Заседание двадцать третье.
8 июня 1906 г.

Председатель:

Государственною Думою 23 мая был принят запрос министрам внутренних дел и юстиции по делу Антона Щербака.

Запрос этот возник по поводу телеграммы самого Щербака, которая гласила: "Московская судебная палата предала меня суду за съезд Всероссийского крестьянского союза в Москве 6-11 ноября. Шесть месяцев ведется следствие, шесть месяцев я, Антон Щербак, жду суда в одиночном заключении Харьковского арестантского исправительного отделения. Следствие может тянуться два года. Палата отказалась изменить меру пресечения. Требую немедленного суда или отдачи меня на поруки. Все бюро крестьянского союза давно освобождено. Кроме того, министр внутренних дел не снял и до сих пор с меня 33-й статьи". Эта телеграмма, полученная членами Думы Аладьиным и Жилкиным, была положена ими вместе с другими лицами в основание запроса о том, какие причины препятствуют осуществлению просьбы Антона Щербака изменить меру пресечения отдачей его на поруки.

Далее, 24 мая Государственная Дума приняла запрос министрам внутренних дел и юстиции по делам Чеслава Долинского и Войцеха Малярского. Предложение, внесенное по этому предмету, излагает, что Долинский, 18 лет, и Малярский, 19 лет, обвиняемые в том, что, будучи недовольны служебною деятельностью помощника инспектора начальных училищ города Варшавы Янковского, они причинили ему стальными, обтянутыми кожею тростями легкую рану в голову и кровоподтек на ручной кисти.

По распоряжению варшавского генерал-губернатора против задержанных возбуждено было уголовное преследование в общем порядке судопроизводства по 285-й и 1482-й ст. уложения о наказании. Так как, ввиду несовершеннолетия обоих обвиняемых, им угрожало по этим статьям лишь простое тюремное заключение без лишения прав, то судебный следователь ограничился истребованием от них залога по 200 рублей от каждого.

Между тем, когда дело с обвинительным актом о предании обвиняемых суду варшавского окружного суда поступило в варшавскую судебную палату на утверждение, местный генерал-губернатор вытребовал таковое из палаты, вопреки своему постановлению от 18 февраля изъял его из подсудности суда гражданского и передал суду военному для суждения по законам военного времени, причем деяние обвиняемых, наименованное "вооруженным нападением на должностное лицо", подведено под 279-ю статью воинского устава о наказаниях, угрожающую виновным, безотносительно к их возрасту, одним лишь наказанием: смертною казнью.
Под впечатлением столь неожиданного и крутого поворота в направлении дела один из обвиняемых, Долинский, впал в умопомешательство, и только благодаря этому обстоятельству дело, назначенное к слушанию в военном суде 13 мая, было отложено для определения установленным порядком вменяемости Долинского.

По этим двум запросам министр юстиции желает сделать разъяснение.

Министр юстиции Щегловитов:

Имею честь сообщить Государственной Думе сведения и разъяснения по тем двум, обращенным к министру юстиции запросам, о которых только что довел до сведения Думы ее председатель. Объяснение по этим запросам я позволю себе начать с последнего здесь оглашенного, именно с запроса, касающегося дела, возникшего в городе Варшаве, о двух несовершеннолетних, которые обвиняются в нападении на помощника инспектора начальных училищ с железными палками в руках и причинении ему легких поранений, и о передаче этого дела на рассмотрение военного суда по закону военного времени, с применением к виновным статьи 279-й воинского устава о наказаниях.

По этому делу распоряжение генерал-губернатора о передаче дела в указанном порядке на рассмотрение военного суда, как видно из собранных министром юстиции сведений, последовало 12 апреля нынешнего года. По удостоверению прокурора варшавской судебной палаты, дело находилось к этому времени в следующем положении: предварительное следствие было окончено, по делу был составлен обвинительный акт, который, как подлежащий утверждению судебной палаты, был прокурором окружного суда представлен прокурору варшавской судебной палаты. Этим последним дело с обвинительным актом еще на рассмотрение судебной палаты внесено не было.

При таких условиях передача на рассмотрение военного суда дела о двух несовершеннолетних представляется закономерным, отвечающим той степени власти, которая, по военному положению, принадлежит генерал-губернатору. Считаю необходимым по этому поводу пояснить, что по пункту 6-му статьи 19-й военного положения генерал-губернаторской власти принадлежит передавать на рассмотрение военного суда, на суждение по законам военного времени, отдельные дела о всяких преступлениях, предусмотренных общими уголовными законами. Из этого постановления вытекает право генерал-губернаторской власти передавать на рассмотрение всякие уголовные дела до того времени, когда последовало предание обвиняемых общему суду, установленному по общему закону. Власть генерал-губернаторская, указанная в сообщенном мной постановлении военного положения, объемлет собою право изменять подсудность, пока эта подсудность в нормальном порядке не была установлена преданием обвиняемых суду.

Поступившее, как уже сообщил прокурор Варшавской судебной палаты, требование генерал-губернатора 12 апреля застало то дело, о котором я делаю настоящее сообщение, в таком положении, что по нему еще не следовало предание суду обвиняемых в общеустановленном порядке. При таких условиях действие прокурора палаты, для которого требование генерал-губернатора являлось обязательным, представляется действием вполне закономерным. Помимо указания в том запросе, на который я отвечаю, на изменение подсудности по делу о двух несовершеннолетних, содержится и указание на неправильную квалификацию того преступного деяния, за совершение которого лица, привлеченные к ответственности, обвинялись. Как я уже сообщал, деяние их заключалось в нападении их на должностное лицо и причинении ему при том легких поранений.

Входить в обсуждение вопроса о том, возможно ли, при наличности таких обстоятельств, применять ст. 279 воинского устава, я не нахожу возможным по тому простому соображению, что вопрос о квалификации преступного деяния есть вопрос есть дело суда в том судебном установлении, которое разрешает уголовные дела. И если для суда по тем вопросам, о которых я делаю сообщение, является обязательным применение генерал-губернатором принадлежащей ему власти в отношении изменения подсудности, то, само собою разумеется, указание на квалификацию никоим образом суд связывать не может, так как на суде лежит обязанность ее проверить.

Суд должен осуществить первейшую и главнейшую лежащую на нем задачу - толкование закона в его применении к отдельным случаям. Не усматривая, таким образом, из сведений, которые мне доставлены по поводу передачи на рассмотрение военного суда дела о Долинском и Малярском, чего-либо незакономерного, я со своей стороны не нахожу возможным принятие каких-либо мер, которые вызывались бы обстоятельствами этого дела.

Обращаюсь ко второму запросу - первому в том порядке, который был указан г. председателем Государственной Думы, а именно к запросу, касающемуся отставного прапорщика Антона Петрова Щербакова, он же Щербак, запросу, сводящемуся к тому, по каким причинам не удовлетворяется просьба названного лица об освобождении его из-под стражи на поруки.

По поводу этого запроса имею честь сообщить Государственной Думе, что Щербаков привлечен к ответственности по трем уголовным делам, из которых два производятся в округе харьковской судебной палаты и одно - в округе московской судебной палаты.

По отношению к тем делам, которые производятся в округе харьковской судебной палаты: по одному - судебным следователем, производившим следствие, мерой пресечения способа уклониться от суда и следствия было принято по отношению к Щербакову заключение его под стражу, впредь до представления поручительства в размере 500 р.; по другому делу, производящемуся в округе той же палаты, была применена судебным следователем мера пресечения, заключающаяся в безусловном содержании Щербакова под стражей. По жалобе последнего харьковская судебная палата еще в феврале месяце заменила эту меру пресечения условным заключением Щербакова под стражу, впредь до представления им поручительства в размере 2 000 р.

Что касается третьего дела, по которому привлечен в качестве обвиняемого Щербаков, дела, производящегося в округе московской судебной палаты, то по этому делу судебным следователем в качестве меры пресечения было принято безусловное содержание Щербакова под стражей. Но по этому делу, как видно из поступивших ко мне сведений, определением московской судебной палаты, последовавшим 24 минувшего месяца, мера пресечения, принятая по отношении Щербакова, изменена в том смысле, что безусловное содержание под стражей заменено содержанием его под стражей до представления им залога в размере 500 р. Вот каково положение в отношении меры пресечения, принятой по отношению Щербакова и тех судебных делах, которые возникли по вопросам, касающимся его судебной ответственности.

Независимо от судебных дел, по отношению к Щербакову возникло и производство о высылке его в порядке положения охраны государственного порядка. Что касается вопроса о том, какие в этом отношении распоряжения сделаны по отношению к Щербакову, то я не буду утомлять внимание Государственной Думы ввиду того, что господин министр внутренних дел сам сообщит Думе имеющиеся у него по этому предмету сведения.

