного холостого выстрела для того, чтобы эта шайка бандитов разбежалась; однако никто не нашел нужным вмешиваться, и даже белостокский товарищ прокурора,
бывший в это время там, этот блюститель закона, и тот не обратился с требованием прекратить это избиение.
Вступился один студент в защиту этих евреев, как мне рассказывали, и эта молодая жизнь там же погибла под палками хулиганов на глазах блестящих мундиров и ярких штыков, которых там было так много.
Били всем, чем попало, били палками, кулаками, ногами, всем, что попадалось под руку, били зверски и необыкновенно жестоко. В пятницу, как я сказал, особенно проявила себя полиция и войска; случаи, которые здесь приведены, являются яркой иллюстрацией этому.

В пятницу в квартиру Лейбы Гинзбурга, живущего в доме Брискера, на Загородной улице, явился околоточный 4-го участка Байбак с солдатами и приказал солдатам стрелять по находившимся там евреям; солдат выстрелил и убил жену Гинзбурга Хану и ранил сестру Ханы, Рохлю, по фамилии Аполуй. Этого мало. Хотя старик Гинзбург упал на колени и говорил: "Разве тебе мало тех, что ты убил? Довольно!" — тем не менее Байбак вывел из квартиры Гинзбурга Инду, Лею Кустину с ребенком на руках и приказал солдату стрелять. Промахнулся воин и убил ребенка, а не мать.
Тут же в квартире Вата были арестованы 4 человека, двух ударили прикладами по голове и отпустили, а двух, брата Вата, Иоселя, и Нахима (фамилия не установлена), повели в недалеко строящийся дом; один получил пулевую рану, другой, умолявший на коленах о пощаде, получил штыковую рану.

В пекарне Пресса были арестованы приставом второго участка Костецким сын пекаря и два рабочих — Ицка Сапирь и Мейша Лидовий; они были уведены в участок и там убиты городовыми и солдатами, сына же Пресса избили и затем разбили ему голову.
После выстрелов, сделанных в православную процессию, войска начали на Александровской улице обстреливать дома Рахитиса; там, к несчастью, жил старик Лапидус с многочисленной семьей. Старик бежал и первое время скрывался на заводе Заблудовского, о котором будет речь впереди. Солдаты ворвались в дом с властями и выгнали население; поставили в одну сторону хулиганов, а войска направили этих, выгнанных из квартиры людей на хулиганов; здесь происходило торжественное, на глазах властей, избиение людей; убиты были сыновья Лапидуса: Маркус и Арон, дочь Блюма; ранены: Хана, Зина, Хая-Сора Лапидус и Фрейда. Дом Лапидуса был совершенно разграблен. Тут же в момент, когда были убиты Лапидусы, побежал спасаться старик Фрейдкин с какой-то женщиной, но попал в объятия хулиганов и тут же был убит.

В субботу, третьего июня, пекарь Гершель и портной Маркел разносили хлеб евреям, которые скрывались по погребам и голодали третий день, И вот, когда они встретились с полицией, старший городовой Романтович начал стрелять, причем Гершель был ранен и находился теперь в больнице, а Маркель убит наповал. Еврей Ницберг высунул было голову - Романтович и в него выстрелил два раза, но промахнулся. Юдель Тайцман хотел спастись, так как в квартиру его полетели камни; он вступает в договор с городовым № 40 и просит его проводить к родственникам в более безопасное место. Городовой ведет его; встречаются хулиганы, нападают. Тайцман, как старик, не мог убежать и упал, его убивают. Городовой является свидетелем. Но, конечно, виновные не будут обнаружены. В этих только случаях ведь городовые являются хорошими свидетелями; раз виновники не обнаружены, городовые обо всем подробно рассказывают.

В четверг в еврейскую больницу пришел околоточный надзиратель Грикин и просил фельдшера Шлиому Сошицкого подавать помощь раненым, а когда этот фельдшер подавал помощь, он был убит палками на глазах полиции.
В субботу Либа Шляхтер, скрываясь от властей, как она мне сказала, спряталась на чердаке в доме Рама; там были дети. И туда на чердак проникла власть. Явился городовой с солдатами, убили Хаима Шляхтера, малолетнюю девочку, мальчика, вдову с двумя маленькими детьми на руках, ранили Берка Шляхтера (отца), а остальных выгнали на улицу. В четверг же Земель Цукерман был в доме своей сестры Рывки Борухович, делал гармонии. Налетели хулиганы, разбили первую часть дома, где помешалась лавочка, Цукерман и Борухович бросились спасаться в квартиру городового Карпова, но квартира оказалась заперта, и они остановились у двери. Приходит городовой с солдатами. "Жид!" Достаточно было этого слова, раздался выстрел, Земель Цукерман был убит, а Борухович тяжело ранен.
А измученный старик, который давал мне показание об этом, горько, господа, рыдал и просил меня передать эти слезы Государственной Думе.

Но более жестокий, можно сказать, невероятно жестокий карательный отряд, прямо назову его этим именем, был на Боярах. Боярами называется самая спокойная часть города Белостока, населена она была евреями и христианами. Мирное и покойное было житье у них. И вот власти пробрались и сюда. Как я вам говорил, в пятницу полиция разыскивала дома, где сосредоточились евреи, ибо она думала, что все собравшиеся в кучу евреи, хотя бы помертвевшие от страху, все-таки революционеры. И вот идет розыск этих революционеров неизбежными агентами полиции - черной сотней. И здесь некто Вербицкий, рабочий с кожевенного завода Полящука, приводит солдат и городового к этому заводу. Там сосредоточились рабочие. Рабочие бросились на балкон, стали звать на помощь. Когда солдаты ворвались через черный ход в завод, то на улице был оставлен заслон из солдат и трех жандармов, фамилия одного из них Шульц. Эти солдаты открыли пальбу по людям, которые звали на помощь, но другие уже были в здании. В здании завода были убиты: Пинхус Аш, Шлема Фурман и Лейба Мазур, сына Полящука пощадили, его повели в участок и всю дорогу избивали. Тот, который был убит первым на балконе (это мне говорил интеллигентный очевиден), был солдатами ограблен. Этот маленький карательный отряд не все осмотрел. На помощь ему явились хулиганы. На другой день рабочий Михалка указал солдатам, что на чердаке еще есть евреи: Бохрох, Цемник и Резник. Солдаты расстреляли двух. Резник бежал, но его поймали и предъявили ему обвинение в убийстве какой-то женщины.

