ГЮНТЕР ВАЛЬРАФ
  .
ДОПОЛНЕНИЕ:
   
   
   
   

 

 

 

ГЮНТЕР ВАЛЬРАФ

 

Из книги

"ВЗГЛЯД В ДОСЬЕ"



С давних пор у меня тесные, правда несколько испорченные, отношения с федеральными «службами» — полицейскими и судебными органами. Стражи государства и их люди — профессиональные ищейки, соглядатаи и провокаторы — в течение уже многих лет следят за каждым моим шагом. С уверенностью могу сказать, что они ни на секунду не упускали меня из виду. (Вероятно, без их внимания я буду чувствовать себя непривычно свободно.)

Определенные лица, как это часто бывало, не без злорадства скажут: мол, с ним нельзя иначе, ведь и сам он работает нелегально, используя недозволенные методы. Замечу: есть существенная разница между моими намерениями и методами исследования и промыслом нанятых и оплачиваемых государством, а временами и частными фирмами, шпиков и доносчиков. Моя цель — показать вопиющие недостатки нашего общества и помочь устранить их. Я не могу спокойно смотреть, как некоторые люди и ведомства используют свою политическую и экономическую власть для угнетения других. Где это случается, там нет закрепленного в нашей конституции «свободного демократического строя».

Стражи государства, следящие за соблюдением конституции, понимают свои обязанности, как правило, иначе. Они делают все возможное, чтобы интересы лиц, и без того уже привилегированных, не были ущемлены ни малейшим образом.

Когда химические концерны отходами своих предприятий загрязняют Рейн или когда дельцы из большого бизнеса творят беззаконие по отношению к иностранным рабочим, сотрудников БНД* и ведомства по охране конституции не сыщешь. Когда же военные магнаты нелегально переправляют оружие и чертежи подводных лодок диктаторским режимам или в так называемые горячие точки планеты, БНД протягивает руку помощи. Остается спросить: чье государство они охраняют?

*БНД (Бундеснахрихтендинст) – федеральная разведывательная служба.

В отличие от спецслужб я никогда не копаюсь в личной жизни других людей: это для меня абсолютное табу. Ни в одной из моих публикаций нет подробностей о личной жизни, например, Герлинга или Шпрингера.

В моей книге «охранники государства» из разных федеральных ведомств по возможности расскажут о себе сами. Если же возникнет впечатление, что реальность оттесняет сатиру и опережает фантазию писателя, то это отнюдь не моя заслуга. Настоящие авторы этой книги-отчета — работники прокуратуры, комиссары полиции и их ищейки.

Поскольку я стал обладателем тайных досье спецведомств, воспользуюсь возможностью и процитирую эту «литературу». Как непосредственно пострадавший позволю себе сделать необходимые замечания и дополнения, чтобы «Взгляд в досье» выполнил свою задачу — всесторонне представить работу наших «сверхсекретных» служб.


«Государственный преступник» ...?

Впервые я узнал, что пользуюсь вниманием спецслужб в 1970 году. Тогда ведомство по охране конституции передало собранную обо мне информацию руководству фирмы «Мелитта-Бентц», где я готовил материал для очередного «промышленного» репортажа*. Пришлось прервать работу раньше времени.

*промышленный репортаж – так Вальраф называл свои сообщения о делах на различных предприятиях ФРГ, куда он пробирался и где работал инкогнито.

Следующий «заход» (очевидно, были и другие, но я не могу их доказать) «охранники конституции» сделали в 1974 году. Однако узнал я об этом лишь спустя пять лет. В конце июня 1979 года министр внутренних дел сообщил мне, что в период с 22 марта по 24 мая 1974 года на основании «подозрения в государственной измене» мои телефонные разговоры прослушивались. Судебные органы не скрывали, чего они, собственно, добивались: меня хотели записать в «террористы»*. Если бы это удалось, то мне не поздоровилось бы: по отношению к подобным людям у нас возможно все. И даже так называемая либеральная пресса предпочитает оставаться в стороне.

* Прослушивание моего телефона начали после того, как я 11 января 1974 года якобы встретился с Маргит Шиллер — в то время членом террористической группы ФКА. (Впрочем, я и Маргит Шиллер были осведомлены об этом лучше секретных служб.)

«Впервые я встретилась с Г. Вальрафом 8 августа 1979 года, когда он пришел ко мне домой во Франкфурте...» — вспоминала госпожа Шиллер.