Министр внутренних дел Столыпин:

Что касается Щербака, то министр внутренних дел мало может прибавить к тому, что сообщено господином министром юстиции. В Сумском уезде Харьковской губернии введено военное положение и, на основании 8-й статьи военного положения, все меры по ограждению порядка и спокойствия принадлежат местному генерал-губернатору, который может и мог принять какие-либо меры по отношению к Щербаку. Я со своей стороны, как только получил сведения о положении дела в Сумском уезде, внес это дело в особое совещание, которое рассмотрело его и постановило: ввиду производящегося о нем судебного дела и принятия его содержания под стражей переписку об охране прекратить. Дело его в порядке охраны прекращено.

Председатель:

Министр внутренних дел имеет еще дать разъяснение по запросу, означенному у нас под № 1, Этот запрос касается фактов, оглашенных относительно департамента полиции, у которого, по сообщению газет, была оборудована специальная типография, печатавшая возмутительные воззвания.

Запрос состоял в следующем: ''Известны ли г. министру приведенные факты, какие меры приняты им для наказания виновных и что министр намерен сделать для предотвращения таких преступлений в будущем?". Независимо от этого, "известно ли г. министру, что администрация переполнила тюрьмы заключенными, и числе коих есть заведомо невинные, и что в нарушение законов, даже законов исключительных об усиленной и чрезвычайной охране, власти содержат заключенных свыше установленного срока без предъявления какого бы то ни было обвинения, доводя их таким путем до отчаяния, выражающегося в добровольной голодовке?''

Министр внутренних дел Столыпин:

На заявленный мне запрос от 12 мая я не мог ранее ответить Государственной Думе, так как считал необходимым отправить в некоторые города, где были беспорядки, особых уполномоченных мною лиц для проверки происшедшего. В настоящее время я получил все нужные сведения и могу дать подробные объяснения, но желал бы сначала совершенно ясно, определенно поставить те вопросы, которые, очевидно, интересуют Государственную Думу.

Расчленив запрос, вникнув в его смысл, я нахожу, что он имеет в виду три предмета:
1) обвинение против деятельности предыдущего департамента полиции,
2) заявление, что беспорядки, происходившие в Вологде, Калягине и Царицыне, обусловлены, вероятно, продолжением этой деятельности, и
3) желание знать, будет ли министр предотвращать такого рода непорядки в будущем.

Другими словами, заявляется, что в недавнем прошлом в министерстве творились беззакония, что они, вероятно, продолжаются и при мне и что я приглашаюсь ответить, буду ли терпеть их в будущем. Как иллюстрация приводятся слухи о заключении невинных людей в тюрьму.

Приступая к ответу, я желал бы сделать маленькую оговорку. Согласно ст. 58 учреждения Государственной Думы, сведения и разъяснения со стороны министров могут касаться только незакономерных действий, возникших после учреждения Государственной Думы, т.е. после 27 апреля. Оговорку эту я делаю потому, что, если бы мне пришлось отвечать на запросы по поводу всего происходившего ранее, я, вероятно, был бы поставлен в физическую невозможность дать ответы. Но в данном случае я решил ответить на запрос во всех его частях и вот почему.

Мне кажется, что в запросе Думы главный интерес лежит не в обвинении отдельных лиц — отдельные должностные лица могут быть всегда обвинены, - тут нарекания на деятельность всего департамента полиции, на него непосредственно возводится обвинение в возбуждении одной части населения против другой, последствием чего было массовое убийство мирных граждан. Я нахожу, что новому министру необходимо разобраться в этом деле. Меня интересует не столько ответственность отдельных лиц, сколько степень пригодности опороченного орудия моей власти. Не предпослав этого объяснения, мне было бы трудно говорить о происшествиях настоящего. Поэтому остановлюсь сначала вкратце на инкриминируемой деятельности департамента полиции в минувшую зиму и оговариваюсь вперед, что недомолвок не допускаю и полуправды не признаю.

Суть рапорта чиновника особых поручений Макарова заключается в следующем: департамент полиции обвиняется в оборудовании преступной типографии и в распространении воззваний агитационного характера, затем, в участии жандармского ротмистра Будаговского в распространении преступных воззваний и прокламаций того же характера, затем, в бездеятельности властей департамента, не принявшего мер пресечения против преступных деяний. При производстве по этому делу тщательного расследования оказалось следующее: в средине декабря 1905 года жандармский офицер Комиссаров напечатал на отобранной при обыске бостонке воззвание к солдатам с описанием известного избиения в городе Туккуме полуэскадрона драгун, с призывом свято исполнять свой долг при столкновении с мятежниками.

Это воззвание было послано в Вильну в количестве 200-300 экземпляров. Кроме того, был сделан набор другого воззвания к избирателям Государственной Думы. В это время его начальству стало известно об этих его деяниях, и оно указало ему на всю несовместимость его политической агитации с его служебным положением и потребовало прекращения этой деятельности, внушив ему, что оставление на службе одновременно с политической деятельностью невозможно. Вследствие этого был немедленно уничтожен набор воззвания к избирателям и была послана телеграмма в Вильну об уничтожении тех экземпляров воззвания к солдатам, которые не были еще розданы.

Затем, что касается деятельности ротмистра Будаговского, то надо выяснить, что на почве участия в борьбе во время декабрьских событий у Будаговского в Александровске установились личные отношения к организациям, которые именовались ''Александровский союз 17 октября" и "Александровская боевая дружина'', причем ротмистр Будаговский употреблял свое влияние на распространение этих воззваний среди населения уезда. Однако после 14 декабря новых воззваний против революционеров и евреев уже не распространялось.

Хотя приписываемое ротмистру Будаговскому подстрекательство к погромам юридически за невоспоследованием погромов ненаказуемо, но по получению сведений о его деятельности он был вызываем в Петербург, ему было внушено о несовместимости его деяний со службой в корпусе жандармов и категорически было приказано прекратить агитацию.

Что касается нареканий на департамент полиции за то, что им не принимались меры и что власть бездействовала, то я должен сказать, что хотя по рапорту Будаговского распоряжения своевременно не было сделано, но такое замедление должно объясняться тем, что этот рапорт поступил в разгар московского восстания, между 3-10 декабря, когда заведующий департаментом полиции Рачковский находился в Москве; когда же он вернулся в Петербург, то был освобожден от заведования политическою частью департамента. Позднее же, как было изложено ранее, Будаговский был вызван в Петербург и, повторяю, ему было сделано соответствующее внушение. Надо принять во внимание также и то, что не только ожидавшийся 13 февраля погром в Александровске не имел места, но там вообще не произошло никаких беспорядков.

Для полноты картины я должен сказать, что когда в департамент постигали слухи о возможных беспорядках, немедленно посылались нужные телеграммы о их прекращении.

Некоторые уяснения неправильных действий жандармских офицеров следует почерпнуть из воспоминаний о тех ужасных событиях, которые переживала Россия минувшей осенью и зимой, событиях, которые поселили во многих совершенно превратное понятие о долге перед родиной. Участие должностных лиц на собраниях крайних партий сменялось страстною агитациею против начал, проповедуемых этими партиями, причем оба эти явления несовместимы с сознательным положением должностных лиц и должны быть признаны в равной степени нетерпимыми.

В частности, относительно ротмистра Будаговского надо принять во внимание обстановку, в которой ему приходилось действовать. Не имея в распоряжении своем достаточно войска и видя захват железнодорожной станции и земского начальника мятежной толпою, он решил, опираясь на сочувствующие ему общественные группы, подавить беспорядки, за что и получил Высочайшую награду, а никак не за агитацию. Теперь эти действия ротмистра Будаговского, а также и последствия действий администрации послужили предметом нового запроса правительства. Я могу ответить на этот запрос только после того, как судебное следствие будет окончено. Мне кажется, что вообще из всего вышеизложенного видно, что департамент полиции не оборудовал преступной типографии и что последствиями его действий не могла быть масса убитых людей.

Для министра внутренних дел, однако, несомненно, что отдельные чины корпуса жандармов позволяли себе, действуя вполне самостоятельно, вмешиваться в политическую агитацию и в политическую борьбу, что было своевременно остановлено. Эти действия неправильны, и министерство обязывается принимать самые энергичные меры к тому, чтобы они не повторялись, и я могу ручаться, что повторения их не будет.

Я перехожу ко второй части запроса, касающейся происшествий в городах Вологде, Царицыне и Калязине, проверенных как чинами министерства внутренних дел, так и чинами прокурорского надзора. В первом из этих городов, в Вологде, толпа сожгла народный дом, повредила 4 частных дома, разгромила типографию и пыталась разгромить дом городского головы. При этом на месте осталось 2 убитых и 28 раненых. Дознание выяснило, что беспорядки начались вследствие насильственного закрытия лавок группою манифестантов, когда в город съехалась масса народу для закупок припасов ввиду двух праздников — Николина и Троицына дней. Затем, при столкновении с толпой, первый выстрел был произведен со стороны манифестантов. Губернатор, прокурор и полицеймейстер прикрывали собою избиваемых; последний затаптывал костры, сложенные из книг, выброшенных из народного дома.