Но вот интереснейшая вещь еще будет на заводе Заблудовского.

В "Новом времени", в этом правительственном официозе, была помещена корреспонденция некоего г. Эль-Эс. Он привел подробный план города, и в нем, между прочим, указал на один дом, под литерою Е, где, по его словам, были сосредоточены революционеры. По его описанию, эти революционеры обстреливали полицейское управление и флигеля, в которых жили офицеры. Когда солдаты, возмущенные этим обстрелом, бросились и начали стрелять, то революционеры выбежали. Часть из них была убита, остальные снова залегли и начали стрелять, так что пожарная команда не могла тушить загоревшийся дом, из которого бежали революционеры. Корреспондент не называет того лица, которому принадлежал дом, не указывает, кто убит. Ясно, что корреспондент получил сведения из уст той власти, которая или командовала, или распоряжалась расстрелом этого дома. Дом этот принадлежит некоему Абраму Кацу. Туда собралось, действительно, несколько евреев. Бежали они от солдат, городовых и хулиганов как неизменных их спутников. Они поместились сначала в квартирах христиан - Немиро и Петкевича, но полиция им заранее сказала: "Если кто из вас позволит дать убежище евреям, то будет считаться с полицией". Волей-неволей Петкевич и Немиро должны были удалить из квартиры евреев. Те собрались в котельном помещении лесопильного завода Заблудовского, но там была такая жара, что дети стали задыхаться. Тогда они разбились на части. Одна часть осталась на заводе, часть в конторе, а часть сосредоточилась в доме Каца, Один из свидетелей удостоверяет, что полиции показал о собравшихся евреях в доме Каца хулиган. В этот момент заканчивался обстрел фабрики Полящука. Вдруг близ дома Каца был произведен выстрел. Солдаты, частью от завода Полящука, частью из других мест, бросились к дому Каца и стали его обстреливать по всем правилам военного искусства. Они потребовали, чтобы революционеры выходили оттуда. Те не решались выходить, потому что опасались. Потребовали настойчиво. Наконец дом загорается. Волей-неволей надо было выходить. Вышли женщины; их отделили в одну сторону. Женщины упали на колени, умоляя войска пощадить их и мужей их. Если уже решено убить, то пусть убивают их, а не мужей, так как иначе погибнет семья, дети.

Приказано было выходить мужчинам, и вот первым выбегает Абразм Кац. Он убит.

Выходит Грабовский с двухлетним ребенком на руках. Какая, однако, наивность! Думал разжалобить ребенком, взял его на руки! Ребенок не спас своего несчастного отца. Выстрелили. Убили отца и ранили ребенка в руку.

Затем вышел Новик, тоже с ребенком на руках, ему было приказано отдать ребенка ввиду неприятного случая предыдущего поранения ребенка двух лет. Он не поторопился исполнить этого приказа, бросился было бежать, упал в воду, его вытащили из воды и закололи штыками.

А там как с горки пошло: Вайнштейн, Гепнер, Пандэ, Мордук Шмутляр, один за другим. Лишь выскочит кто, как немедленно к нему применяется военное искусство.
Старуха Тауба Кац, кажется параличная, не успела выскочить из горевшего дома и сгорела живьем; сгорели еще два неизвестных. Некоторые из евреев прятались в погребах, наполненные водой, предпочитали зябнуть, чтобы только не попасть в руки властей, но их отыскивали в этих ямах и убивали.

Теперь спрашивается: можно ли было стрелять по полицейскому участку из дома Каца? Ведь, как в правительственном сообщении, так и в корреспонденции, говорилось, что стрельба-де шла по этом) участку. Оказывается, что от этого участка до дома Каца 300-400 шагов и между ними находится двухэтажный каменный флигель. Видимо, революционеры стреляли "навесным огнем" и пули их попадали в полицейский участок.

В ту же пятницу проходили по Слонинскому переулку два еврея — Мойша и Берко Невязкие. Их встретила толпа хулиганов, городовые и пристав. Они просили пристава пощадить их, не убивать. Пристав отвернулся от них, а хулиганы убили одного из них и тяжело ранили другого он в больнице. Какой-то Сурович Янкель спрятался в кафельном заводе. Его там отыскал солдат, вытащил за волосы и приказал ему идти, а другой взял ружье на прицел. Не пошел Сурович, умолял о пощаде... Застрелили и его.

Шествие хулиганов сопровождалось целым рядом разгромов, убийств и грабежей в домах и квартирах евреев, Среди них были и городовые, были и солдаты. Когда встречали еврея, кричали: "Жид, жид" - и охотились за ним; вытаскивали евреев из кустов, сараев, вытаскивали с чердаков и садов, убивали их штыками, или палками, или еще лучше, легче, — расстреливали их. Кроме клички "жид" еще прибавили новую кличку — "анархист". Эта кличка была более популярна между хулиганами и городовыми; когда сомневались, еврей это или не еврей, когда представлялось трудным разобраться в его национальности, тогда прикладывали к нему ярлык "анархист", и уже тогда безразлична национальность - его убивали.

