Р Е П О Р Т А Ж И:
ТРИ АНТИСЮЖЕТА К СЮЖЕТАМ ИЗ «БИЛЬД»
КРУПП: ПРОТОКОЛЫ !
ТРИ АНТИСЮЖЕТА К СЮЖЕТАМ ИЗ «БИЛЬД»
В основном законе, статья 5, гарантируется свобода печати: «Каждый имеет право устно, на письме и в изображении свободно выражать свое мнение, распространять его и беспрепятственно черпать информацию из общедоступных источников». Конституционный суд Федеративной Республики так интерпретировал эту статью из основного закона о свободе печати: «Наличие относительно большого числа органов печати, самостоятельных и конкурирующих между собой в выборе тенденций, политической окраски или мировоззренческой позиции». Но когда видишь, что 50 процентов рабочих вследствие изматывающего, отупляющего труда и в результате односторонне распределяемых привилегий на образование поддаются влиянию «Бильд», то понимаешь, что в общем мы не далеко ушли с нашей «свободой печати».
Власть шпрингеровского концерна выражается не только в применении силы или злоупотреблении ею. Характерно, что речь может идти и о господстве, достигаемом путем «отказа от применения силы» (в религиозном лексиконе это называлось бы «милостью божьей»), каковая милость означает, например, передачу заказов на печатание тиража «Бильд» другим газетным типографиям. Привожу лишь несколько цифр, касающихся органов печати, которые называют себя «независимыми» и «надпартийными», но в значительной степени зависят от заказов концерна Шпрингера.
«Ханноверше прессе»; собственный тираж — 150 000, тираж «Бильд» — 460 000 экземпляров;
типография «Сосьете» во Франкфурте: собственный тираж и другие заказы — 500 000, тираж «Бильд» — миллион экземпляров;
издательство Бехтле в Эслингене: собственные издания — 30 000 экземпляров, тираж «Бильд» — 550 000, соответственно Бехтле считается среди журналистов «правой рукой Шпрингера в провинции» — цифры доказывают, что как издатель он не более чем мелкий арендатор: направление его собственной газеты, следовательно, полностью совпадает с линией Шпрингера...
Понятно, что даже независимые от Шпрингера типографии боятся вызвать его недовольство. На пасху в 1968 году журнал «Пардон» собирался выпустить специальный антишпрингеровский номер. Но многие типографии отказались печатать его — из страха перед возможными репрессиями. Себастиан Хаффнер не преувеличивал, когда говорил: «Уже сегодня каждая газета в ФРГ существует, так сказать, «милостью Шпрингера» — и знает об этом. И нет среди них ни единой, которую он не сможет так или иначе прижать к ногтю, если ему это понадобится».
Одновременно становится все меньше возможностей эффективно сопротивляться такой зависимости и нивелировке. Профсоюзные организации и союзы журналистов указывают на «сужение и ухудшение рынка журналистского труда», а также на «исчезновение свободы и независимости журналистского труда» вследствие концентрации прессы. Только в 1966—1967 гг. после закрытия ряда газет или слияния их с концерном более ста журналистов перешли к Шпрингеру. Сокращение числа независимых газет увеличивает зависимость журналистов, ибо чем меньше независимых редакций, тем меньше возможность избежать давления со стороны владельцев или даже просто разойтись во мнениях с главным редактором и перейти в другую газету или журнал. Невеселая перспектива в ближайшее время остаться без работы или перейти к Шпрингеру отнюдь не способствует насаждению духа принципиальности и гражданской смелости журналистов.
Тот, кто видел на телеэкране, как униженно Клаус Харпрехт интервьюировал Акселя Цезаря Шпрингера, как осторожно он преподносил ему свои вопросы, как тщательно избегал при этом всякого намека на критику, как спешил ему на выручку, стремясь сгладить неизбежные «ляпы», — не мог не прийти к выводу, что здесь кто-то обслуживает своего будущего (или уже теперешнего) хозяина.
Сотрудники журнала «Пардон», чьи возможности много скромнее, чем возможности Управления по делам прессы ФРГ, в течение трех недель проводили проверку достоверности публикаций «Бильд». Результат: большинство статей в «Бильд» — чистый вымысел и грубейшая фальсификация.
Из очерка «Трудности опубликования правды за фабричными стенами»
Перевод с немецкого Э. ВЕНГЕРОВОЙ
«Каждому — свое», или Зачем «Бильд» сочинила одну поучительную историю
Известно, что шпрингеровская «Бильд» односторонне и искаженно подает информацию, передергивает и извращает факты, стремясь оболванить массы, лишить их собственного мнения, чтобы сами одураченные еще и находили удовольствие в своем бесправном положении. Она навязывает свое мнение как раз тем непривилегированным слоям населения, которые больше всех нуждаются в просвещении.
Мы провели исследование методов ее работы и установили: «Бильд» не только подтасовывает факты, она их выдумывает, чтобы распространить и навязать читателю свой взгляд на вещи.
В номере от 13 апреля 1970 года на первой полосе «Бильд» преподнесла читателям сенсационный заголовок: «Сегодня шефом буду я». Над этой шапкой было напечатано: «Для одного из мелких служащих стал явью сон, который каждую ночь снится миллионам». Но чтобы читатели не вздумали наяву претворять в жизнь свои сны, уже в подзаголовке сообщалось о провале эксперимента: «Однако к вечеру он был сыт этим по горло».
Дело якобы обстояло так: «Пятидесятилетний шофер Иоганн Диркшнидер из Штукенброка под Падерборном на один день стал шефом предприятия с персоналом в 320 человек и оказался вынужден признать, что «быть шефом совсем не так просто».
В следующем абзаце следовало рассуждение о равенстве шансов. Дескать, «оба когда-то одновременно начинали с малого», но один — более прилежный или более способный (эту мысль стараются внушить читателю) стал шефом, а другой так и остался «Иоганном». «Сорок лет назад на литейном предприятии два ученика с гордостью поставили свои подписи под трудовым соглашением. Один из них стал шефом фирмы, другой, Иоганн Диркшнидер, — шофером».
Пользуясь этим случайным «двойным юбилеем», «Бильд» решает проверить: справедливо ли, что мир делится на тех, кто внизу, и на тех, кто наверху; на богатых и бедных, на могущественных и слабых? Во время празднования юбилея шеф в присутствии всего персонала заявляет: «Иоганн, давай на денек поменяемся ролями. Попробуй-ка ты стать шефом».
Иоганну, выступающему от имени всех «неадминистраторов», надлежало показать, в состоянии ли он справиться с тяготами жизни шефа и вообще — могут ли подчиненные заменить свое начальство.
Как же реагирует Иоганн на это заманчивое предложение? «Бильд»: «Иоганн Диркшнидер не заставил просить себя дважды. Через несколько минут он уже сидел за письменным столом 60-летнего владельца фирмы Антона Брехмана» — и, как пишет «Бильд» дальше, вместо того чтобы работать, «курил толстую сигару». Но это еще не все: «Впервые за всю свою служебную карьеру он распорядился, чтобы ему на работе приготовили чашку кофе». С этими красивыми сторонами жизни шефа, «которая каждую ночь снится миллионам», «Бильд» позволяет шоферу успешно справляться.
Но потом, словно в кошмарном сне, на Иоганна Диркшнидера наваливаются обязанности, перед которыми он позорно пасует. «Его лицо все больше и больше вытягивалось»; «одновременно зазвонили вдруг три телефона». Для стенографирования явились секретарши, а он не знал, что им диктовать. Деловые партнеры стали напоминать о срочных заказах. Здесь «Бильд» заставляет «шефа на час» со стоном воскликнуть: «Мне за всю жизнь не доводилось отвечать на столько телефонных звонков. Служащие предприятия требовали аванса. Мне даже пришлось возражать против повышения зарплаты. А ведь сам я всегда радовался, когда у меня в кошельке водились деньжата».
Пользоваться правами шефа он умеет, а вот выполнять его обязанности, по мнению «Бильд», ему не под силу. Когда дело доходит до цифр, он обращается в бегство. «Он дезертировал из кабинета в тот момент, когда ему на стол посыпались счета, требовавшие немедленной оплаты».
Из этой истории следует мораль, которую «Бильд» хочет внушить читателю: каждый хорош на своем месте; классовые различия справедливы; не завидуй ни собственности, ни социальному положению другого — это тяжелая ноша; будь счастлив, что ты всего-навсего такой вот «Иоганн».
К этому выводу «Бильд» подводит 12 миллионов читателей с помощью своего подопытного Иоганна Диркшнидера. «А вечером, когда шеф вез его на грузовике домой, он в изнеможении сказал: «Я с облегчением думаю о завтрашнем дне, я рад, что снова сяду за баранку. Игрой в начальника я сыт по горло».
На этом можно было бы и остановиться. Намерения «Бильд» вполне ясны.