Трудно даже себе представить, чтобы тут была обвинена администрация в устройстве и сочувствии в учинении погрома. Причина была ясна — насильственное закрытие лавок, объектом же злобы народа явился народный дом, который был обычным местом сборища политических ссыльных, причем в октябре там на митингах раздавались речи о вооруженном восстании, а сцена была украшена надписью "Да здравствует республика", что тогда же вызывало протест и беспорядки со стороны простонародья. Такие же беспорядки повторились по этому же поводу в декабре. Что началом беспорядков послужили действия манифестантов, было видно из крайне враждебных отзывов прессы и из показаний всех опрошенных лиц. Погром не был своевременно прекращен вследствие малочисленности полицейских сил, Всего налицо было 59 человек, войска же приехали слишком поздно, так как они были вызваны из соседнего города по железной дороге. Нарекания со стороны некоторых лиц, вызванные действиями ротмистра Пышкина, который командовал стражниками и который будто бы действовал недостаточно решительно против толпы, объясняются тем, что стражники были только что сформированы и сам он получил от губернатора приказание не стрелять. При таком положении едва ли он мог действовать более активно, Однако, если бы судебное следствие, которое ведется по этому делу, показало обратное, то министерство не преминет соответственно распорядиться.

К сожалению, обстоятельства происшествия, бывшего в Царицыне 1 мая, дают основательный повод к нареканию на действия полиции, причем дело следствия — выяснить меру ответственности каждого должностного лица. Как теперь ясно, дело происходило приблизительно таким образом. День 1 мая прошел в Царицыне спокойно, были маленькие беспорядки, которые были своевременно прекращены. Но к вечеру, около 7 часов, полицеймейстер получил известие, что двигается толпа манифестантов. Он послал отряд казаков, которые разогнали эту толпу, причем трое оказались сильно пострадавшими. Толпа эта оказалась толпою ополченцев. Немедленно на место собралась толпа горожан, приехал полицеймейстер, потребовал разойтись. На это последовало со стороны толпы насилие в виде брошенных камней. Затем раздался залп и в конце концов оказалось 8 раненых, из которых трое тяжело, и они умерли, Происшествие это не останется, конечно, без самых тяжелых последствий для виновных.

Я не могу признать виновной полицейскую власть в г. Калязине. Дело произошло в г. Калязине таким образом. Судебный следователь привлек в качестве обвиняемого некоего Демьянова и заключил его под стражу. Толпа в несколько сот человек, явившись к следователю, потребовала освобождения его. Следователь, чтобы выиграть время и для того, чтобы прекратить беспорядки, обещал запросить по телеграфу прокурора о том, возможно ли освобождение этого лица; до получения на это ответа толпа начала действовать крайне вызывающе, спрашивала судебного следователя, правда или нет, что Демьянов повешен. Следователь просил толпу прислать отца Демьянова и еще двух депутатов, чтобы убедиться, что Демьянов цел, и сам пошел по направлению к тюрьме, но толпа потребовала, чтобы ее туда впустили в количестве от двухсот до трехсот человек. Раздались угрозы по адресу следователя, и он едва успел только бегом скрыться в полицейском управлении; туда укрылся и исправник, который тщетно убеждал разойтись другую толпу, которая осталась перед крыльцом судебного следователя. В это время в окно полицейского управления были брошены камни: исправник распорядился таким образом: у него было 9 стражников, 5 из них он поставил у окон полицейского управления, а с 4-мя вышел на крыльцо довольно высокое, так что они стояли выше толпы. На просьбу разойтись, не действовать насильно и не освобождать насильно человека, который заключен под стражу по обвинению судебной власти, послышались насмешки, а затем посыпались камни, Тогда полицеймейстер приказал дать залп. Так как стражники стояли выше толпы, то никто в толпе не был поврежден этими выстрелами. В ответ посыпался град камней. Когда был дан вторичный залп, то ранен был один человек, но два стражника, из которых один получил от камней повреждения ноги, дали тоже выстрелы, в результате которых оказалось два убитых. После этого спокойствие было восстановлено. Действия исправника в данном случае я не могу признать неправильными.

Кончив описание событий, бывших после вступления моего в должность, я все-таки должен сделать оговорку. Запросы Думы, конечно, касаются только таких явлений, которые могут вызвать нарекания в обществе. Отвечая на них, я не скрывал неправильных действий должностных лиц, но мне кажется, что отсюда нельзя и не следует делать выводов о том, что большинство моих подчиненных не следуют велениям долга. Это в большинстве люди, свято исполняющие свой долг, любящие свою родину и умирающие на посту. С октября месяца до 20 апреля их было убито 288, а ранено 383, кроме того, было 156 неудачных покушений.

Я бы мог на этом закончить, но меня еще спрашивают, что я думаю делать в будущем и известно ли мне, что администрация переполняет тюрьмы лицами, заведомо невиновными. Я не отрицаю, что в настоящее смутное время могут быть ошибки, недосмотры по части формальностей, недобросовестность отдельных должностных лиц, не скажу, что с моей стороны сделаю все для ускорения пересмотра этих дел. Пересмотр этот в полном ходу. Вместе с тем правительство так же, как и общество, желает перехода к нормальному порядку управления.

Тут, в Государственной Думе, с этой самой трибуны раздавались обвинения правительству в желании насаждать везде военное положение, управлять всей страной путем исключительных законов; такого желания у правительства нет, а есть желание и обязанность сохранять порядок (шум). Порядок нарушается всеми средствами; нельзя же, во имя даже склонения в свою сторону симпатий, нельзя же совершенно обезоружить правительство и идти сознательно по пути дезорганизации... (шум).

Голоса: Довольно.
Председатель: Прошу сохранять порядок. Каждому, имеющему на то право, должно быть предоставлено слово в этом зале.
Голоса с правой: Просим (шум).

Министр внутренних дел Столыпин:

Власть не может считаться целью. Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка; поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие правительства. Не нужно забывать, что бездействие власти ведет к анархии, что правительство не есть аппарат бессилия и искательства.

Правительство - аппарат власти, опирающейся на законы, отсюда ясно, что министр должен и будет требовать от чинов министерства осмотрительности, осторожности и справедливости, но твердого исполнения своего долга и закона. Я предвижу возражения, что существующие законы настолько несовершенны, что всякое их применение может вызвать только ропот. Мне рисуется волшебный круг, из которого выход, по-моему, такой: применять существующие законы до создания новых, ограждая всеми способами и по мере сил права и интересы отдельных лиц. Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым. (шум, смех).

В заключение повторяю, обязанность правительства - святая обязанность ограждать спокойствие и законность, свободу не только труда, но и свободу жизни, и все меры, принимаемые в этом направлении, знаменуют не реакцию, а порядок, необходимый для развития самых широких реформ (шум).

Кн. Урусов (Калужская губ.):

Я просил слова, господа народные представители, для того, чтобы представить вашему вниманию некоторые соображения относительно только что выслушанного нами ответа на запрос по поводу типографии.
Действительно, я полагаю, что известие о скрывавшейся в тайниках департамента полиции "бостонке", как назвал ее министр внутренних дел, мы рассматриваем не только как факт прошлого, с точки зрения ответственности виновных лиц, сколько как тревожный вопрос относительно возможности дальнейшего участия правительственных чиновников, хотя бы и меньшинства их, в подготовлении тех кровавых драм, которыми мы за последнее время печально прославились и которые, к стыду нашему, продолжают разыгрываться, как показывают недавние обстоятельства, возбуждая негодование всех, кому дорога человеческая жизнь и кому дорого достоинство русского государства. Поэтому - не около вопроса о том, в достаточной ли мере наказан Комиссаров и Будаговский, будет обращаться моя мысль, а исключительно около того вопроса, возможно ли в дальнейшем это участие.

При этом позвольте мне оговориться, я совершенно искренно уверен в том, что г. министр внутренних дел сообщил нам все, что мог, уверен в искренности его сообщения, и я не сомневаюсь в том, что при министре внутренних дел Столыпине никто не решится воспользоваться зданием министерства и министерскими суммами, чтобы организовать погром и устраивать подпольные типографии, но смысл, значение и важность настоящего запроса в том именно и заключается, что погромы и междоусобная война могут происходить и продолжаться вне зависимости от отношения к ним того или другого министра внутренних дел.
Чтобы постараться это показать, мне необходимо коснуться несколько общего вопроса о погромах и затем той служебной роли, которую при этом играла упомянутая типография.

Внимательное исследование так называемых погромов приводит наблюдателя их к фактам, всегда одинаковым, и ставит его лицом к лицу с явлениями, совершенно однородными.

Во-первых: погрому всегда предшествуют толки о нем сопровождаемые широким распространением воззваний, возмущающих население, и появлением своего рода, я сказал бы, "буревестников" в лице представителей мало кому известных подонков населения; затем, официальное указание о возникновении погрома, поводах его всегда, без исключения, впоследствии оказывается ложным.
Далее, в действиях погромщиков усматривается своего рода планомерность; они действуют в сознании какого-то права, в сознании какой-то безнаказанности, и действуют лишь до тех пор, пока это сознание не будет в них поколеблено, после чего погром прекращается необыкновенно быстро и легко. Это всегда так бывает.