Поймали молодого 19-летнего еврея; просит пощады, не дают. Разыскали другого, Шлему Пружанского, и суд хулиганов произносит решение убить его, но один солдат противится: "Пойду жаловаться по начальству". "Иди с Богом!" - был ответ, Приговор произнесен, предлагается этому еврею идти, тот противится, хулиганы избивают кольями. Жертва жива. Солдат ее прикончил выстрелом. Докончил начатое хулиганами!

Хулиганы врываются в квартиру Айнштейна. Это была, можно сказать, самая ужасная картина. Убили Айнштейна, отца, убили его сыновей, Шмуеля и Рахмеля. Мать и дочь вывели из квартиры. Дочь пустилась было бежать, но солдат ее ранил. Городовой увидел, что она только ранена; недостаточно этого, и он ее убил из револьвера. Матери Айнштейна солдат предложил идти, но лишь только она сделала шаг, как была убита. Итак, вся семья погибла... от властей.

Некоторое сомнение внесла смерть Ходакевича. Ходакевич - христианин. Он, как и другие соседи его, разрешил евреям спасаться у него в сарае, на чердаке и в саду в кустах. Разбежались евреи и попрятались, где кто мог. В этот момент понадобилось Ходакевичу идти починить свой забор. Для этой цели он вооружился топором и направился к забору. На эту беду, один карательный отряд производил розыск евреев по садам и стрелял. Какая-то женщина указала на евреев в саду другому патрулю, бывшему на улице.
Когда 1-й патруль обнаружил в кустах сада евреев и начал по ним стрелять, то второй патруль, который был на улице и не знал о первом, находившемся в саду, начал стрелять по саду. Итак, открылась стрельба патруля против патруля. Под эту самую стрельбу попал Ходакевич и был убит. Это разъяснил и выяснил военный офицер, и потому я вам и передаю так уверенно и решительно. Вот здесь-то, в этой совместной перестрелке, был ранен один из солдат. Мало того, что убит был Ходакевич, рука у него оказалась отрубленной. Сейчас же, сию минуту, создалась легенда: евреи убили Ходакевича и еще изуродовали - отрубили руку. Эта легенда быстро пронеслась по окраинам и взбудоражила население. Я должен предположить, что евреи решительно сумасшедшие, в особенности те, которые прятались. Человека, который им же дал убежище и который их скрывал, вдруг убивают. Мало того, отрубают ему руку для того, чтобы еще больше возбудить тех людей, которые их убивают. Согласитесь, что полнейшая нелепость -приписывать убийство Ходакевича евреям. Ни в коем случае (что я вынес и по личной беседе с лицами на месте происшествия) я этого предположить не могу. Я скорей склонен думать, что патрули или городовые явились виновниками смерти Ходакевича, а рука была отрублена для того, чтобы всю вину свалить на евреев.

Я ограничусь этими материалами. В приложениях к этому докладу может встретиться целый ряд случаев, еще, может быть, более ужасных, чем те, о которых я рассказал вам. Я остановлюсь на выводах, на заключениях. Прежде всего обращает внимание планомерность произведенного погрома. О погроме знали, как об этом я уже имел честь докладывать Государственной Думе. Погромом грозили, даже указывали день; следовательно, он был не случайным явлением, не вспышкой на национальной или религиозной почве. Если принять во внимание, что низшие органы полицейской власти распространяли выдумки о злодействах евреев, об убийстве православного священника и католического ксендза, о стрельбе в иконы, то ясно станет, что это входило в план; если
вспомнить, что солдатам говорили, что евреи будут стрелять в процессию, станет ясным, что повод был предусмотрен и разыгран как по нотам. Наконец, самое приурочивание дня погрома к православной и католической процессиям, когда толпа бывает особенно чутка, фанатично настроена, было удачно выбрано. Момент наиболее подходящий для того, чтобы разжечь темные силы и без того уже подобранной армии.

Я понял бы, если бы толпа, оскорбленная в своем религиозном чувстве, тут же на месте произвела какой-нибудь погром небольшой группы еврейских лавок или домов, но когда погром из этого пункта, как по электричеству, разнесся по всему городу и почти одновременно возник в разных пунктах, тогда я отказываюсь признать, чтобы это была вспышка на национальной или религиозной почве. Я могу сказать, что об этом погроме знали, и, когда дан был сигнал, он возник в нескольких местах.

Спрашивается теперь, кто подготовил этот погром? Кто был творцом его?

Эту загадку, господа народные представители, мы едва ли разгадаем в белостокском деле; ее отчасти, может быть, раскрыл князь Урусов, здесь в Думе, в своей речи. Разгадку погрома мы могли бы найти в тайниках департамента полиции и в охранном отделении. Там, если бы мы имели возможность покопаться в архивах этих почтенных учреждений, там, я уверяю вас, нашли бы настоящую пружину, откуда идут нити на всю Россию.
Я ограничусь только тем, что рассмотрю объективно действия властей.

Я остановлюсь на образе действий начальника губернии.
Еще до погрома ему было заявлено о том, что готовится погром; еще до погрома население приходило к нему и просило убрать от него Шереметева, эту грозу еврейского населения, этого опасного творца погромов, как они говорили. И губернатор ответил ему на это: "Шереметов у меня единственно смелый и энергичный чиновник". И оставил его в прежнем положении. Правда, Шереметов во время погрома в Белостоке не был; он ездил, если память мне не изменяет, по поводу перевоза трупа Деркачева или с гробом его куда-то; так что в эти дни Шереметова в Белостоке не было. Наступил день погрома. Приехал туда и губернатор, уже обратил ваше внимание на то, как вел себя губернатор; отсюда я делаю два предположения.