Сам по себе этот эксперимент достаточно нелеп: без определенных навыков и подготовки никто не может справиться с новой работой. Более того. Поездка на место мнимого происшествия показывает с каким цинизмом «Бильд» изобретает события и линии поведения, чтобы заставить масы видеть то, что хочется газете. Наиболее невинным подлогом во всей истории является то, что владелец фирмы Антон Брехман, шеф Диркшнидера, отметил свой служебный юбилей еще три года назад. Да и все остальное абсолютно не соответствует действительности. Эксперимент вообще не имел места. Сотрудник по фамилии Пихель, подписавший статью, в упомянутый день даже не был на «месте происшествия»; фоторепортер «Бильд», прибывший из Эссена, чтобы сделать снимки, на вопрос Диркшнидера! «А кто напишет статью?» — ответил: «Она
уже написана».
Репортаж, прошедший у Шпрингера в «досрочном исполнении», явился, по всей вероятности, изделием политического ателье, выполненным по спецзаказу главной штаб-квартиры Акселя Цезаря Шпрингера; он был направлен против избирательных прав и растущего самосознания рабочих. В записях одного из руководящих сотрудников шпрингеровского аппарата о нынешней стратегии концерна говорится, например, следующее: «...основным направлением будет решительное препятствие всяким попыткам расширить избирательное право (при всестороннем освещении этого вопроса в национальном и международном аспектах)».
В течение десяти минут в день юбилея Иоганну Диркшнидеру позволили изображать из себя шефа для шпрингеровской «Бильд». Диркшнидер: «Сразу же после половины пятого, когда служащие закончили работу (рабочие кончают в три), предприятие опустело». Из филиала фирмы была взята напрокат хорошенькая секретарша, позировавшая для «Бильд», ее даже сажали Диркшнидеру на колени. Три телефона вообще не могли звонить, поскольку в кабинете шефа их всего два.
Незадачливый юбиляр, который после сорока лет работы на одном предприятии получает сдельно, зарабатывая 750—800 марок в месяц, хотя и обращается к своему шефу на «ты», «если, конечно, при этом нет посетителей», чувствует себя выставленным на всеобщее посмешище. «Куда ни приду, все надо мной смеются: «А, шеф явился! Мы тоже не прочь свалять такого дурака».
«Бильд» — твой мститель и благодетель, или О том, как «Бильд» карает зло и вознаграждает добро
«Бильд» — газета великих упрощений, однако умение ее сотрудников с такой простотой говорить о самом главном кажется мне доведенным до высокого совершенства».
(Йозеф Герман Дуфуез, депутат бундестага от ХДС.)
«Объявления, 1971: Срочно! Ищем маму!» — такой 15-сантиметровой шапкой на первой полосе оповестила своих читателей «Бильд» об «одном из самых потрясающих газетных разоблачений наших дней»!
«Отчаявшийся отец дал объявление в газету, чтобы спасти своих четверых детей от безутешной тоски по домашнему теплу». Далее «Бильд» поясняет, что «родная мать детей, Рита Ц. из Везеля (30 лет), покинула их 26 октября 1970 года».
«Бильд», будучи «совестью нации», клеймит позором неверную мать, грубо поправшую истину, проповедуемую газетой: «В немецкой семье всегда порядок, это семья в прямом и полном смысле слова». «Ей безразлично, что будет с ее Андрее (четырех лет), Удо (трех лет), Бриттой (двух лет) и Хайко (одного года)». «Бильд» не преминула сообщить, что «четверо детей зовут ее, что они тоскуют по материнским объятиям. Ее дети вырастут баз материнской любви, но ей это все равно».
Мало того: «Бессердечная женщина оставила своему мужу письмо, в котором писала буквально следующее: «Я заявляю, что мои дети меня больше не интересуют и я не собираюсь впредь видеться с ними». Это письмо, «в которое трудно поверить», как признает и сама «Бильд», покинутый супруг Карл-Гейнц Ц., по воле «Бильд», обнаруживает на столе у себя дома. «Белокурый коренастый мужчина читал эти строки, не будучи в силах собраться с мыслями».
И когда возмущение миллионов читателей «Бильд» достигает апогея, газета в следующем абзаце представляет им истинного виновника происшедшего: «Вскоре после этого к нему пришел один из «иностранных рабочих», турок по имени Али, и сказал: «Если ты ищешь свою жену — то она у меня...»
Чтобы у читателей не возникло ни малейшего подозрения, что жена в конце концов могла иметь свои основания для ухода, «Бильд» цитирует восклицания мужа, предающегося воспоминаниям о полной семейной идиллии: «Зачем только она это сделала? — спрашивает он себя снова и снова. — Ведь пять лет мы были так счастливы…»
Хорошо известно, какие цели преследует «Бильд», раздувая чуть ли не на целую полосу этот сюжет, вызывающий сочувствие и возмущение читателей.
«Бильд», пытающаяся всеми способами произвести впечатление «народной газеты», на самом деле блестяще представляет интересы работодателей. Цинично именуя одураченных ею читателей «примитивами», планомерно отвлекая их внимание от действительных политических проблем, она старается внушить рабочему (для 50% рабочих ФРГ «Бильд» все еще остается единственной читаемой газетой) мысль о невозможности изменения его положения, о случайности и неизбежности судьбы. Виновником трудностей, которые в период кризисов грозят рабочему нищетой, выставляются не те, кто на нем наживается, а такой же эксплуатируемый труженик, как он сам, или, что еще эффектнее, представители меньшинств и меньшинства как таковые, например студенты-демонстранты или иностранные рабочие, на которых можно сорвать накопившееся зло и возмущение.
Как бы то ни было, в истории «Ищем маму!» причины, приведшие к развалу семьи, не раскрываются. «Бильд» описывает этот брак исключительно под углом зрения супруга. Она не пытается выявить социальную подоплеку или какие-либо другие причины разрушения семейной жизни.
Жена — нехорошая, «бессердечная» женщина; истинный виновник всего — турок. «Бильд» обращается с призывом к незамужним женщинам нации, предлагая им стать мамой малышек невинно пострадавшего супруга, которые «держатся за решетки кроваток», «ждут», «нуждаются больше всего в материнской ласке». Лишь бы нашлась «подходящая», а уж тогда, благодаря «Бильд», все в мире снова обретет порядок.
Я побывал у действующих лиц этой истории, описанной в «Бильд», у г-на Ц. на его квартире в Везеле. Ему всего 30 лет, то есть он на семь лет моложе, чем писала «Бильд», рекомендуя его «незамужним, разведенным и овдовевшим женщинам Германии», Господин Ц. играет роль, написанную для него газетой. Он говорит не о своей жене, а об этой «маме», «обманувшей его с турком, хотя у нее для этого не было никаких оснований и она всегда была безмерно счастлива». Господин Ц. занят сортировкой писем, которые подарила ему «Бильд». У него свободный выбор из сотен предложений, начиная от 18-летней «скромной и преданной девушки» и кончая «солидной пожилой учительницей средней школы, которая не хотела бы вступать с ним, рабочим, в сексуальную связь, зато готова подарить всю свою любовь бедным, брошенным на произвол судьбы малюткам».
Он рассказывает о том, как «Бильд» возила его в свою редакцию в Эссен, как он целый день созванивался с претендентками со всей страны, в результате чего появилась свежая публикация под названием «Новая мама никогда не должна сердиться».
Господин Ц. заявил: «После того как это было напечатано в газете «Бильд», я не принял бы назад настоящую мать детей, хоть приползи она на коленях». Господин Ц. испытывает к шпрингеровской газете огромную благодарность: «Я написал им письмо, чтобы они помогли мне разыскать жену. Теперь они собираются печатать еще две большие статьи, а когда я сделаю свой выбор, поместят еще все про «хэппи энд».
О том, что у его жены есть другой, ему рассказали соседи, когда он вернулся домой после нескольких месяцев монтажных работ. «Я даже подумать не мог, что жена на такое способна. Я всегда считал: раз у нее четверо детей, ей забот вполне хватает». Судя по всему, он смотрит на жену как на свою собственность: «Как только я об этом узнал, я запер от нее все платья и прочие вещи и отнял паспорт. Я где-то читал, у супругов это не считается кражей. Она своих платьев назад не получит».
Господин Ц. рассказывает, как жена скрывалась от него, пока за дело не взялась «Бильд»: «Мы их накрыли обоих в Дортмунде. В маленькой мастерской по ремонту одежды, где работал этот турок. Не понимаю, как можно связываться с иностранцем, да еще с таким жалким типом: он заикается, у него горб, с нервами не все в порядке и голова иногда трясется. Мы с одним журналистом из «Нойе вельт» застукали их ночью, он разнюхал об этом деле через «Бильд» и напишет статью в два раза больше размером. Мы позвонили в полицию и вызвали патрульную машину. Здесь, говорю, находятся те самые, о которых «Бильд» написала в той большой статье. Никогда не забуду, в каком виде мы их застали, когда ворвались. Это он, говорю я полицейским. Тебе, говорю, больше в Германии не жить. А как они там гнездились! На перекрытии между этажами расстелили матрацы и лазили туда спать по лестнице. Ну и свинство, доложу я вам. Они на этом чердаке черт-те чем занимались, а там и вымыться негде. Ну и мерзость, просто плевать хочется. Тут сверху спускается моя жена, и я ей сказал только одно: «Рита, я от тебя всего ожидал, ты была интересная женщина, но жить в таких условиях, в каких ты здесь живешь... это же цыганские условия, цыгане и те лучше живут...» Я подам заявление, пусть ее лишат всех материнских прав, нельзя ей больше видеть детей. Я своего добьюсь, пусть моя жена... пусть турка вышлют, первым делом пусть вышлют турка. Чтобы другим иностранцам было неповадно».