В действиях же полиции, напротив, всегда усматривается отсутствие единства, отсутствие плана, и в то время, когда в некоторых полицейских участках при наличности значительных полицейских сил погромы принимают характер сплошного бедствия, в других участках отдельные полицейские чины, действуя твердо, в сознании долга, и смело, останавливали бедствия в самом начале.
О роли войск я ничего не скажу, потому что пришлось бы говорить до завтрашнего дня. Затем погром прекращается; тогда производятся аресты, арестованные заключаются в тюрьмы, и посещающее тюрьму начальство не может отделаться от впечатления, что перед ним не столько преступники, сколько кем-то обманутые люди; одним словом, чувствуется всегда организация, и широко задуманная.

Ошибаются те, которые, назвав эту организацию правительственной, думают, что вопрос разрешен и дело стало вполне ясно, но ошибаются не совсем; и вот именно обстоятельства нынешней зимы, послужившие поводом к запросам, на которые мы выслушали ответ, и помогут отчасти разобраться в том тумане, который окутывает эти темные дела.

В январе 1906 года к одному лицу, занимающему в министерстве внутренних дел второстепенное положение, но известному в качестве противника погромной политики (я говорю не о себе), стали поступать воззвания хорошей, чистой работы из главных центров нашего юга и запада, а также тревожные жалобы с указанием на подготовление погрома в Белостоке, Киеве, Вильне, Николаеве, Александровске и некоторых других городах. Гомельский январский погром доказал, что это имеет под собой полное основание, что и побудило это лицо внимательно отнестись к вопросу и сделать все возможное, чтобы предупредить возникновение этих погромов. Это удалось сделать главным образом благодаря энергичному содействию тогдашнего председателя совета министров, но при этом открылась следующая любопытная картина деятельности погромных дел мастеров.

Группа лиц, составляющая как бы боевую дружину одного из наших самых патриотических собраний, в связи и в единении с лицами, близко стоящими к редакции одной непетербургской газеты, задумала борьбу с революцией.
Будучи патриотами в том смысле, какой недавно придавал этому слову представитель Тверской губернии, истинно русские люди, они всю причину крамолы видели в инородцах: поляках, армянах и обывателях черты еврейской оседлости; и вот в широковещательных воззваниях население приглашалось к самосуду, к борьбе с этими врагами отечества своими средствами, причем к солдатам было обращено особое воззвание, чрезвычайно интересное по содержанию; оно у меня скоро будет в руках.

Воззвания эти развозились на места в количестве не сотен экземпляров, а сотен тысяч экземпляров, и развозились они членами сообществ и на местах вручались лицам, заслуживающим доверия, союзникам, единомышленникам, причем в числе этих лиц было очень много чиновников, состоящих на государственной службе; те в свою очередь раздавали прокламации или воззвания в широких кругах населения с большим толком и по известному плану.

И вот получалась оригинальная, в смысле сохранения единства власти, картина. Помощник полицеймейстера, так я говорю для примера, знал об этих воззваниях, но не докладывал своему начальнику — полицеймейстеру. Приставу первого стана или первого, положим, участка доверие было оказано, но пристав второго участка этого доверия был лишен. У кого-нибудь из служащих жандармского, и чаще охранного, отделения вдруг появлялись какие-то особые суммы, к нему начинали ходить неизвестные люди, из числа тех, о которых я упоминал ранее. В городе начинали ходить тревожные слухи, жители начинали разъезжаться, губернатор их успокаивал, но сам был не всегда уверен в том, что спокойствие будет сохранено. Из министерства всегда получались телеграммы тревожные, с указанием на то, что готовятся беспорядки, и с приказанием употреблять самые энергичные меры. Меры принимались, и распоряжения делались, но не все этим распоряжениям верили.

Бывало даже так, я сам являюсь свидетелем этих событий, что чины полиции не верили губернаторским приказам, полагая, что это так делается для виду, для приличия, но что им лучше известны истинные виды правительства. Они, не веря губернаторским приказам, прислушивались к какому-то голосу издалека, которому, очевидно, более верили. Словом, получалась полная суматоха, полный беспорядок, полная дезорганизация и деморализация власти.

А в это время в Петербурге, на Фонтанке № 16, в одном из отдаленных углов департамента полиции, уже работал печатный станок. К нему был приставлен, а не сам стал, офицер жандармского корпуса Комиссаров, с помощниками, в статском платье, И вот они-то именно и печатали те воззвания, о которых я вам ранее говорил.

Действия этой организации и работа Комиссарова были обставлены столь таинственно, и вообще все действия их были столь конспиративны, что, конечно, не только в министерстве, но и в департаменте полиции почти никто не знал о существовании этой типографии, организованной именно теми, кто должен находить подпольные типографии, и, во всяком случае, если кто-нибудь и знал, то знали только те, кому это ведать надлежало. Но этой таинственностью не изменялся успех дела, что доказываюсь тем, что, когда лицо, открывшее эту типографию, обратилось с вопросом к Комиссарову об успехе дела, он ответил: "Погром устроить можно какой угодно; хотите на 10 человек, а хотите и на 10 тысяч". Это фраза историческая.

К сведению господ представителей киевлян я могу сообщить, что 3 февраля был организован погром именно на 10 тысяч, но его удалось предупредить.

Председатель Совета министров, как говорят, испытал сильнейший припадок нервной астмы, когда узнал о работе этой типографии, и это обстоятельство, вероятно, помешало ему немедленно выяснить эту организацию на месте; так или иначе, но он ограничился тем, что вызвал Комиссарова. Тот ему доложил о своих действиях и, вероятно, о полномочиях, но результат-то был тот, что через три часа не было ни станка, ни воззваний, ни Комиссарова, ни его помощников, — осталась одна только пустая комната, и вот почему ни министр внутренних дел, ни кто-либо из нас никогда не узнает тех лиц, которые объединяли действия этой широкой организации, обеспечивали участникам их безнаказанность, магически действовали на умы полицейских и других чинов и, наконец, имели такую власть, что находили возможным исхлопатывать для наиболее отличившихся награды и повышения.

Эти примеры бывали. Я только потому не могу их привести, что говорю без надлежащей подготовки, что у меня нет под руками тех справок, которые, хотя в ограниченном количестве, но все-таки имеются. Мне пора было бы кончить, я уже утомил ваше внимание.

Голоса: Просим, просим...

Кн. Урусов:

Поэтому я перейду к выводу из всего только что сказанного.

Первый мой вывод заключается в том, что мы не имеем никаких гарантий относительно прекращения деятельности этих преступных полуправительственных организаций и относительно того, что в них не будут принимать участия лица, состоящие на государственной службе и впредь. Да иначе и быть не может, так как главные вдохновители находятся, очевидно, вне сферы воздействия министра внутренних дел, и вот почему я, не направляя свои слова ни против министерства, ни против отдельных министров, могу все-таки утверждать, что категорическое заявление, сделанное нам сегодня, вряд ли имеет под собой твердую почву.

Я могу утверждать даже больше, а именно что никакое министерство, будь оно даже взято из состава Государственной Думы, не сможет обеспечить порядок и спокойствие, пока какие-то, неизвестные нам люди или темные силы, стоящие за недосягаемой оградой, будут иметь возможность грубыми руками хвататься за отдельные части государственного механизма и изощрять свое политическое невежество опытами над живыми людьми, приводя какие-то политические вивисекции.

Голоса: Браво, браво.

Кн. Урусов:

Еще одна мысль неотвязно просится наружу; она уже мало имеет отношения к этому вопросу, хотя отчасти является выводом из всего сказанного. Она относится к деятельности самой Государственной Думы.
Господа народные представители, мы принесли сюда, со всех концов России, не только жалобы, негодование, но и горячую жажду деятельности, самоотвержение, истинный, чистый патриотизм.

Здесь много лиц, живущих доходами от имений, а много ли вы слышали возражений против принудительного отчуждения земли в интересах трудового земледельца?

Здесь много лиц, принадлежащих к привилегированному сословию, занимающих привилегированное положение в обществе, а много ли мы слышали здесь слов, которые раздались бы против идеи всеобщего гражданского равенства и против широких реформ в демократическом народном духе, и не эта ли Государственная Дума, которую так легко и охотно называют революционной, с самого начала своей деятельности и до последнего дня бережно старается поднять царскую корону, поставить ее выше наших ежедневных политических дрязг, выше наших ошибок и оградить ее от ответственности за эти ошибки?

Какую еще, казалось бы, Думу нужно в то время, когда наступила пора неотложных реформ, как не такую, в которой личные интересы и классовая борьба уступили место идее единого народного и государственного блага? (взрыв аплодисментов, голоса: браво, браво)

И все же мы все чувствуем, как на нас ополчаются всюду те же неведомые темные силы, как они ограждают от нас доверие верховной Власти и лишают возможности Государственную Думу работать в том единении с этой властью, которая, по основному закону, утвердившему наш новый строй, является и необходимым залогом успеха нашей работы, и необходимым залогом мирного развития нашей государственной жизни. Здесь, господа, скрывается большая опасность, все ее чувствуют; эта опасность, смею сказать, не исчезнет, пока на дела управления, а следовательно, на судьбы страны будут оказывать влияние люди, по воспитанию вахмистры и городовые, а по убеждению погромщики (несмолкаемый гром аплодисментов).