Первое - или губернатор знал о готовящемся погроме и не прекратил его тогда, когда он возник в силу того, что погром должен был произойти, так как это было нужно, это было приказано; или, второе, губернатор был лишен власти какой-то другой, тайной, негласной властью, и притом без ведома его самого. Я думаю, что второе предположение является более достоверным и подтверждается кoнфидeнциaльным сообщением в приложении 3-м, именно что, действительно, губернатор был лишен своей власти, был лишен какой-то другой властью.

Нельзя не обратить внимание на то, что когда члены Государственной Думы Якубсон и Шефтель 2-го июня обратились к министру внутренних дел с просьбой о прекращении погрома, то министр ответил, что немедленно пошлет телеграмму о принятии "действительных" мер. Они были у министра утром 2 июня, а со 2 июня с часов дня до утра 3 июня были особенно многочисленные расстрелы евреев.
Где, эти "действительные" меры, которые принял г. министр внутренних дел? И неужели о принятии их не было сообщено? Этого я допустить пока не могу; я не имею еще твердых данных для того, чтобы сказать, что министр внутренних дел не послал 2 июня требования о принятии мер. Если же он послал туда приказ принять эти меры, значит, на месте не захотели считаться с этими его "действительными" мерами, значит, на месте не находили нужным исполнять это распоряжение, а почему?
Потому, вероятно, что существовала другая какая-то тайная власть, для которой власть министра была ничтожной, с которой они могли не считаться. Эта власть, вероятно, гарантировала им безнаказанность и санкционировала их преступную деятельность.
Вот эта-то власть и скрыта в тайниках департамента полиции и охранного отделения.

Что касается действий местной полиции и местной власти, то нужно сказать, что она не принимала никаких мер к прекращению погрома, а в лице низших своих агентов, разжигала темные силы, распускала слухи о злодеяниях евреев и сама принимала деятельное участие в разграблении имущества; она приняла на себя роль определять качества революционеров, распоряжалась расстрелами этих лиц, предводительствовала шайками хулиганов при разграблении магазинов, допускала убийства и зверства над евреями.

Наконец, военная власть еще до введения военного положения разделила город на два района, предоставила в распоряжение городовых вооруженных солдат, которые частью по указанию городовых, а частью по своей инициативе расстреливали евреев. Последние не только не оказывали сопротивления, но, напротив, бежали от властей, скрывались от городовых и солдат на чердаках, в садах, сараях и т.д.

На основании вышеизложенного комиссия признает, что:

Во-первых, никакой племенной, религиозной или экономической вражды между христианским и еврейским населением города Белостока не существовало.

Во-вторых, нескрываемая вражда к евреям существовала только у полиции и внушалась также и войскам на почве обвинения евреев в участии в освободительном движении.

В-третьих, погром был подготовлен заранее, и об этом задолго было известно как администрации, так и самому населению.

В-четвертых, ближайший повод к погрому был также заранее приуготовлен, предсказан властями, и посему он не может быть рассматриваем как вспышка религиозного или национального фанатизма.

В-пятых, действие войск и гражданских властей во время погрома представляется явным нарушением установленных на сей предмет законов, а равно и правил 7 февраля 1906 года. Это было систематическое расстреливание мирного еврейского населения, не исключая женщин и детей, под видом усмирения революционеров, ибо никаких революционных действий как толпы, так и отдельных лиц, которые дали бы основание для принятия мер к усмирению не установлено.

В-шестых, гражданские и военные власти не только бездействовали, не только содействовали погрому, но во многих случаях в лице низших агентов производили его сами в виде убийств, истязаний и грабежей.

В-седьмых, официальные донесения в изложении причин, поводов и хода событий (о стрельбе а войска и христианское население, о революционных нападениях и т.п.) не соответствуют действительности.

А посему комиссия и полагала предложить Государственной Думе сделать запрос; но недавно появились правительственные сообщения, которые являются как бы ответом на тот вопрос, который мог быть поставлен правительству. С содержанием этих правительственных сообщений вы знакомы. Теперь возникает вопрос: делать ли запрос немедленно и теперь же передать Думе формулировку комиссии 33-х, или, может быть, Государственная Дума, ввиду появившихся правительственных сообщений, найдет возможным предпринять что-либо другое? Я позволю себе только прочитать проект предполагавшихся в комиссии запросов (читает):

Первый - "министру внутренних дел: привлекаются ли к судебной ответственности гродненский губернатор и чины полиции г. Белостока: одни за обнаруженное ими во время происшедшего с 1 по 3 июня 1906 г. в г. Белостоке погрома бездействие власти, а другие - за содействие к погрому и непосредственное в нем участие?"

Второй - "министру военному:
а) известно ли ему, что еще до введения военного положения в г. Белостоке высшие местные военные власти фактически устранили гродненского губернатора и исполняющего должность полицеймейстера от исполнения их обязанностей и приняли таковые на себя, вопреки существующим узаконениям?
б) известно ли также ему, что во время погрома в Белостоке с 1 по 3 июня 1906 г. вызванные в город войска предоставляемы были в распоряжение низших полицейских служителей и, как по указанию этих последних, так даже и частных лиц, расстреливали мирных жителей?
в) будут ли виновные привлечены к судебной ответственности?"

"Вместе с сим комиссия не может не указать, что и без того терроризованное местное население окончательно запугано введенным военным положением и что правильное расследование всего происшедшего в г. Белостоке мыслимо лишь при двух непременных условиях: а) смещения или перевода местных властей (как гражданских, так и военных) и б) снятия военного положения".

Окончив, так сказать, эту официальную часть, я позволю себе прочитать вам одну телеграмму, которую я получил и которая помещена, между прочим, в самом конце приложения № 1, на стр. 19-ой. Я вам говорил о том, что в городе очень часто занимались провокаторскими выстрелами, и вот эта телеграмма, полученная мною от лиц, заслуживающих вполне доверия и лично мне знакомых, пользующихся уважением г. Белостока, подтверждает сказанное.