Фрау Ц. живет у своих родителей недалеко от голландской границы. Она почти не выходит из дома, боится, что ее снова выследят репортеры из «Бильд» или из «Нейе Вельт». (Ее показания нами проверены т опираются на заявление, сделанное под присягой). Газета ни разу не поинтересовалась тем, что чувствует или думает женщина, которой, по словам «Бильд», ее дети «безразличны» и которую не «заботит, что они вырастут баз материнской любви».
Фрау Ц.: «Нашу совместную жизнь, собственно говоря, уже давно нельзя было назвать браком. Почти все время, что мы жили вместе, он находился в отъезде на монтажных работах, а когда жил дома, то большей частью пил по ночам в кабаках. Уже второй ребенок родился на свет вопреки моему желанию, но с этим я еще как-то примирилась. Потом появился третий, за ним — четвертый ребенок. Он не хотел, чтобы я предохранялась... Пятый раз был выкидыш. Он все время грозился наделать мне еще больше детей. «В конце концов ты моя жена, — говорил он, — по крайней мере, так ты никуда от меня не денешься».
С господином К., турком, меня познакомил муж. Я кое-что делала для его мастерской. В тот вечер, когда соседи рассказали моему мужу обо мне и господине К., он при всех обозвал меня «шлюхой» и сказал, что отправит меня в Дюссельдорф, промышлять на панели. Он сказал: «Я обманывал тебя со многими женщинами», но, по его мнению, это совсем другое дело. Он схватил столовый нож и бросился на меня, но люди его удержали».
Она рассказывает о том, как появилось на свет письмо, которое, согласно сообщению «Бильд», «бессердечная женщина оставила своему мужу».
Фрау Ц.: «Не может быть и речи о том, что я оставила его дома на столе, как это изображает «Бильд». Я уже работала в Бохольте на швейной фабрике и жила в гостинице, когда муж однажды подкараулил меня после работы, вырвал из рук сумочку с документами и, угрожая ножом, требовал написать бумагу, что мои дети меня больше не интересуют и что я никогда не захочу их увидеть. Я вначале отказалась, но он сказал: «Посмотрим, я прикончу детей и тебя заодно». Потом стащил с меня туфлю и еще разорвал сверху донизу пальто. Если не удастся раньше, то во время развода я потребую, чтобы мне присудили хотя бы двоих детей».
«Бильд», которая бесспорно является все еще наиболее читаемой ежедневной газетой ФРГ, благодаря своей кампании «Ищем маму!» снова сумела восстановить справедливость, пусть не в зале суда, но по собственным законам Шпрингера: она покарала виновных и вознаградила правых, используя своего рода добровольную народную юстицию в форме охоты за человеком.
Из-за статьи в «Бильд» фрау Ц. дважды была опознана и теряла работу: «В течение полутора месяцев я работала в одном из отелей Дортмунда; вдруг однажды утром администратор вызывает меня к директору. Я вхожу, а у него на столе лежит «Бильд». Он кричит: «Это ваши дети?» Я спрашиваю: «Можно мне посмотреть?» Смотрю на фотографии и от волнения слова сказать не могу, потом говорю: «Да, это мои дети». И тут он говорит, что это свинство, что у него у самого трое детей, что он знает, каково это им, он сейчас же позвонит в «Бильд», купит на деньги из моей зарплаты билет и вышлет меня отсюда следующим же поездом».
Ее друг, турок, тоже был доведен до крайности. Господин К., уже 8 лет проживающий в ФРГ, не привлекавшийся к суду и не имевший дела с полицией, со времени ночного ареста в Дортмунде находится в «пересыльной тюрьме». Оснований для его ареста ему не сообщили. На телефонные запросы главный судья Хойэр заявляет, что не хочет высказывать каких-либо мнений по «столь щекотливому делу». Впрочем: «Я тоже не знаю, в чем конкретно состоят обвинения, выдвигаемые против этого человека». Чиновник иностранного отдела города Дортмунда, отвечая на вопросы, говорит: «Его не выслали до сих пор потому, что в данный момент бастуют служащие Люфтганзы и для этого нет технических возможностей».
Единственный параграф законодательства об иностранцах, который мог бы послужить основанием для высылки господина К., это параграф 10, пункт 11, который гласит: «Иностранец может быть выслан в том случае, если его пребывание наносит значительный ущерб интересам ФРГ».
В самом деле: стоит только «Бильд» основательно взяться за разрушенную семейную жизнь господина Ц., она тотчас же приобретает размеры события, способного нанести «значительный ущерб интересам ФРГ».
Пока турок К. в своей камере ожидает высылки, «Бильд» по горячим следам предлагает читателям «хэппи энд». Снова шапка на первой полосе: «Ты та, которая мне нужна!» Карл-Гейнц Цибель и его новая жена».
«Бильд» — в роли заботливой свахи. И хотя прежний брак еще не расторгнут, в данном случае «Бильд» смотрит на это сквозь пальцы. Ведь стоило «Бильд» сообщить о судьбе этого человека и его детей, более четырехсот женщин предложили свои услуги. Однако, едва увидев третью из них, «покинутый супруг заявил: «Это любовь с первого взгляда».
«Благодаря своему авторитету газета освобождает читателя от систематизирования, исследования и оценки событий, характерных для овременного мира». (Из материалов «Бильд» для внутреннего пользования).
Зачем «Бильд» заставила одного ученика в течение трех месяцев 20 раз менять место работы
«На «Бильд» можно положиться».
(Председатель ХДС земли Гессен Альфред Дреггер,
«Бильд», март 1971 года.)
Сочиняя истории, «Бильд» все больше пренебрегает элементарнейшими нормами журналистской добросовестности. По-видимому, Шпрингер полагает, что «бумага все стерпит», и того же ожидает от своих читателей. Судя по падению тиража «Бильд» (за последние четыре года он уменьшился на 25 процентов), все больше читателей постепенно сознают, что интересы господина Шпрингера находятся в явном противоречии с их собственными.
В сообщении, преподнесенном читателям «Бильд» 5 апреля, не хватает только зачина «жил-был», чтобы они могли определить, чем оно являлось на самом деле: злой сказкой.
Журналист, который для распространения неправды использовал в своей статье почти два десятка фраз, только в одной из них допустил нарушение стиля, то есть сказал правду: «Герберт В. (14 лет) из Кёльна в августе прошлого года был исключен из школы». Правда, это единственное соответствующее истине утверждение автора само по себе недостаточно убедительно, чтобы расставить акценты, нужные «Бильд». Это делается в заголовке, набранном жирным шрифтом: «Молодой человек, который за три месяца 20 раз менял место работы. На бензозаправочной станции или в кондитерской — работа везде была для него слишком тяжелой». «Вот оно как, — думает беспристрастный читатель, который хоть раз, правда не в «Бильд», а в кинохронике, видел демонстрации учеников-ремесленников против эксплуатации и в защиту своих прав, — демонстрировать они умеют, а работать им лень». Поскольку с животными церемоний меньше, чем с людьми, и, соответственно, с ними легче справиться (как, например, с евреями во времена третьего рейха, которых предварительно переименовали в «клопов и паразитов», или со студентами, по терминологии Штрауса — «животными» и «свиньями»), «Бильд» называет ученика «ленивым животным». Посещение родителей ученика, которого «Бильд» окрестила «ленивым животным», беседа с ним самим, знакомство с его налоговой карточкой и двумя местами его бывшей работы дают наглядное представление об истинном положении дела. Сообщение в «Бильд» строится по схеме средневекового «сожжения ведьм» — раз уж тебя однажды заподозрили в колдовстве, то что бы с тобой ни случилось, это будет расценено как подтверждение подозрения. Раньше на практике это выглядело так: связанную колдунью бросают в реку, и, если она не тонет, это свидетельствует о ее контакте со сверхъестественными силами и за это ее ведут на костер; если же она тонет, значит, так ей и надо. Что бы ни делал ученик, все расценивается как доказательство его вины. Искажая факты, «Бильд» пишет: «Чтобы отдохнуть от «тягот учебы», он первым делом устроил себе четырехмесячные каникулы. И только когда мать стала настаивать, говоря, что ему пора, наконец, начать работать, он подыскал себе место ученика на бензозаправочной станции». В действительности же каникулы у него были не четыре месяца, а, как положено, только один месяц (в это время он ездил на грузовике со своим отцом в дальние рейсы); первое свое место работы в качестве автослесаря на предприятии «Даймлер Бенц» он нашел не по настоянию матери, а еще во время учебы в школе.
«Бильд» продолжает: «Однако уже через три дня шеф его прогнал, так как Герберт В. предлагал клиентам «чистить ветровые стекла самим». Наливая бензин, он еще и ругался: «У вас заело крышку бензобака. Отвинчивайте ее сами, а то не получите горючего».