Голоса: Погромщики! (Председатель звонит).
Голоса слева: Погромщики...

Винавер (С.-Петербург):

Господа народные представители. Спокойная, умеренная, исполненная истинного государственного достоинства, речь моего предшественника в значительной мере передвинула внимание собрания туда, куда надо было его направить (голоса: браво). Министр внутренних дел начал свою речь с того, что он желал бы убедиться, по долгу совести, пригодно ли то орудие власти, которое ему вверено. Он считал нужным это сделать, даже не будучи к тому обязанным, как говорил он, в силу закона. И когда мы слышали эти слова и торжественное уверение в том, что министр полуправды не допускает, то казалось, что в результате этой речи, в результате правдивого анализа, мы получим оценку явлений в более широком масштабе, чем то сделал г. министр внутренних дел.

Меня приводит в смущение тот вывод, к которому приходит, по-видимому, министр внутренних дел, ибо в конце концов выходит, что министр доволен "тем орудием власти, которое ему вручено". Все дело сводится к тому, что у одного чиновника где-то в провинции, "на почве совместного участия в борьбе с декабрьскими беспорядками", как выразился министр внутренних дел. установились "отношения" к двум "организациям" и что чиновник распространил какие-то воззвания. Этому чиновнику было выражено одной рукой предупреждение, а другой - вручена награда
(продолжительные аплодисменты).

Это — окончательная оценка явлений со стороны министра внутренних дел. Когда я слушал эту часть речи, мне стало страшно за будущее наше не только потому, что стоят между нами и верховной Властью лица, так метко и ярко охарактеризованные моим предшественником, но и потому, что те, кто перед нами является носителями исполнительной власти, так ограничены в понимании истинных размеров политических явлений. Неужели, в самом деле, вы полагаете, что вся страна волнуется оттого, что один чиновник в провинции занимается невинной политической деятельностью, и оттого, что правительство дало ему награду или сделало предупреждение?

Когда министр внутренних дел, в заключение приведя эти факты, связал их с тем, что страна нуждается во власти, что власть направлена ко благу граждан, что она призвана охранять жизнь, спокойствие и порядок, то стало страшно потому, что вы, значит, разумеете, что этими средствами - средствами, которые мы выставляем как позор, - вы думаете охранять жизнь и спокойствие граждан. Для нас эти явления - не вопрос о мелких провинностях отдельных чиновников, не вопрос о том, ходит ли чиновник на собрания, принимает ли он участие в политической жизни. Для нас дело не в этом, а в том, что были пущены в ход средства, которых никогда и нигде в мире не применяла власть, именующая себя государственною.

Во всей истории культурного человечества вы не найдете страны, в которой власть дерзнула бы сказать: я, призванная охранять жизнь, спокойствие и порядок, я, виновная, даже если только бездействую и не охраняю жизни граждан, когда на нее посягают другие, - я сама сделаю эту жизнь граждан орудием, я принесу ее в жертву для торжества моих политических замыслов, и сделаю не открыто, а тайно, крадучись, - вложу нож в руки одних граждан и сделаю их убийцами других, моих же граждан!

Да разве вы не видите, что вы или ваши предшественники сделали взаимное уничтожение граждан нормальным средством политической борьбы? В этом заключается весь трагизм положения, и этот трагизм обостряется тем, что вы его даже не понимаете!

Когда, при управлении Плеве департаментом полиции, впервые появились еврейские погромы - лет 25 тому назад, - совпадение их с революционным движением и с сломившей его реакцией вызвало у всех недоумение. Чуялось в этом совпадении нечто недоброе. А когда через 20 лет тот, кто был директором департамента полиции, стал министром внутренних дел и в Кишиневе разразился погром, это новое совпадение вновь вызвало глубокую тревогу. Стало известно, что какая-то телеграмма из Петербурга была послана кишиневскому губернатору. Официальное опровержение этого известия никого не успокоило; и у всех нас осталось убеждение, что телеграмма была и что кишиневские ужасы были инсценированы. Быть может, телеграмма не была отправлена кишиневскому губернатору, а, как говорили, соседнему, херсонскому? Будущее еще осветит в деталях эту таинственную страницу, но провокация чувствовалась уже со всем ужасом очевидности.

Вслед за тем в разных углах России стали вспыхивать те же явления; разлившись из Петербурга по всей стране, зараза охватила все органы власти, и всюду жизнь граждан стала орудием политической агитации властей. Достаточно было в какой-нибудь местности появиться какой-нибудь самой невинной организации, явной или тайной, все равно, - для того, чтобы местная власть считала себя вправе подавлять эти проявления политической жизни, набрасывая одну часть населения на другую. Можете ли вы удержать дальнейшее распространение этой заразы? Желаете ли удержать ее и какими средствами вы для этого располагаете? Твердой власти желаем и мы, но мы желаем, чтобы эта власть пользовалась средствами, какие власти подобают.

Присмотритесь к тому случаю, который министр внутренних дел излагает как маленький инцидент с провинциальным чиновником, провинившимся в политической пропаганде и получившим от начальства предупреждение. В рапорте чиновника Макарова приведен текст воззваний, которые ротмистр Будаговский распространял среди населения. В этих воззваниях чиновник на государственной службе ротмистр Будаговский призывает население образовать дружины, вооружаться вилами и косами и подняться против евреев и революционеров: "Прочь жиды и их братья-ученики, социал-демократы и революционеры, долой жидов и их братьев социал-демократов и революционеров". Эти воззвания ротмистр Будаговский не только распространяет, он доводит об этом до сведения начальства, пишет два донесения, одно за другим подряд, и докладывает в них: я, ваш чиновник, вам подчиненный, употребил вот какое средство политической борьбы. Для чего он это пишет? Должно быть, знает, что осуществляет нечто желательное наверху. И прибавляет: "...в деле борьбы с революционным движением эти, распространенные мною в значительном количестве воззвания окажут существенную пользу".

И далее: "Я убежден, что эти воззвания благотворно повлияют на крестьян и удержат их от насилий над помещиками". Это — цитата из донесения ротмистра Будаговского по начальству. Это не частная дружеская переписка, не политическая исповедь, это — бумага за номером, писанная по начальству и попавшая в надлежащие руки.

Что же начальство с этой бумагой делает? Бумага адресована в особый отдел департамента полиции.

Какой это особый отдел? Учреждена, оказывается, при ведомстве министерства внутренних дел, новая инстанция, которая стоит вне связи с прочими учреждениями страны, которая имеет право сноситься с мелкими чиновниками на местах, которая получает от них непосредственные донесения, дает им непосредственные приказы и может, следовательно, из Петербурга, вне установленной иерархической лестницы, руководить как угодно действиями особой государственной машины, пользующейся и своеобразными средствами, И в этот-то отдел, сокрытый от глаз обывателя, направлялись донесения. Донесения эти, как оказывается, обнаружил в своем отделе чиновник Макаров, Они были присланы еще в ноябре и декабре месяцах. Первое было прислано 27 ноября. Напомню, что 27 ноября было за две недели до московского восстания, о котором упоминал министр внутренних дел. Второе было послано 5 декабря. Когда они были присланы, они поступили к чиновнику Тимофееву. Этот чиновник Тимофеев, заведовавший тогда особым отделом, передал их чиновнику, заведующему департаментом полиции, действительному статскому советнику Рачковскому. Таким образом, бумаги с официальным донесением перебывали в руках одного чиновника, другого чиновника, а затем были доведены до сведения министра внутренних дел. Когда бумаги поступили, на них были сделаны пометки: на первой - "прилагаемые воззвания Союза 17 октября, безусловно, заключают в себе натравливание против евреев", на второй, от 5 декабря: "еще ряд воззваний, направленных против евреев".

С этими пометками бумаги направлялись в ноябре и в декабре к двум чиновникам и к министру внутренних дел. Прошли два месяца, новый чиновник Макаров случайно их разыскал и составил о них рапорт. Еще прошли три месяца, пока рапорт был напечатан в газетах и о нем узнала вся Россия.

Что же вы, власти, сделали за все это время?

Из слов, которые здесь были сказаны, видно, что Будаговскому было сделано предупреждение, а что было сделано чиновникам повыше, что было, сделано Рачковскому, что было сделано г. Тимофееву?

Эти люди, сидя здесь, знали о том, что распространяются воззвания, натравливающие одну часть населения против другой. Сделали ли они хоть один шаг, чтобы остановить преступную руку, чтобы раскрыть преступление? Да, говорят, что после московского восстания Рачковский вернулся и перестал исполнять свои обязанности. Не знаю, сумеет ли министр внутренних дел ответить мне сейчас же: известно ли ему, что Рачковский, лишенный звания вице-директора департамента полиции, назначенный чиновником особых поручений, на следующий же день сел за тот же вице-директорский стол, с наименованием чиновника особых поручений и до сих пор за этим столом сидит?