"16 июня около 11 ч. ночи в Белостоке на Моэсовском переулке раздались револьверные выстрелы. Дежурный поручик Угличского полка Петров отправился немедленно с отрядом на разведку, увидел двух городовых, № 176 и, кажется, 17, которые на оклик не отозвались. Настигнув их, поручик получил ответ, что стреляли на соседней, Столецкой улице. Заподозрив неправду, офицер исследовал револьверы городовых и обнаружил свежие следы сейчас произведенных выстрелов, в чем городовые тут же и сознались и были отправлены офицером в полицию. Усматривая в этом один из актов провокации, население боится дальнейших подобных попыток".

При изложении доклада я говорил Государственной Думе о том, что, действительно, таких провокаторских выстрелов было много; они нужны были вот для какой цели.
Как только раздается из дома или возле дома выстрел, немедленно на этот выстрел прибегают солдаты, производят в этой квартире обыск, забирают все, что им нужно, а людей, преимущественно мужчин, расстреливают или закалывают штыками. Таких случаев было много; и вот только с этой целью практиковались эти провокаторские выстрелы со стороны городовых.

Я не могу закончить своего доклада, чтобы не сказать громко перед лицом всей Государственной Думы, что погромы, встречающиеся у нас, в России, не могут быть названы русскими. Я не могу этого сказать, я боюсь этим оскорбить русский народ. Погромы есть результаты поведения русского правительства, но не русского народа.
Русский народ стоит в стороне от них; и не приписывайте ему погромов, - он не знает их, он противник им; он так миролюбив, что уживается со всякой национальностью. Кто здесь из представителей разных национальностей скажет, чтобы русский народ, именно русский народ, угнетал ту или другую национальность? Кто бросит ему в этом упрек? И кто посмеет сказать, что русский народ когда-нибудь мешал кому-нибудь из других национальностей мирно и спокойно рядом с ним жить и развиваться? Я такого ответа не читал и не слыхал. Но я знаю, что лишь только русское правительство, т.е. именующее себя русским, вмешивалось, как немедленно оно употребляло все средства, чтобы сделать имя русских ненавистным для других национальностей.

Посмотрите, что оно сделало с Финляндией, что оно сделало с Польшей, Кавказом, Гурией, этим бриллиантом Кавказа?

Эта исстрадавшаяся Гурия пришла к своей старшей сестре искать помощи и защиты от дикарей, и теперь эта Гурия разграблена другими дикарями; вновь полилась гурийская благородная кровь, там снова грабят, снова убивают, как убивали те дикари, от которых она пришла когда-то спастись под высокую руку русского Императора. Этого мало. Это делалось и с другими национальностями; но оно, правительство, имеет еще внутреннего своего врага, с которым надо было бороться, и этим врагом оно считало евреев. Их загнали в черту оседлости и лишили их почти всех человеческих прав; правительство начало натравливать на них темные массы, темные силы; оно создало эти силы, создало особую литературу человеконенавистничества, направленную на евреев в особенности и на другие народности и национальности по преимуществу.
Оно, это правительство, обвиняет каждого в измене, кто поднимает голос за попранные человеческие права евреев, кто возмущается той неправдой, которая льется широкой рекой на это загнанное и забитое население, постоянно угнетенное и подавляемое. Население это, естественно, не может мириться со своим положением и то громко, то тихо заявляет о себе, заставляет обращать внимание на себя других. Но ведь и русский народ также был под гнетом, и под громадным гнетом нашего правительства.

Когда началось освободительное движение, у всех угнетенных получился только один голос, голоса слились в общий поток. Тревога началась со стороны нашего правительства. И вот, чтобы сохранить свои позиции, оно вступило в борьбу с народом; победить его, конечно, этот пигмей не сможет, но погубить еще много народа может. Ему нужно ослабить дружный натиск на него всех народностей, и для этого оно прибегает к средству перессорить эти народности, натравливает одну народность на другую. Славный наместник Голицын особенно много сделал в этом отношении на Кавказе, Бобриков в Финляндии и темные полицейские силы внутри России, чтобы подавить эти народности, чтобы истребить, так сказать, ликвидировать их, оно направляет в них карательные экспедиции: в Сибирь, в Прибалтийские губернии и на Кавказ. Это были незаконные распоряжения и преступные действия, но они нужны были ему.
Но по-прежнему не забывали евреев: с ними нужно было покончить. Устроить египетское избиение нельзя было: не позволит ни русский народ, ни соседние государства. Нужно было найти другое средство; это средство было найдено в погромах, организуемых или по поводам религиозным — добывание евреями крови христианской с ритуальными целями или на экономической почве, или на почве племенной вражды. Одну из этих причин оно брало себе за повод и создавало погром.

Прежние погромы, господа, не отличались столькими убийствами, как последние. Я помню в 80-х годах погромы на юге: выпускали пух, перья, разрывали перины, разламывали мебель, но стольких убийств, жестокостей я не слыхал. Белостокский погром только иллюстрация той мысли, что последние погромы направлены были именно на уничтожение, на истребление самого населения, но не имущества его. Нельзя обойти молчанием правительственных сообщений и официальных донесений господ Бадера и других властей, стремящихся придать действиям правительства вид законности.