Свое первое место работы Герберт В. вынужден был оставить не через три дня, как об этом пишет «Бильд», а только через месяц, потому что у него не хватало квалификации, чтобы справляться с обязанностями автослесаря по ремонту машин.
«Бильд» лжет дальше: «На новом месте работы, в кондитерской, он также продержался всего лишь три дня. Вместо того чтобы носить противни с пирожными и месить тесто, он слизывал крем с тортов».
В действительности же на своем новом месте работы в качестве ученика в кондитерской Хохкирхена Герберт В. продержался не три дня, а шесть недель. Причиной расторжения трудового соглашения было не «слизывание крема с тортов», а, как сообщил мне владелец кондитерской Хохкирхен, несколько случаев опоздания на работу. По словам Хохкирхена, никто из репортеров «Бильд» ни разу не спрашивал его о бывшем ученике.
Следующее место работы изобретательный журналист из «Бильд» выдумывает для своей жертвы сам: «Из текстильной фирмы Герберт В. Исчез уже в первый день». Причина: «Так как ему пришлось ести ящик. «Я же не тяжелоатлет», - заворчал он на мастера». Далее «Бильд» продолжает в том же духе: «На следующем месте парню было лень ходить 200 метров до дома на обед. Вместо этого он воровал продукты из соседнего магазина». Здесь «Бильд» утаивает тот факт, что парень таскал еду не из-за лени, а потому, что его мать в это время лежала в больнице. Даже учетную карточку, забытую матерью Герберта в зале суда, «Бильд» использует в качестве доказательства «лености ученика»: «Он оставил учетную карточку в зале суда и с упреком заявил: «Мне тяжело ее тащить».
Новая ложь «Бильд»: «Потом юный бездельник сел в такси и отправился домой». Здесь явно чувствуется стремление вызвать ненависть миллионов читателей «Бильд», которые не могут позволить себе роскошь разъезжать на такси, к «отлынивающему от работы» ученику, по-видимому, располагающему деньгами (интересно откуда?).
В действительности же Герберт В. с матерью после суда полчаса шли домой пешком — мать экономила.
«Бильд» наделяет ученика такими «дурными свойствами», что каждый должен подумать, что это он «эксплуатирует» своих хозяев, а не наоборот; ученик, а не предприниматель чинит произвол; ученику, а не предпринимателю живется слишком хорошо. Следует предоставить больше прав не эксплуатируемым, не ученикам — все права следует дать эксплуататорам, предпринимателям.
В заключительной фразе статьи это звучит так: «Перед тем как снова устроиться на работу, он хочет несколько недель отдохнуть. «Эти наниматели, — говорит он, — только и знают, что меня эксплуатировать».
На сей раз «отдых» «Бильд» сама устроила ученику. В день, когда он должен был приступить к работе, из-за статьи в «Бильд» Герберту В. снова было отказано в месте, которое уже подыскал ему отдел по трудоустройству. «Нам не нужны такие лентяи», — заявили ему. В другом месте его не приняли по тем же соображениям.
Слово «эксплуатация», занесенное в лексикон Герберта В. журналистом из «Бильд», является для него (я об этом спрашивал) незнакомым, иностранным, зато смысл его он весьма ощутимо изведал на собственной шкуре. После неудачи со вторым местом работы Герберт В. устроился на бензозаправочную станцию: «Мне же нужно было как-то зарабатывать!» Здесь его оформили в качестве ученика, заставляли выполнять работу наравне с теми, кто получал полную зарплату, а платили как ученику. Когда его родители узнали, что бензозаправочная станция не имела права принимать на работу учеников, поскольку у самого «мастера» нет никакой справки о квалификации, и потребовали выплаты положенной их сыну зарплаты, его уволили — якобы за то, что он повредил бампер одной из автомашин. Под этим предлогом Герберту В. за шесть недель работы не заплатили ни одного пфеннига. Об этом факте журналист из «Бильд» не счел нужным сообщить своим читателям, видимо, потому, что он не выдуман, а действительно имел место и мог бы придать слову «эксплуатация» более конкретный смысл.
О предыстории к истории об ученике следовало бы еще добавить, что разбирательство в суде по делам несовершеннолетних в целях защиты интересов молодого человека происходило при закрытых дверях, пресса также не была допущена. Однако журналист Б. из «Бильд», по-видимому, сумел учесть «высшие интересы», так как ему разрешили присутствовать на слушании дела; за обычное «денежное вознаграждение», врученное служащему суда по делам несовершеннолетних, тот сообщил ему адрес «жертвы». Б. с самого начала почувствовал, что дело «на мази». «Теперь мы из него сделаем самого ленивого парня во всей Германии», — заявил он своему коллеге. Вместе с фоторепортером Ш. они отправились на квартиру 14-летнего подростка, где застали его одного. Они вошли к нему в доверие, заявив, что «присутствовали на суде, где он так хорошо себя держал». Они уговорили его принять позу, казавшуюся им наиболее подходящей для олицетворения «лености». Он должен был закинуть на кухонный стол обе ноги, положив одну на другую. Б. говорит: «С правой ногой было трудновато, нам пришлось ему немного помочь».
В субботу перед пасхой журналист Б. из «Бильд-цайтунг» появился в семействе В. с целью умиротворения: г-н В. намерен подать в суд за клевету и добиться возмещения понесенных убытков. Он боится потерять место, так как после появления статьи ему постоянно напоминают о его «неудавшемся сыне» и не дают заказов на перевозку особенно ценных грузов.
Я принимаю участие в разговоре в качестве шурина г-на В. Журналисту Б. из «Бильд» около 35 лет. Ситуация оказывается для него непривычной. «На суде я нахожусь, что ли?» «Да, вам надлежит держать ответ, вместо г-на Шпрингера», — говорю я. Вначале он пытался отпираться; «ленивое животное» придумал не он, это было вставлено при редактировании материала в Гамбурге. Кроме того, у него в рукописи было несколько положительных замечаний о молодом человеке, но потом главный редактор их вычеркнул.
Б. — преданный слуга Шпрингера. Когда я заметил, что «Бильд» искажает информацию, распространяет ложь и т.д., он пригрозил мне последствиями. Если я буду утверждать это публично, меня привлекут к судебной ответственности. Я возразил, что по этому вопросу имеется решение суда, которое как раз позволяет сделать такой вывод. Только тогда в нем почувствовалась некоторая неуверенность. Правдивые доказательства его явно не интересовали. Так, например, он отказался взглянуть на налоговую карточку молодого человека. Вместо этого он сослался на «источники информации», «анонимность» которых он раскрывать не будет. Скорее он согласится на пытки. На мой вопрос, почему, фотографируя юношу, он не удосужился расспросить его о деле, Б. отвечает: «Мне с ним вообще не о чем было разговаривать, он же не способен делать дела».
Наконец, Б. фамильярно прощается с г-ном В., которого во время этого разговора прямо трясло от возмущения: «Полежите немного здесь в углу на софе — и вы и снова успокоитесь». И еще: «Претендовать на возмещение нанесенного вам ущерба вообще не имеет смысла, уж здесь-то вы от нас никогда ничего не добьетесь». В заключение он цинично острит: «Попробуйте представить дело наоборот. Я вам в к этом охотно помогу. Я ведь, в конце концов, знаю факты».
«Уж здесь-то вы от нас никогда ничего не добьетесь». Что это значит! Это значит: власть дает права, и мы будем всегда правы, поскольку у нас есть власть. Это значит: только не думайте, что здесь для всех существуют одинаковые права. Это значит: ведите себя тихо, как положено и смиритесь с потерями, потому что, если вы вздумаете на нас, всегда правых, жаловаться, вспомните о судебных издержках, они только умножат ваши потери...
Перед судом не все равны. Поэтому отцу Герберта В. вряд ли удастся даже возбудить процесс против Акселя Шпрингера. Спросят: а куда же смотрит прокуратура! Да разве найдется прокурор, который осмелился бы привлечь к суду Шпрингера за издевательство, систематическое издевательство над маленькими людьми, над Гербертом В., Ритой Ц. и многими другими!
Аксель Шпрингер силен. Настолько силен, что может каждый день выступать в качестве верховного судьи этого государства, являющегося, согласно конституции, правовым государством. Его «Бильд-цайтунг» выносит свои приговоры на глазах у десяти миллионов читателей. Жестокие, неумолимые приговоры. Тот, кто попадает между жерновами шпрингеровской юстиции — виновен он или нет, сей факт для этого судилища не имеет значения, — может считать, что его личная честь и служебная карьера потеряны и что отныне он будет жить под угрозой постоянной травли со стороны сограждан, читающих «Бильд».
Аксель Шпрингер силен так потому, что в его распоряжении находится издательская империя, о размерах которой некий Гутенберг не мог и мечтать. В продолжающемся с санкции, если не сказать с поощрения, государства процессе концентрации все большее количество самостоятельных до сих пор газет, печатных станков, а также технического, коммерческого и редакционного персонала переходит в его руки. Да, Шпрингер покупает целые редакции и заставляет их, возможно выполнявших до сих пер свои общественные функции в критическом, просветительском и демократическом плане, делать теперь то, что содержится в его династических предписаниях. Через «Бильд», крупнейшую из его многочисленных газет и журналов, к которым за это время добавились огромные книжные издательства, телевидение и т. д., он отдает 10 миллионам читателей распоряжения о том, как им следует себя вести, формирует их взгляды с помощью лжи и ненависти. Кто из политиков осмелится игнорировать эту силу!..