Известно ли ему и пожелает ли он ответить, что Рачковскому по случаю этого переименования было назначено не малое вознаграждение - в 75 тысяч рублей (голоса: ого!... браво!... браво!...). Известно ли министру внутренних дел, что сделалось с г. Тимофеевым, который состоял тогда чиновником, заведующим особым отделом? - с господином Тимофеевым, судьба которого представляет некоторый особый интерес, ибо он был юрисконсультом при московском градоначальнике, когда московским градоначальником был генерал Трепов; он был заведующим особым отделом департамента полиции, когда товарищем министра внутренних дел был генерал Трепов; и он состоит при дворцовом коменданте, когда дворцовым комендантом состоит генерал Трепов (общий смех).

Этот Тимофеев и Рачковский, и министр внутренних дел Дурново, которым все эти сведения были известны, — что же они, по мнению нынешнего министра внутренних дел, являлись чиновниками, исполнявшими заветы власти, направленные к охране жизни и спокойствия граждан? Отчего они не преданы суду? Ведь они стояли во главе управления и знали, что подведомственные им чины разбрасывают прокламации, возбуждают одну часть населения против другой, заражают воздух ядом убийства, и, зная все это, молчали? Отчего же вы о них не вспомнили, когда "предупреждали" ротмистра Будаговского? Господа народные представители! Факты, которые я привел, в достаточной мере показывают, каков истинный источник всех наших бед, откуда все направляется, при чьем содействии распложаются ротмистры Будаговские. Их теперь много.

Мой предшественник упомянул здесь о гомельском погроме. Это был гомельский погром номер второй,— не тот, который в свое время наделал шуму, а теперешний - тихий, малозаметный, но чрезвычайно характерный. Этот погром расследовал чиновник министерства внутренних дел Савич.

Оказывается, что на этот раз на месте не было даже обычных условий погрома. Савич рассказывает, что толпа состояла всего из 10—15 человек поджигателей, в казачьей форме, и что толпа эта была снабжена оружием помощником начальника жандармского управления. Об этом всем рассказывает сам г. Савич. Когда ему об этом было доложено на месте, он был до того изумлен, что потребовал, чтобы сам помощник начальника, граф Подгоричани-Петрович, и сам начальник его - Поляков изложили ему свои показания собственноручно. Копия этих показаний у меня перед глазами. Оказывается, что в городе Гомель тоже имеется типография, отобранная у революционеров и тоже благосклонно переданная властями для печатания призывов к погромам. Видите, как такие примеры заразительны (смех).

А относительно оружия имеются следующие данные. Начальник Подгоричани-Петровича Поляков об этом пишет: "Он (т.е. Подгоричани-Петрович) обнаруживал в своих письменных заявлениях, — я извиняюсь за непарламентские выражения, — бесцеремонную ложь. Он говорит, что из захваченных у революционеров 75 револьверов он выдал союзу патриотов 25, которые потом ему были возвращены. Оказывается же, что, по произведенному подсчету, налицо было только 37, не хватало, значит, 38 револьверов. И когда его спросили, где револьверы, он рассказал небывалую историю по этому поводу: он эти 38 револьверов сунул в какую-то таинственную дверь какому-то незнакомцу, предполагая, что он этим наилучшим образом борется с революцией".

«Точно такой же тайной, - пишет Поляков, - было облечено исчезновение из канцелярии графа хорошо оборудованной типографии, отобранной у революционеров. После отъезда графа ее отыскали; оказалось, что она находится у Макосевского, члена "союза патриотов".»

И перед лицом всех этих фактов, полных ужаса, что же отвечают на запрос Государственной Думы представители власти?

Государственная Дума не интересуется дисциплинарной провинностью отдельного чиновника.

Государственная Дума интересуется вопросом о том, понимаете ли вы, гг. министры, размеры бедствия? Что вы о нем думаете? Какие у вас есть средства для его пресечения? И вместо того, чтобы ответить; вот зло и вот мои средства против него, министр отвечает, что он, с одной стороны, ротмистра Будаговского наградил, а с другой стороны, его предупредил.
Не вправе ли мы сказать, что мы находимся в большом смущении перед этим ответом?

Власть может и должна быть сильна и тверда. Власть может и должна охранять жизнь и спокойствие граждан. Но для этого она прежде всего не должна колебать свои собственные нравственные устои. А вы вырвали с корнем эти устои, потворствуя преступлению как орудию власти; это орудие развратило тех, кто еще не был вконец развращен. И никакая перемена к лучшему потому невозможна, пока не будет обновлена вся наша разлагающаяся, прогнившая до корней администрация.

Далее, вы разрушили устои твердой власти потому, что вам нужно было для производства своих экспериментов создать почву бесправия. Там, где приходится управлять путем восстановления граждан против граждан, нужно ослабить одних, чтобы легче выставлять их под нож других. И вы это сделали мастерски, Вы разводили в течение 20 лет и продолжаете разводить теперь эти бациллы бесправия, ими кишит теперь уже воздух всей России. В этой гнилой атмосфере рождаются те ужасы, смысл которых так страшен для нас и так чужд вам. Если вы полагаете, что вы этим укрепляете власть, то глубоко заблуждаетесь. Тот порядок управления, который вы поддерживаете, не есть проявление власти твердой и сильной: имя ему - анархия. Когда собирается где-нибудь кучка незрелых юношей, которая провозглашает анархические принципы, вы на эту безумствующую молодежь сыплете громы, ополчаетесь пулеметами. А я думаю, что та анархия, которая бродит в юных умах и гнездится в подполье, в потаенных углах и закоулках, во сто раз менее вредна, чем ваша открытая, ваша сановная анархия (бурные аплодисменты).

Набоков (С.-Петербург):

Господа народные представители. Вологодский погром, о котором я хочу сказать несколько слов, заслуживает внимания потому, что является, на мой взгляд, очень блестящей иллюстрацией тех общих соображений которые с такой убедительностью и глубиной были высказаны предшествующими ораторами. В вологодском погроме прежде всего я должен восстановить некоторые черты, которые не получили вполне точного освещения в речи г. министра внутренних дел.

Г. министр внутренних дел сказал нам, что погром начался ввиду насильственного закрытия лавок в день 1 мая; что первый выстрел последовал со стороны манифестантов и что губернатор, полицеймейстер и прокурор принимали все зависящие от них меры для прекращения погрома и даже подверглись личным неприятностям; что показания всех опрошенных лиц это подтверждают; что войска были вызваны, к сожалению, слишком поздно, а стражники бездействовали, потому что губернатор запретил им стрелять.

На самом дел стражники стреляли, это подтверждается показаниями многочисленных лиц, из которых один дал показание перед смертью, потому что он был убит пулей стражника. Это же самое говорят показания официальные, показания полицеймейстера г. Вологды.

Стражники стреляли в народный дом, стреляли в противоположной дом Бартеньева, которые оба подверглись разгрому.

Стражники не стреляли тогда, когда шла речь о защите дома городского головы Клушина, и тут на место стражников выступил отряд милиционеров, по-видимому очень малочисленный, и стрелял в воздух, не причинив никому никакого вреда, но наведя немедленно панический ужас на тех громил, которые шли против дома Клушина; они тут же разбежались, и это показывает, как легко было остановить погром в самом его начале.

Что погром начался с насильственного закрытия лавок — это тоже не совсем верно. Из очень подробных показаний того же полицеймейстера явствует, что погром никакой связи с закрытием лавок не имел. Не было даже попыток насильственного закрытия лавок.

В то время, когда все те, которые собрались 1 мая в Вологде устроить митинг за городом, шли к народному дому, который был сборным пунктом, откуда должна была двинуться процессия, мирный характер которой был удостоверен и обещан и который действительно оставался сохраняемым до тех пор, пока процессия не сделалась объектом нападения, - в то время, когда люди, которые должны были участвовать в этой процессии, шли по направлению к этому дому, некоторые из них заходили в лавки и уговаривали, а в других лавках, как удостоверяет тот же полицеймейстер, требовали закрытия их. Некоторые лавки были закрыты, а большинство, по-видимому, осталось открытыми. Этим заканчивается все, что относится к лавкам; стало быть, повторяю, что насильственного закрытия лавок не было и что возбуждения страстей, вызванного этим актом, не было, потому самому, что и акта этого не было.

Погром начался тогда, когда процессия пошла от народного дома к тем местам за городом, которые называются в Вологде "лагерем", хотя лагеря там никакого нет. И в то время эту процессию, в которой было, по показанию одних, не больше 150, а по показанию других — 500, встретила огромная толпа, в 600—800 человек, состоявшая из крестьян и главным образом из железнодорожных крючников, вооруженных дубинами и камнями. Когда одна процессия встретилась с другой, то из толпы крючников и крестьян полетели камни — и значит, совершилось прямое нападение, — тогда из толпы манифестантов было сделано несколько выстрелов, одним из которых был ранен один из крестьян, а затем манифестанты разбежались. С этого момента и начинается погром, который уже направлен не на эту манифестацию, разошедшуюся, а на народный дом и окружающие его дома.