Правительство неуклонно повторяет, что ведет борьбу с революцией, но позволительно спросить, где оно видело в Белостоке этих революционеров? Кого именно оно называет революционерами? Еврея ли, который идет в ермолке? или без ермолки? или в длинном пиджаке? или в коротком сюртуке? Носят ли эти революционеры особый отпечаток, номер или объявление на своей голове?
По чему именно, по каким признакам власти белостокские отличали, что эти - революционеры, а те - не революционеры? Я решительно теряюсь в догадках.
Неужели революционер трехлетний ребенок, убитый Байбаком? Так он слишком мал для этого.
Неужели евреи Айнштейн, Шляхтер, а также другие, убитые в доме Каца, которые там спасались, все революционеры?
Тогда все еврейское население г. Белостока, до 70%, нужно считать революционерами. Почему же не истребить их всех? Последовательнее было бы выставить пушки и с первого квартала начать расстреливать.
Я решительно не нашел признаков отличия революционеров от нереволюционеров. Однако правительство твердо стоит на том, что это именно революционеры. Все убитые, которых мы осматривали и о которых мы расспрашивали людей, разве они революционеры?
Может быть, у господина министра внутренних дел имеются сведения о тех убитых, список которых приложен здесь, что они по каким-то признакам являются революционерами, но у меня этих сведений и этих признаков нет. А если они не революционеры, на каком основании вы убили их? За что вы их убили? Для чего были пущены в ход пули и штыки?

Ответьте перед гробом, перед молчаливо лежащими 80 трупами, они спрашивают: за что вы их убили, убийцы? И, может быть, кто-нибудь даст нам ответ, но только ответ будет не с правой стороны, а с другой; может быть, Государственная Дума разыщет на это ответ.

Мало того, что местные власти направлены были на истребление евреев, они призвали войска, и войска нарушили грубейшим образом правила 7 февраля 1906 года. По этим правилам войска призываются в крайних случаях, когда полицейская местная власть не в состоянии сама справиться с возникшими беспорядками, погромами, бунтами, восстаниями, словом, с какими-нибудь случаями, которые требуют силы; призываются войска и тогда, когда имеются достоверные известия о предполагавшихся беспорядках, для предупреждения их и зовется войска; но в этом случае местный гарнизон остается в казармах и должен быть наготове явиться по первому требованию туда, куда его позовут.

Требование к военному начальству должно быть, безусловно, письменное: значит, военному начальству нужно знать, что предстоит какое-нибудь событие, которое надо подавить. Военному начальнику гражданской властью должно быть выяснено, что именно будут делать войска, какие непорядки они должны прекращать. Когда являются войска, гражданская власть передает им все полномочия для прекращения данного случая, оставляя, однако, за собой власть и наблюдение, чтобы лица, непричастные к данным беспорядкам, к данному буйству, не участвующие в толпе, производящей какой-нибудь беспорядок или беспокойство, не подверглись опасности пострадать. Войска употребляют свое оружие только в известных случаях, а именно, когда нужно рассеять неповинующуюся толпу, когда толпа препятствует движению войск, оскорбляет войска словами, производит какие-нибудь враждебные действия против войск и, наконец, когда толпа производит на глазах войск разгром имущества и насилие над личностью - вот в этих случаях войска обязаны обнажать свои шашки и открывать свои ружейные замки, чтобы стрелять.
Спрашивается, стреляли ли войска и господа городовые по хулиганам, которые громили на их глазах магазины и лавки? Нет, они этого не делали.
Встречали ли они толпу из евреев, которая оскорбляла войска? Этого не было. Мешала ли толпа движению войск? И этого не было. Оскорбляла ли словами? Нет. Оказывала враждебные действия? Нет. Тогда на каком же основании стреляли и убивали людей? Где же соблюдение этих правил?

Обращу ваше внимание на напечатанный приказ, где изложен целый ряд указаний о том, как должны вести себя войска и когда должны стрелять. Тут же без всяких поводов, указанных в правилах, войска открывали огонь, врывались в квартиры и стреляли, а городовые и хулиганы производили грабеж и разгром имущества, и никто в них не стрелял. Значит, действие войск было направлено, вопреки этому самому закону, не для того, чтобы прекратить насилие и разгром имущества, а для того, чтобы возможно больше убить и истребить людей. Иначе я не могу понять действий полиции и войск, сопоставляя эти действия с правилами 7 февраля 1906 г. Но власти говорят, что они воевали с революционерами. Неужели революционеры забирались на чердаки и в сараи, откуда будто шла стрельба?
Корреспондент "Нового времени" г. Эль-Эс выражается даже так: и тут, говорит, на солдат посыпалось море револьверного огня. Позвольте узнать, сколько у вас раненых солдат? Три. А где они были ранены? Не там ли, когда стрелял патруль в патруль на Боярах? Не там ли эти три солдата ранены? Если бы революционеры, по словам этого правительственного сообщения, так лили море револьверного огня, неужели они не попали бы в солдат, не убили бы большую часть этих солдат в тесных улицах?
Ясно, что стрельба этих самых революционеров есть не более, не менее как выдумка, выдумка для того, чтобы скрыть свои преступные действия и оправдать, что мы не стреляли в революционеров, против воюющей с нами стороны. Тот факт, что солдаты остались, слава Богу, невредимыми - всего только трое поранено, — указывает, что борьба была не с революционерами.

Я не могу при этом не остановиться на правительственном сообщении, опубликованном на днях. Ставится как неопровержимое положение, что Белосток — центр революционного движения во всем Западном крае и в нем нашли приют многочисленные революционные организации, которые имеют даже отдельный костюм. Почему власти не боролись с этими революционерами, почему их не арестовали? Аль у г. министра внутренних дел сила мала стала, аль духом эта армия пала? Кажется, она духом не падала, всегда действовала хорошо. Почему же не направилась эта армия на Суражскую улицу, на которую указывали как на гнездо, и не арестовала там революционеров? Почему не возбудила полиция дела против них? Пусть не возбудила полиция дела против них? Пусть нам ответит на это власть. Мне казалось, что было бы гораздо проще бороться законным путем, а не путем погромов. Почему же они не боролись с революционерами? Скажу больше: они не знают этих революционеров, они их не видали, они только предполагают, что есть революционеры, а революционерами они называют всех, участвующих в освободительном движении.