Аксель Шпрингер выступает против «любой формы расширения свободы слова». Кого может удивить, что он не намерен добровольно делить свою власть с другими! В его концерне не действуют даже самые скромные формы свободы слова, принятые согласно закону на других предприятиях. Так называемый «параграф о тенденциях», который не осмеливалась затронуть даже социал-либеральная коалиция, делает Шпрингера неограниченным повелителем над всеми его наборщиками, печатниками и редакторами. А как же редакционные уставы! Как обстоят дела с законом о прессе, обеспечивающим независимость журналистов от издателя и от предпринимателей, рекламирующих нефтепродукты, автомобили, сигареты, стиральные средства! Нет, Шпрингер «выступает против любой попытки расширения прав на свободу слова».
Однако все больше и больше журналистов, в том числе и из шпрингеровского аппарата, выступают за принятие редакционных уставов, за общее разграничение функций издательства и редакции. В один прекрасный день журналист из «Бильд», вероятно, тоже научится не говорить больше «мы», имея при этом в виду власть Акселя Шпрингера, и не твердить «нет», когда речь зайдет о возможности сокрушить ложь и травлю, инспирируемые из центра.
Вскоре ему придется задуматься над этим и вместе со своими коллегами и в союзе с демократами нашей страны перейти к действиям.
Эккарт Споо Председатель СНЖ (Союза немецких журналистов)
В одном из Гессенских концернов председатель производственного совета непрерывно публиковал в рабочих ведомостях «Антисюжеты к сюжетам из «Бильд». Согласно проведенному недавно опросу, оказалось, что почта из 1500 рабочих «Бильд-цайгунг» продолжали читать только 35. Для всех остальных стало ясно, что «Бильд-цайтуяг» выражает что угодно, но только не их интересы.
Перевод с немецкого Б. КАЛИНИНА
КРУПП: ПРОТОКОЛЫ
В перерыве между массажем, который делал ему марокканец, мастер дзюдо, и приготовлениями к обеду Арндт фон Болен-унд-Гальбах около домашнего бара беседовал с репортером, спросившим его, не думает ли этот господин работать.
— Этого мне только не хватало.
— Идея, достойная варана, — говорит фрау Гетти, принцесса Ауэрсбергская. — Знаете, что такое варан? Ящерица. Варан всегда уродлив, всегда в плохом настроении, всегда скрежещет зубами, как большинство людей.
Юрген Ф. принадлежит к категории «плохо настроенного большинства». Его «плохое настроение» — следствие 26-летней работы под землей на шахтах Круппа и съеденного угольной пылью легкого. Его «уродство» тоже не врожденное: в свои 48 лет он выглядит на все 60, что совсем его не красит. Прибавьте сюда черно-синие шрамы на лице и на руках — это следы многочисленных травм или того, что он приступал к работе с незажившими ранами и уголь навечно въедался в кожу. И он «скрежещет зубами» вовсе не для собственного удовольствия и не для того, чтобы внушить страх, — просто при плохой погоде, во время тумана, например, или когда слишком сухо, его больное легкое не справляется, и он задыхается по ночам, и кислородная подушка около его постели не приносит ему облегчения.
Юрген Ф. принадлежит к числу случаев, которые врач рудника определил как силикоз, поразивший около 30% легочной ткани (у Юргена ровно 29,5%). Если бы врач обнаружил в его легких еще полпроцента пыли, Юрген получил бы право на пенсию. Однако странная игра природы такова, что в Федеративной Республике Германии значительно больше шахтеров, у которых силикоз чуть ниже 30%, а не выше.
Юрген Ф. рассказывает о случае с одним его товарищем по работе: «У этого шахтера врач концерна Круппа установил только 20% силикоза. А когда через пару недель он свалился и начал харкать кровью, в диспансере вдруг обнаружили, что у него больше чем 50%».
Когда я спросил Ф., посоветует ли он своему сыну, который в будущем году кончает школу, работать в шахте, он ответил: «Ни в коем случае, — и прибавил: — Мой отец тоже так говорил. И мой дед».
Состояние Круппов переходило в династии от одного поколения к другому; здесь
же, в семье его вассалов, наследовали власть Молоха. Возведенный в ранг закона девиз основателя фирмы Альфреда Круппа «Начать с малого, умереть великими» и «Верность за верность» в итоге принес огромное состояние только его собственной семье. Его подданным было предоставлено соблюдать другую статью того же закона: «Верность, долг и прилежание — вот в чем наше достояние».
Предки Юргена Ф. зависели от произвола и милости Круппа в той же степени, в какой римские рабы зависели от своих хозяев.
Юрген Ф.: «Мы всегда жили в домах, принадлежавших Круппу. Сейчас я плачу за крупповскую квартиру в Камп-Линфорт 200 марок в месяц. Если я вылечу с шахты, буду платить 380». Родители Ф. еще покупали все необходимое на крупповские деньги в магазинах, принадлежавших Круппу. Они ходили в школу Круппа и учились по учебникам, напечатанным в типографиях Круппа, в духе девиза Круппа: «Моя цель — воспитать верных подданных для государства и рабочих особого склада — для фабрики». И эти подданные потом функционировали так хорошо, что в 1914 году позволили втравить себя в войну, где погибали от английских гранат со штампом КРZ (Krupp-Patent Zeitzunder - «взрыватель Круппа»). Таким образом Крупп смог вдвойне обогатиться на войне. На погибших английских и точно так же на мертвых немецких солдатах. За каждого погибшего на войне немецкого солдата Крупп получал 60 марок по лицензии от британского оружейного концерна «Викерс». Когда Германия проиграла войну, Крупп стал богаче на 400 миллионов марок, чтобы потом до 1933 года своевременно вложить 4738440 марок в Гитлера, готовившего новую войну. Там, где можно было выколотить барыши, Крупп всегда их выколачивал — из погибших солдат и точно так же из еще оставшихся в живых многих тысяч рабочих, согнанных в Германию на принудительные работы. Юрген Ф.: «Во времена моего деда приходилось платить Круппу даже за собственное увольнение. С каждого, кто вылетал с работы, заводская пожарная команда взимала 6 марок залога». После первой мировой войны, когда отпала необходимость стрелять и можно было опасаться длительного застоя на рынке в этом секторе, те, в кого стреляли, пригодились временно для небольшого, но выгодного рынка сбыта. Юрген Ф.: «Густав Крупп решил тогда по-новому использовать коррозиоустойчивую оружейную сталь марки V2А. Из нее получались превосходные челюсти и подбородки. Крупп открыл в Эссене специальную клинику, в которой нанятые Круппом хирурги-дантисты вставили челюсти из этой стали трем тысячам немцев: для этого нового рынка были перелиты гранаты с патентованными взрывателями Круппа».
«Мы делаем все» — таков рекламный девиз концерна. А надо бы сказать: «Все, что приносит прибыль». Во времена Версальского договора, когда Германия обязалась полностью прекратить вооружаться, Крупп тайно продолжал разрабатывать и производить оружие, причем новые системы апробировались подставными фирмами в Голландии. После минувшей войны, когда Альфред Крупп, едва выйдя из тюрьмы для военных преступников, заявил, что концерн «никогда больше не будет производить оружие», он снова нарушил слово, уже через год приняв заказ на поставки оружия для бундесвера.
Четыре года назад Юрген Ф., после закрытия рудника «Хеленен», перебрался в Камп-Линфорт, чтобы поступить на «Россенрай». «Россенрай» в течение долгого времени был самым доходным рудником в Европе. «Мы были как крепостные. Добывали несколько миллионов в год для этого бездельника Арндта, чтобы сделать еще слаще его и без того сладкую жизнь, — говорит Юрген Ф. — Чем больше мы вкалывали и выдавали на-гора, тем туже мы набивали карман этому типу, который не работал никогда в жизни. А он заявил, что проживает по меньшей мере два миллиона в год из пожизненной ренты — ему гарантирует их каждая добытая нами тонна угля. И тут даже те шахтеры, которые думали, что у нас в стране все распределяется по справедливости, начали ворочать мозгами. Вспомнились слова, казалось, давно уж всеми забытые, вроде «конфискация». И начальство наше забеспокоилось, что, мол, из этого может выйти, и вроде даже присоединилось к нашему возмущению. Так откровенно при всем честном народе нечего хвастаться эксплуатацией нашего труда. Эксплуатация, ясное дело, пожалуйста, но малость посерьезней. Ну, собрались некоторые политики — Шиллер, Штраус, Арендт — и сочинили новый договор, он позволяет молодому Круппу снимать те же пенки, только он должен немного умаслить нас. Дело-то ведь не только в молодом Круппе. Взять хотя бы Флика, Тиссена, Хейнкеля, Эткера и других крупных акционеров, кто же, как не они, пьет кровь из нашего брата? Теперь все думают, что мы больше не надрываемся ради веселой жизни Круппова сынка, а я думаю, что надрываемся. Новый договор так никогда и не был опубликован, но в нем вроде сказано, что Арндт продолжает получать свою ренту из нашей добычи, только платят ему теперь не прямо с нашей шахты, а через концерн. Им теперь с нами не так-то просто справиться».