И вот с этого момента, в сущности говоря, и начинается роль того лица, которое в Вологде имеет символическое значение, какое имеют по отношению ко всей России те темные силы, на которые намекал представитель Калужской губернии, - это ротмистр Пышкин. По поводу его деятельности и по поводу запрещения стрелять, данного им, есть довольно красноречивые указания; есть показания пяти лиц, которые слышали, как в официальном месте, в помещении, где живет этот ротмистр Пышкин, он по телефону в 6 час. вечера, в то время, когда речь шла о защите дома Клушина, говорил с кем-то на "ты".

По показаниям этих пяти лиц, сделанным в одних и тех же терминах, он говорил: "Черной сотни не тронь, в революционеров стреляй, патронов не жалей'' - это выражение, очевидно, позаимствованное (аплодисменты, смех).

"Если выйдут, еще дадим". Это ротмистр Пышкин говорит в своем кабинете, служебном, а что он говорит в городе? По этому поводу есть опять-таки показания в деле, показания, которые свидетельствуют о том, что, когда ротмистр Пышкин, во главе 30 конных стражников с шашками наголо, приближался к тому месту, откуда пошел разгром народного дома, причем с ним находился полицеймейстер, и когда из толпы крестьян и крючников обратились к ротмистру Пышкину с просьбой: "Позвольте их бить", то ротмистр Пышкин, обращаясь к полицеймейстеру, говорил: "Просите его, это в его власти".

Полицеймейстер ничего на это не ответил. Наконец, во время разгрома народного дома Пышкин, как установлено, оставался на площади, ограничивая свою деятельность тем, что велел стражникам стрелять в народный дом и затем в дом Бартеньева. Тушить пожар никто не дозволял, и когда приехала пожарная команда, то была перерезана кишка.
Затем, предполагалось, что в народном доме в это время был митинг; когда же полицеймейстер, желая удостовериться в этом факте, вошел в народный дом, с тем чтобы убедить митинг разойтись, то оказалось, что в народном доме были библиотекарша и 6 девочек, пришедших брать книги. И с первого момента, когда начался погром, и когда он продолжался, в народном доме никакого митинга не было.

Спрашивается теперь, чем объясняется такое неожиданное нападение на народный дом? Оказывается, что накануне предполагалось, что митинг будет в народном доме, а потом утром решили не делать митинга в народном доме и выйти за город. Кто-то начал об этом распространять еще накануне, а может быть и за несколько дней, в деле есть указания на то, что стражники привозили крестьян из окружных деревень, что крестьяне были напоены водкой; в деле есть еще несколько подробностей относительно жены местного земского начальника, которая, по показаниям одного из участвующих лиц, в самом начале, утром, была замечена на мосту, вблизи народного дома, окруженная толпой крючников, которых она приглашала принять участие в погроме, и затем эти крючники впоследствии присоединились к другой толпе крючников и таким образом образовали погромную толпу.

Когда приходилось защищать дом Клушина, то полицеймейстер обратился к толпе и говорил, что если нападение не будет остановлено, то кто будет стрелять. На это последовал ответ со стороны стражников: "Мы будем стрелять, если прикажет ротмистр", Совершенно ясно, что губернатор, полицеймейстер, прокурор желали прекратить погром; совершенно верно, что они сами при этом пострадали, что они уговаривали толпу, что они даже вступали чуть ли не в драку.

Полицеймейстер так к концу вечера измучился и устал, что не был в состоянии держаться на ногах. А между тем погром все-таки произошел, произошел тогда, когда, по-видимому, достаточно было одного залпа, данного на воздух, чтобы погром в Вологде прекратился. Является естественным вопрос: как это могло произойти? И ответ на этот вопрос получается, если сопоставить роль ротмистра Пышкина, который является тайным правительством в городе Вологде, наряду с ролью явного правительства — губернатора, полицеймейстера и прокурора.

И вот, господа, из этой иллюстрации я вывожу иллюстрацию всего нашего положения в России.

У нас тоже есть тайное правительство — своего рода ротмистр Пышкин, и есть открытое правительство, которое в иных случаях, в лице представителей своих, одушевлено, может быть, горячим желанием положить конец всему этому безобразию. Но вологодский губернатор хорошо понял, что когда рядом с ним существует и продолжает до сих пор свою благонамеренную деятельность ротмистр Пышкин, то ему, вологодскому губернатору, при ротмистре Пышкине делать нечего и что если ротмистр Пышкин будет продолжать вести свою темную агитацию, возбуждать темные силы и направлять их, а за него будет, так сказать, отдуваться открытая власть, то для нее это положение несколько недостойное. Каково же в самом деле их положение? Они за все отвечают, а может быть, и не знают, что ротмистр Пышкин делает за их спиной. И один из них, вологодский губернатор, это понял и ушел в отставку. Я думаю, что это пример с точки зрения личного достоинства, государственного достоинства, — пример, достойный подражания (аплодисменты).

Но я вовсе не думаю, господа, и из речи представителя Калужской губернии вы можете это усмотреть, что дело далеко не в одном этом. Для Вологды дело вовсе не в том только, чтобы ушел г. вологодский губернатор или г. вологодский полицеймейстер: надо убрать прежде всего ротмистра Пышкина. Я думаю, что и для России мы должны, конечно, требовать, чтобы ушли те, которые сочли возможным существование с "ротмистром Пышкиным", но вместе с тем мы считаем, что когда они уйдут, то другие могут прийти на их место с одним только категорическим условием, чтобы были навсегда из русской жизни вырваны господа ротмистры Пышкины! (бурные аплодисменты).

Родичев (Тверская губ.):

Господа народные представители! Когда мы сегодня из уст представителя власти услышали совершенно благоприятный ответ на наш запрос, нам показалось, да, вот как следует поступать!

Мы запросили о судьбе Щербака, нам сейчас же ответили: "Дело кончено". Практически мы добились восстановления прав или некоторых прав для одного человека.

Но когда вслед за этим последовало объяснение, объяснение, в котором весь вопрос о судьбе социального мира, о судьбе спокойствия России свелся к вопросу о неправильном, о маленьком проступке провинившегося жандармского офицера, - я испугался за судьбу нашей страны. Очевидно, думаю, что каплями можно исчерпать море!.. Каким же путем можно положить предел тому порядку вещей, который привел Россию к тому состоянию анархии, в котором массовые убийства и подстрекательства к таким убийствам со стороны представителей власти являются вещью обыденной? Ведь они и нас перестали удивлять.

Ведь мы все признаем это за атмосферу, в которой мы живем. Для нас возникает вопрос о том, отчего мы задыхаемся. Нам отвечают: провинившиеся чиновники подвергнутся взысканиям и... подверглись.

Не в людях дело, господа.

Мы себе можем представить министра внутренних дел честным человеком, хотя это не всегда в России бывает. Теперь мы имеем это условие. Но система-то, система-то изменилась ли? Нет, к несчастью, положение таково, что люди с лучшими намерениями, оставаясь на старом пути, ничего сделать не могут. Закон в России перестал существовать, и правосознание исчезло в умах администрации. Что вы видите? Если администратор желает сделать карьеру, для него до сих пор было и остается, к несчастью, лучшим средством участвовать в каком-нибудь усмирении, учинить какую-нибудь расправу; до сих пор довольно верным путем в сенат и в государственный совет была порка крестьян; до сих пор учинение погромов открывало карьеру, до сих пор препятствие погрому часто ее портило.

Зимой мы видели пример: удаление губернатора, присутствие которого успокаивало г. Минск и гарантировало его от погромов, и вслед за тем назначение туда лица, только что прославившегося маленьким погромом и большой поркой. Когда это лицо было повышено в должности, погром произошел, и я боюсь, господа, что эта практика не прекратилась. Вы видите по тем сведениям, которые дает вам министр внутренних дел, в добросовестности которого нет никакого сомнения ни у кого здесь, вы видите, как мало он осведомлен! И это не есть личное свойство, это не есть состояние данного времени. Министр внутренних дел, если он добросовестен, осведомлен только в той мере, в какой ему современные нравы администрации позволяют быть осведомленным, ибо сообщение ложных известий, если эти ложные известия указывали на революцию, было тоже средством карьеры, и в министерстве до сих пор сидит лицо, которое позволяло себе делать ложные донесения.

Давно в России существуют два закона и два устава: один писаный, а другой неписаный.. По писаному уставу погромов не допускается, по писаному уставу все администраторы — честные патриоты, по писаному уставу клевета не допускается, по писаному уставу натравливание одной части населения на другую не допускается, но по неписаному все это награждено, и все это понимают деятели администрации. Разве каждый из нас не видал десятки раз в своей жизни примеров, когда честному и добросовестному администратору его подчиненные не подчинялись, зная, что они найдут поддержку в Петербурге и что в Петербурге честность не всегда служит залогом оставления на месте и залогом действительной власти. Ведь это явление, которое мы знаем повсюду, это явление, которое личным воздействием неискоренимо, ибо мы, господа, дожили до того, что два года тому назад была составлена комиссия о введении законности в России!..

Жалкое и тяжкое наследство оставил нынешней власти весь предшествующий режим, он оставил ей в наследство разложение и бесчестность, и с ними вы старыми средствами не справитесь.