Всякий, кто идет против г. министра внутренних дел и его циркуляров, тот революционер, а так как против этого идет вся Россия, то нужно или всех убить, или должны сознаться, что не знают кто революционеры. Они толкуют о революционерах, но не указывают на них, на их местожительство, на их организацию, хотя стараются убедить всех, что ведут борьбу именно с революционерами.

Говорят, что революционеры стреляли в полицейских, в солдат в Белостоке, даже приводят в правительственных сообщениях целый ряд случаев стрельбы. А кто стрелял? "Не знаем, — отвечают, - У нас есть 45 следственных производств". Что же, виновники обнаружены? "Нет, не обнаружены". Зачем же вы нам указываете на эти следственные производства, для чего? На каком основании вы говорите, да еще в правительственных сообщениях, что революционеры, "по общему мнению", евреи, что революционеры из евреев производили посягательства на полицейский дом?

Далее, правительственное сообщение говорит, что население г. Белостока было терроризовано, а евреев там 70%. Казалось, нужно было ожидать, что население само расправится с лицами, которые производят эту терроризацию, а по правительственному сообщению выходит, что терроризованные забитые евреи поднимают стрельбу, сами на себя навлекают гнев н немилость христианского населения. Евреи терроризуют и в то же время навлекают на себя преследования! Совершенно непонятно. Белостокская полиция, по словам правительственного сообщения, пришла в угнетенное состояние и в апатию, но если мы обратимся к фактам, к тому, что она делала, то мы едва ли встретим апатию и угнетенное состояние.
Правительственное сообщение говорит, что в 2, 3 местах были брошены бомбы, но мы не могли получить сведений об этом. Я говорил, что на Александровской улице был брошен один снаряд, который шипел; на Суражской улице, в начале ее, была брошена бомба, которая разорвалась, но вреда никому не причинила. Кто же бросил эту бомбу? Неизвестно. Значит, мы не можем и отнести этого ни в каком случае к еврейскому населению. Говорили, что бомбой убит Козубай, а мы читали телеграмму, что он убит пулями; его труп вынули из могилы и вскрывали в присутствии следователя и гродненского прокурора. В трупе нашли пулю, значит, он ранен не бомбой. Говорили, что ранена бомбой Демидюк, и это опровергнуто: оказалось, что она ранена пулей, а не бомбой.

Я должен обратить внимание еще на следующее разноречие. Гродненский прокурор доносит министру юстиции о том, что войска прекратили погром 1 июня. 3 июня революционеры стреляли в полицейский участок из двух домов. Затем подожгли дом, стреляя в пожарных. Внутри домов взрывались патроны. Овладев домами, войска нашли 9 убитых евреев. А гродненский губернатор извещает: "На Николаевской улице революционеры обстреливали из противоположного дома полицейский участок. Подошел патруль. После нескольких залпов революционеры подожгли дом и разбежались, оставив 9 трупов. Около полицейского управления в пустом фабричном здании засели революционеры и открыли стрельбу. После нескольких залпов войска они разбежались, поджегши здание".
Итак, мы видим, что прокурорский надзор, производя расследование на месте, увидел, что было два дома, из которых обстреливали революционеры полицейский участок, и два дома сгорели, а гродненский губернатор нашел один дом, из которого обстреливали; а когда мы осматривали, то не нашли ни одного дома, а только дом Каца, из которого стрелять в участок никак нельзя. Вот вы и согласите эти правительственные сообщения.

Правительственные сообщения черпали свои сведения из уст полицейской власти, которая, однако, являлась главным действующим лицом. Полиция говорит: были революционеры, и они стреляли. Высшая власть верит и повторяет: были революционеры и стреляли. Но каким образом верить этим разноречивым заявлениям? Как, например, я указал на сообщения гродненского губернатора, а затем прокурора.

Спрошу я вас, где же истина? А истина заключается в доме Каца, который подожгли и в котором были убиты несколько евреев, сгорела Тауба Кац и еще два неизвестных человека. Вот в этом-то доме и оказалось 9 трупов революционеров, в том именно доме, где прятался старик Лапидус и другие, спасаясь от полицейской власти, от солдат и от хулиганов. Далее гродненский губернатор говорит, что процессии "разошлись - спокойно", а правительственное сообщение повествует так: "При шествии процессии и крестного хода, следовавшего за ними, а затем в расходившихся, по окончании процессий, брошены были в двух-трех местах разрывные снаряды".

Итак, губернатор говорит, что "спокойно разошлись", правительственное сообщение говорит, что в этот момент были брошены снаряды. Спрашивается: разойдется ли толпа спокойно, когда брошены разрывные снаряды? Это спросите на правой стороне.
Генерал Бадер пошел еще дальше. Он утверждает, что буддисты и анархисты обстреливали ночью 2-4 июня между прочим и вокзал железной дороги. Правительственное сообщение умалчивает об обстреливании вокзала, оно ни слова не говорит, оно повествует только, что на вокзале многочисленная толпа напала на
евреев.
Я указал только на одну часть этого противоречия. Мой товарищ, член Государственной Думы Щепкин, разовьет вам большие подробности исторической стороны этого дела. Я должен еще сказать, что мне, как юристу, особенно горько и обидно за судебную власть.
Я утверждаю, что если не изменятся обстоятельства, истины она не добьется, и напрасно правительственное сообщение ссылается на эту судебную власть. Следователь и теперь обращается к той же самой местной полиции за сведениями, которая для этого производит дознания и указывает свидетелей; население же боится явиться к следователю и сказать ему правду. Нам приходилось вести разговор с местными лицами независимого положения, и те говорили, что не пойдут.