Юрген Ф. вспоминает, как однажды на шахту с предвыборным визитом приезжал Кизингер: «Чтобы он видел одни сияющие лица — всех, кто хоть немного косит налево, убрали в ночную смену».
Юрген Ф. рассказывает о буднях крупповского рудника: «Несколько лет мы работали «комбинированным методом». Забой поделен на квадратные метры каждому отведен свои участок, а вагонетки доставляет наверх вся бригада. Обычно руководство шахты составляет бригаду так, что в нее попадают люди с разными физическими возможностями, зато бригадиром назначают самого сильного. Кто послабее, всегда отстает, надрывается, а кто посильней, доводит слабого до того, что он больше не тянет. Так оно, хочешь не хочешь, получается. В нашей бригаде довольно долго все зарабатывали примерно одинаково, разница не превышала 20—30 пфеннигов. Эту бригаду начальство то и дело дробило, и в конце концов бригада практически развалилась Мы было пытались помогать слабым новичкам, но ничего из этого не вышло, так как начальство систематически и намеренно направляло к нам самых слабых. Что поделаешь, можно пройти за товарища лишний метр забоя, можно так выдержать неделю-две а потом всякая солидарность кончается, потому что этого просто физически нельзя вынести, и получается именно то, чего добивается начальство, — люди начинают подгонять друг друга. А тут открыли новый пласт с наклонным залеганием, примерно на 55 градусов, и конечно уголь обвалился, из-за этого после проходки следовало ожидать очень сильного оседания пыли. Согласно инструкции, при такой большой концентрации пыли дирекция обязана провести увлажняющие трубы и поставить насос высокой мощности. Конечно, это удорожает добычу, зато продлевает шахтерам жизнь. Ведь только подумать: примерно у каждого третьего из нас 50% силикоза, за последние четыре года в Федеративной Республике Германии умерло от силикоза 9000 шахтеров.
А наше начальство и на этот раз, как обычно, сэкономило на увлажнении забоя – устройство-то денег стоит да и времени требует. Нам приходилось работать в такой густой пыли, что лампы не освещали забоя даже на метр от человека, многих то и дело рвало. На наши жалобы оберштайгер отвечал, что все увлажняющие устройства непригодны, а новые нужно еще заказывать. Через неделю я пожаловался в управление.
Прошло три дня, пока оттуда приехали и убедились, что концентрация пыли была у нас 130, то есть в два раза больше положенного. Пришлось немедленно прекратить работы, и на следующий день странным образом все увлажняющее оборудование оказалось тут как тут. На ответственных директоров был наложен штраф. Например, директор рудника, который зарабатывает 50000 в год, уплатил 1000 марок штрафа, а наш директор шахты — 600 марок. А уголь, который мы добыли в этой пыли, стоит, наверно, в сто раз дороже, а все эти директора — держатели акций концерна. Сам видишь, хоть и есть такие законы, соблюдения которых можно в крайнем случае добиться, но они так растяжимы, что их ничего не стоит нарушить, когда дело идет о прибыли, и притом без всякого риска. А жалобы моей они мне не простили, я это почувствовал через год, Просто они мне стали давать самую плохую работу, и я терял в каждую смену часть жалованья. По-настоящему оштрафовали-то меня, за то, что я защищал наши права».
Губерт Б., 66 лет,— живая история фирмы. Все, что он думает, говорит и делает, никогда не было выражением его собственных способностей и склонностей. Он должен был думать так, как от него требовалось; говорить только то, чего от него ждали, никогда не имея возможности составить собственное мнение; делать он обязан был то, что ему поручали другие.
Проработав 45 лет на дом Круппов, Губерт Б. год назад вышел на пенсию. Он был орудием Круппа, инструментом Круппа. С гордостью показывает он мне траурный номер заводской газеты, выпущенный в день кончины Альфреда Круппа. В ней господин Б. жирной чертой подчеркнул место, где сообщается, что согласно завещанию завод превращается в благотворительный фонд. «Идея этого фонда — обеспечить монолитность фирмы «Фрид Крупп» и после более детального распределения служить филантропическим целям». Около слова «филантропический» господин Б. выписал из словаря его значения: «человеколюбивый, человечный (греч.)». «Таким был наш шеф, — говорит господин Б. — Для него общее благо дороже родного сына». Господин Б. вынимает из специальной витрины шкатулку, щелкает замком и демонстрирует мне позолоченные часы. «Мои юбилейные часы, 21 камень, — говорит он. — И все здесь написано, мое полное имя и тут же рядом имя Круппа». «За 40 лет верного сотрудничества» — выгравировано на часах. «Никогда не надо производить неприятного впечатления и бросаться в глаза и нельзя подолгу отсутствовать, а то в свой юбилей получишь только «Грамоту за верность»,— говорит господин Б.
«Я, правда, на пенсии, — продолжает Б. — Но я все еще крупповец. Мы на 100% связаны с фирмой Круппа, как и мои родители, иначе и быть не могло...
Быть крупповцем — большая честь. Это надо понимать. Мы прежде всего добрые немцы, потом крупповцы, других партий для нас не существует. Турок, например, никогда не сможет быть крупповцем». Я спросил его, что он думает о тесной связи Круппа с Гитлером. «Послушайте, старый Крупп никогда по-настоящему не принимал у себя Гитлера, он себе цену знал, наш старик, до себя не всякого допускал. Вот ему раз Гитлер и говорит: если не желаете, я вашу фирму реквизирую, аннулирую. Что ему было делать, ведь самому деваться некуда было. Жаль, что покушение на Гитлера не удалось. Тогда Германия была бы единой, миллионы людей сохранили бы жизнь, и нам не понадобились бы иностранные рабочие».
35 лет Губерт Б. работал у Круппа монтажником, потом произошла авария, и его перевели в заводскую охрану. «Я там должен был охранять огромный сказочный кабинет, где не было никого, кроме секретарш, которые ничего не делали, а только читали журналы и разгадывали кроссворды. Это был этаж, отведенный Арндту фон Болену, вход Б-2. Все, конечно, знали, что он и есть наследник, но его там никто не видел».
Вот как служащий заводской охраны вспоминает о возвращении своего высшего начальства, Альфреда Круппа, из тюрьмы для военных преступников: «Съехались журналисты со всего света и хроника. Директора выстроились в почетный караул. Бертольд, брат Альфреда, встречал его с большим букетом тюльпанов и нарциссов. Свой новый красный «Порш», один из первых в Германий, купленный за неделю до этого, он оставил в переулке неподалеку, чтобы иностранные журналисты не могли придраться: тогда еще действовал приговор о насильственном роспуске концерна. Для Альфреда наняли маленький «фольксваген» — микроавтобус, на котором развозят белье из прачечных, с надписью «Белоснежное белье». Потом в здании фирмы Альфред Крупп произнес короткую речь перед персоналом. И он обещал нам, что ни за что не потерпит, чтобы концерн был распущен.
«Я не продаю моих людей поштучно, как скот», — вот что он сказал тогда слово в слово, и это обещание он сдержал», — говорит охранник.
Его самое приятное воспоминание о работе у Круппа?
«Мой 40-летний юбилей. Мы, юбиляры, собрались в парадном холле, а потом нас
подняли наверх на лифте. И нас принял лично Альфред Крупп, он сказал нам несколько
слов и каждому пожал руку. Сам он не курил, а нам предложил коробку сигар. Хотя
многие только что дымили внизу, здесь ни один не отважился прикоснуться к сигаре.
Вдруг все стали «некурящие». До сих пор не могу себе простить, .что не взял ни одной сигары, это такой дорогой сорт. Альфред-то с удовольствием нам подарил бы по одной штуке, да мы больно струсили».
В свободное время Губерт Б. рисует. Стены его узкой комнаты завешаны горными пейзажами собственного изготовления.
Губерт Б.: «Фирма Круппа очень поощряет хобби. Профессор Хундхаузен всегда присылал мне пригласительные билеты на выставки, которые устраивались на вилле «Хюгель». Иногда я не мог туда пойти — из-за работы. В таких случаях мне все равно приходилось ехать на виллу, чтобы прикрепить билет при входе. Потому что профессор Хундхаузен проверял, кто туда ходил: если бы я хоть раз не пришел, профессор поставил бы на мне крест. Он ведь мог точно сказать, кого не было: билеты все были пронумерованы. Они там не дураки. Но и мы не дураки, хоть нас за таких и принимают».