Вы говорите: вам нужна власть; власть есть действенное оружие; нельзя брать у часового из рук ружье, хотя бы оно было и кремневое! У часового из рук ружья брать нельзя, но администрация отрешиться от беззакония должна, и то ружье, которое она держит в руках и которое называется беззаконием. оно должно быть выброшено и сломано. Это оружие, это отрицание права - основа всего старого режима. Это написано черным по белому.

Был день, когда министерство, вступая во власть, могло торжественно заявить стране, что оно отрекается от старых путей произвола и насилия, от старых путей лжи; оно этого не сделало в тот день.

Был день, когда министерство могло рука об руку с Государственной Думой идти к обновлению России и отречься от прошлых нечистых дел правительства. Оно этого не сделало до настоящий минуты (аплодисменты).

Господа, наше несчастье состоит не в том, что люди были злы, хотели этого — хотя есть и такие люди, — несчастье состоит в отсутствии государственного понимания. Эти силы, с которыми боги тщетно боролись, эти силы, может быть, задушат нашу страну.

Что такое тот режим, который якобы надо охранять властью? Это режим, который не признает ни за кем ни малейшего права. Когда нам говорят: "Я буду охранять право при помощи отрицания права", нам остается сказать: какая же судьба ждет нашу страну при этих охранителях?!

Скажу и больше того: те слова, то объяснение, которое здесь дано, быть может, с лучшими намерениями, вы знаете, какое значение будет оно иметь в умах всей администрации, живущей на местах? Я не ошибусь, если скажу: вперед гарантируется оправдание погромов (аплодисменты, голоса: верно!).

Будут искать виновника и найдут... "стрелочника", потому что только его ищут, потому что орудия восстановления прав не требуется.

Мы, представители страны, пришли к сознанию того, что при старом режиме жить невозможно.

Мы пришли к сознанию, мы это чувствуем на себе, что старый режим и носители его могут только угнетать страну, могут только разорять страну.
Ведь вы, господа, не забудьте, что политика последних дней имеет своим последствием государственное банкротство. Оно ждет нас осенью, если дела будут идти таким же образом, если власти будут обнаруживать то же непонимание, как теперь, ту же готовность вступить в столкновение с народным представительством. Государственным банкротством мы поплатимся еще раньше, чем поплатимся за это кровью. Подобно тому как они говорят нам: "Вы требуете уничтожения частной собственности", они говорят нам: Когда вы требуете уничтожения положения об усиленной охране, военного положения, вы хотите уничтожения власти".

Да, ту власть, которая развязывает руки всем безответственным деятелям, ту власть, которая ведет, наконец, к тому, что в рядах ее представителей число честных людей убавляется до того, что на них можно указывать пальцами, эту власть мы хотим уничтожить! (аплодисменты).

Но мы хотим создать другую власть, ту власть, которая опирается на авторитет справедливости. Я повторяю, мы двадцать лет жертвуем молоху авторитета власти и добились того, что власти нет, авторитета нет, других авторитетов, кроме военного положения, не имеется, и, увы, самое большое несчастье, что власть этого не знает.

Если данные представители власти зададутся вопросом о том, что же они могут сделать по отношению ко всем тем чинам, которые готовы изменить им и действовать против них, - в случае, если они пойдут на благо России, которые кинутся на население по первому потайному знаку, данному им с набережной Фонтанки, - что они сделают в этом случае? Они бессильны сделать что бы то ни было. Они могли бы показать пример уважения к праву и пример пожертвования своим самолюбием ради исполнения долга совести.

В тот день, господа, когда самой русской администрации из министерства дан будет урок преклонения перед правом, преклонения перед законодательной властью, в тот день мы будем иметь возможность надеяться, что мир и порядок в России будут восстановлены. До того дня ослепление людей, находящихся у власти, есть залог нового разорения и потрясения страны. Только покинув министерские места, они могут исполнить долг перед родиной и показать пример, в котором так нуждаются их подчиненные (бурные аплодисменты, голоса: в отставку!, в отставку!..).

Министр внутренних дел Столыпин:

Господа, я должен дать свое разъяснение теперь, так как, к сожалению, не могу остаться до конца - я должен ехать в Совет министров. Тут в речах предыдущих ораторов предо мною ясно предстали мысли говоривших, предо мною встал реальный ротмистр Пышкин и Пышкин как эмблема. Позвольте мне расчленить его в своей речи тоже таким образом. Отвечая на тот реальный упрек в неправде…

Набоков: В неточности…

Министр внутренних дел: …виноват, в неточности, который мне бросили, я должен сказать, что мне известны другие сведения о погроме, которые были мне доставлены лицами, специально мною посланными. Я должен указать на то, что ротмистр Пышкин немного неточен в речи Набокова. Дело в том, что стреляли, как точно установлено, в народный дом стражники пешие, а не те, которые были в распоряжении ротмистра Пышкина. Дело о погроме передано следствию, и если судебным следствием будет выяснена вина ротмистра Пышкина, то он, конечно, будет в ответственности.

Что же касается вологодского губернатора, тоже как реальной величины, то я должен сказать, что он подал в отставку ранее вологодского погрома. Затем, когда я его спрашивал по телеграфу о нареканиях, которые распространяются на администрацию и полицию, он ответил, что это сплошная ложь - извините за это выражение, но эти слова были в телеграмме. Затем, я выслушал реальные вопросы и нарекания от г. Винавера. Он спрашивает о моем мнении относительно моих предшественников. Мне кажется, что распространять настолько право запроса не следует. Я не обязан отвечать на такого рода запросы. Относительно реального факта о действительном статском советнике Рачковском, который сидел на месте вице-директора, я заявляю, что этого места он не занимает и ни на какой определенной должности в департаменте полиции не находится.

Перейду к Пышкину как к эмблеме. Я выслушал здесь от князя Урусова, что мои сведения неточны, что я не осведомлен. Я должен сказать, что я приложил все усилия, чтобы выяснить ту картину, которая была брошена в нас как обвинение, я имел показания лиц, выяснявших это бывшему председателю Совета министров, и документальные данные — на основании их только я могу ответить. Я могу показать их лицу, которое пожелает их видеть. Не знаю, настолько ли документальны данные князя Урусова и откуда он черпал свои сведения. Затем, он говорит, что, если даже министр внутренних дел одушевлен самыми лучшими намерениями, он лишен возможности сделать добро, ему мешают какие-то призраки ротмистра Пышкина в виде эмблемы.

Я должен сказать, что по приказанию Государя я, вступив в управление министерством внутренних дел, получил всю полноту власти и на мне лежит вся тяжесть ответственности. Если бы были призраки, которые бы мешали мне, то эти призраки были бы разрушены, но этих призраков я не знаю. Затем, меня упрекал г. Винавер в том, что я слишком узко смотрю на дело, но я вошел на эту кафедру с чистой совестью. Что я знал, то и сказал и представил дело таким образом, что то, что нехорошо, того больше не будет... (шум, крики: а Белостокский погром?!).

Одни говорят - ты этого не можешь, а другие — ты этого не хочешь, но то, что я могу и хочу сделать, на то я уже ответил в своей речи. Упрек, который мне сделал г. Винавер, что я узко смотрю на вопрос, я не совсем понимаю.

Для меня дело стоит так: если я признаю нежелательным известное явление, если я признаю, что власть должна идти об руку с правом, должна подчиняться закону, то явления неправомерные не могут иметь места.
Мне говорят, что у меня нет должного правосознания, что я должен изменить систему, — я должен ответить на это, что это дело не мое. Согласно понятию здравого правосознания, мне надлежит справедливо и твердо охранять порядок в России (шум, свистки).

Этот шум мне мешает, но меня не смущает и смутить меня не может, Это моя роль, а захватывать законодательную власть я не вправе, изменять законов я не могу. Законы изменять и действовать в этом направлении будете вы (шум, крики: отставка!).

Набоков (С.-Петербург):

Позвольте мне личное объяснение, одно слово (шум), Я хочу только сказать, что все сведения… (шум). Позвольте мне личное объяснение. Те сведения, которые я сообщил с этой кафедры, добыты из актов предварительного следствия, и сказать это меня лично уполномочил судебный следователь, и эти показания во всем между собою согласуются (бурные аплодисменты).

Рамишвили (Кутаисская губ.):

Господа народные представители. Здесь г. министр, который уходит, сейчас сказал: "То, что было темного в России, не будет больше" - и этим признал, что это дело рук министерства. Значит, образумился он после чего-то, после каких-то призраков, признал в этом факте, что сознательно делалось то, что делалось темного, омерзительного, губящего всю Россию. Сказал или так проговорился министр, все равно, он выложил всю душу: простите за прошлое, в будущем не будет ничего подобного (свистки, крики).

Председатель: При этих условиях заседание продолжаться не может, Пользуясь правом председателя, я прерываю заседание на один час (аплодисменты). [...]

ПРОДОЛЖЕНИЕ - Стенограмма 24 заседания Государственной Думы с продолжением обсуждения докладов министров юстиции и внутренних дел - выступления депутатов Рамишвили, Шефтеля и графа Гейдена.