Когда прибыл из министерства внутренних дел Фриш, к нам явились лучшие люди Белостока и говорили: мы не хотим идти к Фришу и говорить ему правду, потому что мы не найдем в Фрише человека беспристрастного, не найдем вообще у этой власти, пославшей его, таких людей, которые данный нами материал не затерли бы где-нибудь. И нам много стоило труда уговорить этих людей пойти и сказать Фришу правду, чтобы Фриш записал все их показания, чтобы они сами их подписали, а затем громогласно в печати заявили бы, что дали такие-то объяснения Фришу, дабы эти сведения не могли быть скрыты. Но это была только наша просьба; исполнили ли ее лучшие люди г. Белостока и были ли они у Фриша, об этом я не имею никаких сведений.

Что же можно ожидать от населения, находящегося под гнетом полицейской власти, под гнетом военного положения?

Мне знакомы фразы администрации, что судебная власть разберет, отыщет виновных. Я по прокурорскому опыту знаю, слыхал много раз эту песню. Это скверная песня! Стараются прикрыться зависимой, подчиненной прокуратуре судебной властью, руководимой администрацией и потерявшей доверие населения. Вот на такую-то следственную власть и любит ссылаться министерство внутренних дел. Во имя справедливости, во имя правды и спасения обрывков, остатков разгромленного Муравьевым нашего суда я буду везде кричать, что до тех пор, пока не будет удалена безусловно вся администрация г. Белостока, пока не будут удалены войска из Белостока, пока не будет снято военное положение, истинной правды там судебная власть не добьется. Виновником может оказаться только один стрелочник. Нападут на какого-нибудь городового и будут предавать его судебной казни, а настоящие виновники будут сидеть в мягких креслах да посмеиваться. Нам нужно не допустить этого игривого, веселого настроения.

Я не могу закончить, не коснувшись еще одной печальной стороны. До последнего времени мы не видели бок о бок с полицией войск; этих людей еще щадили, их не решались пускать и позорить братоубийственной бойней, и воинство брезгливо относилось к этим поручениям. Мы не видели, чтобы в прошлых боях с безоружными евреями мелькали победоносные мундиры и штыки, не знавшие иного врага, кроме чужеземца. Мы не слышали, чтобы честные мундиры были запачканы кровью братьев своих, мы глубоко уважали воинство и чтили доблесть, благородство и не знали побед вооруженных над безоружными, стыдились мысли этой. Наши войска были вдали от погромов. Я говорю не о всем войске, нет, а о той части его, которая шла и расстреливала, я не о всей армии говорю, а о той немногой скверной ее части, которая, где не нужно, расстреливала мирных людей. Наше правительство не пощадило этого нашего последнего дорогого, чем мы гордились, что составляло нашу славу. Для своих узких эгоистических целей, для удовлетворения жажды власти, для безответственного владычества над народом и угнетения его оно, это отверженное народными представителями правительство, цепляющееся за ручку двери, из которой выгоняют, развратило наше войско, принялось натравливать его на свой родной народ.

В тех материалах, которые я привез, вы встретите прокламации, взятые мною, как образец того, что раздавали войскам. Правительство натравливало войско, вооружало их, заставляло идти отца на сына, сына на отца, брата на брата; оно опозорило наши войска, заставляя истерзывать и истреблять свой народ, искусственно возбуждало, будоражило темные инстинкты и прибегло к обману, убеждая армию в том, что все, кто хочет сбросить ненавистное иго правительства, есть враги армии, враги родины. Оно искусственно раздражало народ, и если он взрывом своего негодования делал протест, то это считалось за восстание против правительства и Царя; оно даже не щадило столь высокого имени Царя и утверждало, что "восстание" идет против Царя, а затем уже направляло войска на этот возмущенный гнетом народ.

Реку освободительного движения наше правительство хочет заполнить трупами, окрасить невинной кровью. Оно вталкивает армию в темный водоворот позорных авантюр. Все, что можно было сделать для того, чтобы опозорить наше войско, сделано, Доблестных воинов, защитников своей родины, оно заставило служить интересам имущих классов, оно превратило войско в сторожей, полицейских служителей, оно заставило его стоять у ворот фабриканта, беречь его крепкий сон, туго набитые карманы и тысячные его хоромы.

А когда те, кто, голодая и выбиваясь из сил, создавая для других богатство, ютятся по темным и сырым углам, протягивают руку за куском хлеба, - это же войско заставляют убивать их.

Господа, ведь это страшная картина: вооруженный солдат и голодный человек, протягивающий руку за хлебом! Этого голодного убивает солдат. Вот такую картину создало это правительство. Оно превращает армию в убийц своих братьев, оно посылает солдат в Прибалтику, в Сибирский край и на Кавказ, и там они расстреливают людей. Что же сделало оно из нашего последнего достояния, дорогого нам войска? Неужели оно не понимает, что армия, оторванная от народа, жить не может, что армия погибнет без этого народа, ибо она есть часть этого самого народа. Куда же оно его ведет, где же будет этому конец?

Я вижу признаки этого конца: армия просыпается. А когда она проснется и увидит весь тот ужас, который ей заставляли делать, когда она узнает, что ее обманывали, что ее делали слепой, что ее вели с завязанными глазами, тогда горе будет этим насильникам и этим развратителям русского народа! (Аплодисменты.)

Господа, я должен еще закончить маленьким предложением.

Население г. Белостока смотрит на Государственную Думу как на якорь своего спасения. Трупы, которые лежали там и которые мы видели, говорили, что за них Дума разберется и виновников найдет. Почтим же мы вставанием этих невинно убитых людей.

(Все члены Государственной Думы встают.)



О некоторых итогах работы Первой Государственной Думы