Чем больше пустеет бутылка спиртного во время нашей беседы, тем откровеннее становится господин Б. в своих высказываниях: «Есть вещи, о которых говорить нельзя, а то тебя начнут презирать. Например, здесь, на этом крупповском руднике, чтобы тебя не травили, не ставили на плохую работу, надо с волками жить — по-волчьи выть. Только я вам вот что скажу. В сущности говоря, чихать я хотел на все эти здешние награды. Слишком уж долго я ими гордился, прямо помешался на них, стал настоящим «круппоманом». Я на Круппа вкалывал механиком, столько лет прямо из кожи вон лез. И всегда, всегда делал, что велят, всегда работал — комар носу не подточит, ни разу сверхурочных не пропустил, а что мне с этого обломилось? Одна авария — и я уже не гожусь для специальной сборки, они меня переводят в заводскую охрану, и с того часа я — нуль. А ведь я никого не обманул, никакого нарушения не допустил, всегда на совесть трудился. На вилле «Хюгель» платили по 50 пфеннигов за каждую убитую крысу. А я, когда работал в здании главного управления, почти всех крыс там уничтожил, по 20 штук в неделю выходило. 32 года я работал у Круппа на выездах, гарантийным механиком, специальное оружие монтировал, а под конец участвовал в сборке броненосца «Принц Евгений». Ничего не помогло, в конце концов мне дали понять, что в свое время я молился не по тому молитвеннику — начальник заводской охраны завербовал к Круппу почти всех членов своего католического охранного братства, хуже того — у меня не оказалось нужного партийного билета, я никогда не состоял в национал-социалистской партии, все время придерживался девиза старого Круппа: «В доме Круппа не занимаются политикой». Слишком буквально я это понял — вот что они мне дали почувствовать. Начальник заводской охраны издевался надо мной, как только мог. Он подражал своему предшественнику Вальтеру Хасселю, тот был сущий зверь, во времена третьего рейха заставлял своих подчиненных опорожнять чашкой цистерну с водой, стоявшую во дворе, а когда люди не справлялись, он их так избивал, что они ни стоять, ни сидеть не могли».
Губерт Б, демонстрирует мне свои призы и поощрительные грамоты, полученные от фирмы. «Я всегда ими так гордился, и вдруг оказалось, что это все не стоит ломаного гроша. Вот эти две вазы вручил мне лично граф Цедтвиц, начальник отдела общественных работ, автор книжки «Делай добро и рассказывай об этом», за то, что я всегда исполнял свой долг, и при этом он говорил мне разные красивые слова.
И как раз на том самом, за что Крупп всегда меня отличал и хвалил, на том я и погорел, на этом они меня и подкузьмили. Вот видите — одобрение профессора Хундхаузена моим картинам на большой выставке у Круппа. Собственноручное посвящение: «Господину Губерту Б. за его выдающийся вклад в организацию выставки «Творческий досуг, 1964» в книге «Мир живописи — мудрость нашей эпохи». И вот еще — специальная почетная грамота: «Глубокоуважаемый господин Б.! Более 8600 посетителей видели нашу шестую выставку «Творческий досуг» в выставочном зале Рурского ботанического сада. Возможно, Вы и сами обратили внимание, что выставка нашла положительный отклик у посетителей и в прессе. Своим участием в выставке Вы в значительной мере способствовали этому успеху. В знак признательности за Ваше сотрудничество вручаем Вам прилагаемую книгу и надеемся, что доставим Вам удовольствие. Желаем Вам веселого рождества, здоровья и успехов в наступающем Новом году». (Книга-подарок — великолепно иллюстрированный рекламный том «Крупп. Вехи развития фирмы», в котором, правда, обойдены молчанием наиболее существенные деловые успехи концерна. В книге нет ни одного портрета кайзера, фельдмаршалов, адмиралов или фюрера и ни единого изображения оружия, производимого Круппом.)
«Благодаря моим успехам на этой выставке, — говорит Б., — на заводе возник регулярный спрос на мои картины. Директора хотели иметь некоторые из них для своих приемных, секретарши заказывали их для своих отделов. И получилось так, что я не мог выполнить дома все заказы для фирмы, хотя и работал, как на конвейере, и малевал небеса, горы и хижины прямо по шаблонам. Поскольку фирме нужны были мои картины в качестве рекламы, я брал их с собой на работу. Во время ночных смен я рисовал в перерывах, а иногда просто так, когда нечего было делать. Узнав об этом, начальник заводской охраны решил окончательно расправиться со мной. Вызвал к себе и отчитал перед всей командой. Вместо зарплаты квалифицированного рабочего я стал получать как подсобник. Директора, у которых висели мои картины и к которым я обратился за помощью, не могли или не хотели мне помочь. С тех пор мне стало совсем тошно в заводской охране, и я едва дождался последнего дня».
«Стоит пристальнее приглядеться к старому, к тому, что существует издавна. Нельзя понять настоящего, нельзя представить себе будущего, если не обращаться к прошлому».
(Из юбилейной книжки фирмы Круппа, 1961.)
«Эксплуатация рабского труда Альфредом Круппом превосходила эксплуатацию рабов на всех других промышленных предприятиях. Нигде не практиковался такой садизм, такое бессмысленное варварство, такое издевательское отношение к людям, как к бездушному материалу. Власть Альфреда была абсолютной и потому развращала абсолютно...»
СД. А. Шпрехер, юрист из Вашингтона,
участник Нюрнбергского процесса.
Один из высоких чиновников Круппа, недавно ушедший на пенсию и работавший последние несколько лет в другой фирме, очень неохотно вспоминает о том времени, которое позволило фирме получить небывалые барыши, но о котором пока что не нашлось ни малейшего упоминания в юбилейных брошюрах.
Потребовались многократные предварительные собеседования и уговоры, чтобы заставить разговориться 66-летнего бывшего крупповца. Он явно боится, что его хорошая память доставит ему серьезные неприятности. Он ссылается на случай со своим бывшим коллегой, который, по его словам, «слишком много знал». Сначала ему предлагали крупные денежные взятки за молчание, а потом, когда все-таки не удались удержать своих сведений при себе, он начал опасаться за жизнь, а теперь он — за границей, в своего рода вынужденной эмиграции. И это не единственный случай, утверждает бывший служащий Круппа. Некоторые из свидетелей, решившиеся обвинять своих начальников перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, позже, когда Крупп снова встал во главе своей империи, пропали без вести.
То, о чем он знает, известно ему по рассказам одного из бывших друзей и по собственному опыту.
«Неизвестно, кто изобрел впоследствии полностью оправдавшуюся формулу об «искоренении посредством труда»; через четыре недели Крупп изложил идею фюреру. Он сказал, что, как каждый национал-социалист, естественно, с удовольствием наблюдает за устранением «евреев, иностранных саботажников, немцев, настроенных против национал-социализма, цыган, преступников и асоциальных элементов», но он не видит, почему бы, прежде чем уничтожить, не использовать их труд в интересах фатерланда. Если их вымуштровать, каждый из них за несколько месяцев до ликвидации смог бы выдать производительность труда целой жизни... Решение проблемы, как выяснилось, было вопросом организации производства...»
(Уильям Манчестер, «Оружие Круппа».)
«С первыми иностранными рабочими, — рассказывает свидетель, — обращались еще вполне по-человечески. В то время еще чисто экономически не окупалось особое обращение с ними. В 1942 году ситуация изменилась, прибыло 10 000 славян и примерно столько же было «заказано» Круппом. Круппу было выгодно оптимально использовать их рабочую силу. На внешних стенах завода Круппа висели щиты с изречением: «Славяне — рабы». В заводских сообщениях выразительно говорилось о «рабочих-рабах» и о «рынке рабов», а также о «еврейском материале». В Главном управлении было принято считать насильственно доставленных людей на штуки. Для рабочих-рабов была введена терминология, применяемая по отношению к скотине.
«Не будете работать — не получите корма» — с этими словами надсмотрщики Круппа обычно обращались к депортированным, когда сгружали их из товарных вагонов в Эссене. При этом они их пинали и били, не щадя ни больных, ни детей, чтобы депортированные с самого начала знали, что с ними не шутят. Новоприбывшим раздавали деревянные башмаки и одеяла со знаком Круппа — тремя сцепленными кольцами, а также униформу для пленных. Именами пользоваться воспрещалось, различительным признаком был номер, нашитый на робы белыми нитками.
Рабочие-рабы размещались в развалинах, в неотапливаемых бараках, в школьных дворах и в палатках. Некоторым приходилось спать на голой земле, часто под открытым небом. Например, французов, привезенных на принудительные работы, разместили в собачьих конурах, имевших один метр в высоту, полметра в длину и два в ширину. В каждой конуре помещалось по пять человек; чтобы улечься, им приходилось вползать туда на четвереньках. Других поселили в общественных уборных и старых пекарнях. Только в Эссене было 55 рабочих лагерей Круппа. Считая внезаводские точки в концлагерях (в частности, в Освенциме), Крупп использовал для себя около 100 000 рабочих-рабов.
Постоянную доставку свежего и дешевого «человеческого материала» обеспечивал директор фирмы Круппа Леманн, имевший возможность выбора в пяти оккупированных странах. А если отобранные «штуки» не желали добровольно грузиться в транспорт, их доставляли в Германию в наручниках.