Мой визит к ней состоялся при странных обстоятельствах. Ответственный сотрудник одного из боннских журналов пригласил меня к себе домой. Лишь позже я узнал, что за день до этого он встретился с Майером — тогдашним президентом ведомства по охране конституции, который его подкупил. Итак, в назначенный вечер я пришел к нему. Как обычно, было предложено выпить. Уже после первого глотка стакан выпал у меня из рук и я почувствовал, что теряю контроль над собой. Сознание мое помутилось. Начался самый настоящий допрос. Вопросы ставились в лоб. Я понял: он любой ценой добивался моего «признания».

Наконец, когда было уже довольно поздно, «коллега» уговорил меня встретиться с Маргит Шиллер. Он позвонил ее адвокату, который все устроил. И вот уже в его «порше» со скоростью 200 километров в час мы мчались в направлении Франкфурта. Там и произошла наша странная очная ставка. Признаюсь, я почувствовал облегчение, когда увидел, что эту женщину — внешне ее не спутаешь ни с кем: метр девяносто роста что-то да значат — я раньше никогда не встречал. Присутствовавший при очной ставке сотрудник журнала должен был признать, что встретились двое незнакомых людей.

Вопреки очевидному в своей передовице «Служба информации помнит все» журнал не преминул оставить читателей в неведении о допущенной ведомством по охране конституции фальсификации. Глава ведомства Майер смог уверенно сообщить о своих необоснованных подозрениях. Мои высказывания и уточнения, включенные в статью, не меняли, однако, ее направленности: в ней я подвергся как открытым, так и завуалированным нападкам.

Непредубежденному читателю, получившему ложные сведения, ничего больше не оставалось, как сделать вывод: нет дыма без огня. Журнал и федеральное ведомство добились своего, общественность была дезинформирована.

Еще задолго до этого случая я знал о существовании связей между прессой и тайными службами. В настоящее время известно, что далеко не всегда эти ведомства используют в своих целях журналистов против их воли. Уже была предпринята попытка составить список лиц, сотрудничающих с западногерманскими спецслужбами, но его так и не опубликовали. Манфред Биссингер в книге «Правда о тайных службах» пишет, что в списке строго в алфавитном порядке значились «имена почти всех известных и влиятельных деятелей буржуазной прессы».

Я отнюдь не хочу сказать, что все газеты и журналы являются агентурными заведениями наших спецведомств. Но одно очевидно: у некоторых журналистов существуют прямые контакты и зависимость от этих служб в получении гонораров, командировочных, сенсационной информации и интересных приглашений.

Когда выяснилось, что я не террорист, а наблюдение за мной продолжали вести, нетрудно было догадаться, что тайные службы замышляли совсем другое.

По воле случая прослушивание телефона совпало со временем подготовки мной и моими друзьями акции солидарности в Греции. Несмотря на имеющийся уже опыт, я все-таки был еще так наивен, что наводил необходимые справки и решал многие вопросы по телефону. Например, в одном магазине по продаже оружия я справился о наручниках. Этими наручниками позже, 10 мая 1974 года, я приковал себя к столбу на площади Синтагма в Афинах. Спецслужбы же решили, что готовится политическое похищение и захват заложников. И я наверняка не ошибусь, предположив, что стражи нашего государства заинтересовались тем, какую акцию западные немцы планируют провести в фашистской Греции. Вероятно, контакты между соответствующими службами обеих стран были уже тогда.

Во время допроса офицер греческой тайной полиции показал мне визитную карточку чиновника федерального управления уголовной полиции Ганса Шнайдера и назвал его своим хорошим другом: мол, стоит ему позвонить, и сразу выяснится, лгу ли я. Другой чиновник хвастался своими тесными связями с тогдашним закадычным другом Штрауса — депутатом бундестага от ХСС Альтхаммером.

Прослушивание моего телефона продолжалось и тогда, когда я сидел в греческой тюрьме. В то время мне домой звонили отовсюду — и из нашей страны, и из-за границы: выражали поддержку и сообщали о действиях в мою защиту. Проще нельзя было бы составить список активистов антифашистского движения в Европе!

И пусть западногерманские спецслужбы до сегодняшнего дня отрицают свою заинтересованность в срыве запланированной тогда антифашистской акции. Правда остается правдой: во времена военной диктатуры между обоими государствами НАТО — Грецией и ФРГ — существовали разносторонние отношения, складывавшиеся наилучшим образом.

23 мая 1974 года состоялось заседание военного суда, рассмотревшего мое дело. Был вынесен приговор: 14 месяцев тюремного заключения. 24 мая прекратили прослушивать мой телефон. Видимо, считали, что в тюрьме я и без того под надежным присмотром.