На заводах Круппа в качестве полноценной рабочей силы использовались 12— 14-летние дети, а в 1944 году заставляли работать даже 6-летних детей. Во всех лагерях для рабов Круппа положение с питанием было катастрофическим. Даже в те времена, когда благодаря урожаям в оккупированных странах Германия еще не испытывала недостатка в продуктах, рабы Круппа из соображений экономии были посажены на голодный рацион. Нормы питания у Круппа были много ниже, чем вообще нормы для людей, согнанных на принудительные работы в Германию, а они и так были достаточно низкими.
Согласно официальным постановлениям, русские и поляки, используемые на принудительных работах, должны были получать 2156 калорий в день, на особенно тяжелых работах — по 2900 калорий. Крупп, однако, принадлежал к числу немногих предпринимателей, которым договор, заключенный с СС, позволял регулировать снабжение рабочих-рабов по собственному усмотрению, так, что он даже умудрялся получать прибыль на экономии и без того скудного рациона. «Мы тверды, как крупповская сталь» — согласно этому принципу испокон веков получали прибыли на заводах Круппа. Дневной рацион рабочих-рабов состоял часто из одного так называемого «бункерного супа» — варева из капустных листьев и нескольких кусочков моркови, куска хлеба с мармеладом или маргарином, что составляло максимум 500 калорий. Многие из крупповских рабов погибли от недоедания, у многих вздулись животы и появилась экзема. Врачи фирмы из боязни заразиться страшились даже переступать порог человеческого загона для крупповских рабов. Альфред Крупп был волен в их жизни и смерти. Он выторговал себе у нацистских бонз право одалживать себе рабов — по 4 марки в день за человека, из них 70 пфеннигов он удерживал за еду. Он имел право возвращать назад плохой, что часто означало — быстро выдохшийся, товар. Соответствующий параграф этого торгового соглашения гласил: «Во всяком случае, люди, совершенно не способные к фабричному труду, могут быть обменены». Были немецкие рабочие, которые, несмотря на угрозу тяжких наказаний, рисковали подсовывать еду рабочим-рабам. Надсмотрщики некоторых отделений, например заведующий кадрами завода локомотивов, направляли рапорты руководству фирмы о том, что «крайние меры рационализации питания в конечном счете нерационально сказываются на производительности труда рабочих-рабов, что они настолько обессилены, что их не в состоянии заставить работать даже кожаные дубинки, бичи и другие орудия избиения и что почти каждый третий совершенно никуда не годится. Не помогало даже то, что при разгрузке транспортов отбирались самые выносливые и молодые».
«Господин Хассель из заводской охраны, который тоже здесь присутствовал, вступил в разговор и сказал: «...мы имеем дело с большевиками, которым полезнее дубинка, чем еда».
(Пометка Круппа на материалах по вопросам снабжения. Начальник заводской охраны Хассель был одним из самых влиятельных людей в свите Круппа.)
«Мне... припоминаются факты о том, что поступали жалобы на недостаточное питание иностранных рабочих...»
(Из заявления Альфреда Круппа перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге.)
«Как большинство преступников письменного стола, — продолжает бывший чиновник Круппа, — Альфред Крупп после разгрома вдруг совершенно позабыл о скотском обращении со своими рабочими-рабами. Он, который постоянно был в курсе всех дел и, следуя старому патриархальному обычаю, самостоятельно принимал все важнейшие решения, теперь вдруг начал переваливать ответственность на других. А ведь в Эссене каждая собака знала, как в доме Круппа обращались с рабочими, депортированными из оккупированных стран. Каждое утро их, как скот, гнали на работу за 6 километров по Беклерштрассе мимо Альтендорферштрассе. Там в своем бюро царствовал Альфред Крупп. Зимой мимо этого дома тянулись колонны рабочих, среди них изможденные 14-летние девочки с отмороженными руками и ногами, в любой мороз им запрещалось носить перчатки, вся их обувь состояла из деревянных башмаков, чулок у них не было, и они обматывали ноги тряпками, оторванными от их жалких подстилок...»
Позже, на процессе военных преступников перед Международным трибуналом в Нюрнберге Альфред Крупп позволил себе заявить, что он «не знает ни о каком нарушении прав человека». По-своему он был прав. Рабочие-рабы не были крупповцами. А поскольку они не были людьми, не было и никакого нарушения прав человека.
«Руководство фирмы считало своим долгом создать соответствующую контрольную организацию для обеспечения прав всех иностранных рабочих. Такая организация была создана и сослужила добрую службу. Чтобы эффективнее заботиться об иностранных рабочих, все ответственные за них административные единицы были подчинены единому руководству общего лагеря... Контролеры из «ревизионного бюро» вели постоянное наблюдение за осуществлением мероприятий по опеке над иностранными рабочими. О
нарушениях незамедлительно сообщалось руководству, и ошибки исправлялись. Руководящие служащие фирмы, а также сами обвиняемые всегда лично заботились об условиях жизни в лагерях, снимали пробы с еды, осматривали жилые помещения. Режим предприятий фирмы обязывал всех ответственных лиц спокойно и справедливо обращаться с подчиненными, к которым, разумеется, причислялись и иностранные рабочие... Все эти меры в совокупности показывают, что иностранные рабочие не были бесправными, более того, они имели полную возможность открыть рот, если полагали, что для жалоб есть повод».
(Тило, барон фон Вильмовски, дядя Альфреда Круппа,
в изданной фирмой Круппа брошюре
«Почему был осужден Крупп? Легенда и юридическая ошибка».)
Жертвы Круппа действительно имели «возможность открыть рот», хотя свои жалобы они могли выразить только в форме криков. Специально обученные надзиратели и надзирательницы с помощью бичей и дубинок давали почувствовать рабам Круппа, что такое «мероприятий по опеке». Например, в лагере на Гумбольдштрассё надзиратель Рик культивировал «заботу» о рабочих-рабах как своего рода спорт. Он носил сапоги для верховой езды, в одной руке всегда держал кусок резинового шланга, а в другой — кожаную плетку. Со временем он овладел своеобразной техникой. Он хвастался перед другими надзирателями, что может плеткой точно попасть в глаз с расстояния в два с половиной метра.
До Альфреда Круппа как высшей инстанции тоже доносились крики боли его жертв, хотя позднее Он заявил перед судом, что ни о чем не знал. У его личной секретарши память была лучше. Она призналась, что стоны и крики часто мешали ей писать под диктовку.
В подвале здания Главного управления Альфреда размещалась штаб-квартира заводской охраны. Здесь для «специальной обработки» рабочих-рабов была построена «клетка» — стальное сооружение без окон с разъёмными стенами, каждая камера 55 см в ширину, 55 см в длину и 1,5 м в высоту — такая узкая и низкая, что те, кого туда запихивали, спустя некоторое время почти теряли рассудок от боли. Тогда их для разнообразия е холодную погоду, через вентиляционное отверстие, обливали сверху холодной водой и запирали на несколько дней. «Клетка» великолепно подходила для беременных. По малейшим поводам, например если они утром начинали работу не в 4.30, а в 4.45 или если они засыпали от усталости, их подвергали этой «специальной обработке», иногда даже на шестом месяце беременности. В таких случаях их обычно избавляли от необходимости рожать живого ребенка, поскольку в концлагерях Круппа вообще заботились об уничтожении непродуктивной жизни.
Особым учреждением Круппа был лагерь Бушмансхоф для грудных и маленьких детей. Крупп разрешал своим беременным рабыням сначала доносить детей, чтобы потом уморить их медленной смертью в этом лагере. В январе 1943 года в лагерь было помещено примерно 120 грудных и маленьких детей. Ни один ребенок из этих 120 не дожил до двух лет.
«И тогда Альфрид Крупп отправился в тюрьму. Мужественно предстал он, невиновный, перед военным судом. Он отвечал за дом Круппа, но он отвечал и за Германию с достоинством и благородством. И за это Германия благодарит его у гроба».
(Из траурной речи президента бундестага
Ойгена Герстенмайера.)
«Кто из нас осмелился бы проникнуть в тайны этой мужественной, замкнутой, великой жизни, расшифровать ее? Мы знаем лишь, что в этой жизни многое погружено во Тьму тайны волею божьего провидения. Но мы знаем, что как раз в этой глубине является отражение света, того света, который исходит от Бога, того света, который Иисус принес в мир».
(Из церковной панихиды преподобного Бекмана.)
«Отвечая на вопрос, почему наше семейство выступило за Гитлера, я сказал: мы, крупповцы, не идеалисты, мы реалисты. Мой отец был дипломатом; У нас создалось впечатление, что Гитлер обеспечит нам здоровое развитие. И он действительно его обеспечил... в этой тяжелой борьбе нам было необходимо твердое и сильное руководство. Гитлер дал нам и то и другое. После нескольких лет его руководства мы почувствовали себя много лучше...»
(Из показаний Альфреда Круппа перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге. Крупп был осужден за подрыв экономики оккупированных стран, истребление и издевательское обращение с депортированными рабочими. Приговорён к 12 годам лишения свободы. Однако отпущен через три года — в результате политики вооружения.)
Перевод с немецкого Э. ВЕНГЕРОВОЙ
Д А Л Е Е:
Из книги "РОЖДЕНИЕ СЕНСАЦИИ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ БЫЛ ГАНСОМ ЭССЕРОМ - часть 1