Стражи государства

Спустя год после этих событий власти Кёльна, где я живу, решили, что им негоже отставать. Только из прессы я узнал, что полтора года против меня велось дело и мой телефон в течение трех месяцев прослушивался. Я же пребывал в полном неведении. Меня ни разу не известили, никуда не вызывали и нигде не допрашивали, о чем я сожалею. С тех пор как мне удалось добыть некоторые документы («утечка информации» из прокуратуры!), я знаю, с какой расточительностью здесь тратились деньги налогоплательщиков. Если бы меня хоть раз допросили, я мог бы опровергнуть надуманные обвинения, чем способствовал быстрому завершению следствия. Беднягам из ведомства по охране конституции не пришлось бы и в дождь, и в снег торчать под моей дверью, и они убереглись бы от гриппа и простуды.

Я подсчитал: если шпикам платят как чернорабочим (в то время около семи марок), получится, что на ветер выброшено 80 тысяч марок. Услуги специалистов по подслушиванию, которые день и ночь записывали на пленку и прослушивали все разговоры по двум моим телефонам и отдавали перепечатывать часть из них, обошлись казне в 40—60 тысяч марок. Оклады комиссаров полиции и сотрудников прокуратуры я не хочу принимать в расчет, так как исхожу из того, что они, вовлеченные в бессмысленную деятельность вокруг моей персоны, были не в состоянии нанести больший ущерб менее известным гражданам.

Постоянно растущую опасность я вижу в том, что ведомство по охране конституции, Федеральное управление криминальной полиции, БНД и МАД* под предлогом борьбы с террористами получают на средства из госбюджета все больше и больше оружия и техники, увеличивают свой персонал.

*МАД – Милитеришер абширмдинст – военная контрразведка.

Желание продвинуться по службе, характерное для чиновников бюрократических учреждений с раздутыми штатами, заставляет этих людей постоянно предъявлять доказательства своей бурной деятельности и успехов. Когда же преступников нет, то их просто выдумывают. Например, в Целле (Нижняя Саксония) обуреваемые служебным рвением сотрудники ведомства по охране конституции распорядились подорвать тюремную стену.

Традиционно эти учреждения нашего государства набиты сверху донизу консерваторами, реакционерами, старыми и новыми нацистами, а также людьми с настолько расстроенной нервной системой, что они не могут найти удовлетворение в нормальной профессии или же так увлечены игрой в тайны и индейцев, что только тут могут реализовать себя. С давних пор они привыкли видеть врага там, где предпринимаются, хоть и робкие, попытки изменить существующий в обществе статус-кво, видеть врага там, где действуют «Молодые социалисты»*, профсоюзные работники и католики левого толка. Свой хлеб насущный они зарабатывают, проверяя людей на «подозрительность» в соответствии с теми стереотипами, которые сами и выдумывают. Тот, кто не состоит в политической партии, действует без заказчика и кредитора и принимает участие в социальных изменениях, кажется им особенно подозрительным. В их глазах это завуалированная агентурная деятельность. Что касается меня, то многочисленные контакты, вытекающие из моей профессиональной деятельности, для них, безусловно, «отличная маскировка» для «скрытого коммуниста» и мнимого «пособника террористов», необходимая для повседневной «подрывной работы».

* "Молодые социалисты" - молодежная организация Социал-демократической партии Германии, занимавшая по ряду политических проблем гораздо более левые позиции чем СДПГ и действовавшая очень активно, порой вызывая в обществе бурные дискуссии.

3 июня 1975 года начальник полиции Кёльна дал старт следствию по моему «делу». Впрочем, инициатива исходила от профессиональной ищейки — сотрудника политической полиции Байземанна, который известен во всем Кёльне как большой дока по части обысков. Предварительно был направлен официальный запрос в Пуллах — штаб-квартиру БНД, где слишком много вассалов Штрауса.

30 мая в 14 часов 30 минут в Кёльн полетела депеша с желанной информацией:

«В политическую полицию Кёльна, 14-й комиссариат: сведения об анархистах-террористах. Ганс Гюнтер Вальраф, род. 1.10.1942 в Буршайде, известен как журналист и писатель левой ориентации. По непроверенным данным 1969 года, В. связан с испанскими террористами... Предположительно снабжает эти группы оружием и взрывчаткой... БНД, Мюнхен».


Из «непроверенных данных» в прокуратуре Кёльна 4 июня 1975 года сделали «имеющиеся сведения»:

«Существует обоснованное подозрение, что обвиняемый Вальраф поддерживает группировки, чьи цели и деятельность направлены на совершение преступлений... Это подозрение основано главным образом на сведениях об обвиняемом Вальрафе, сообщенных БНД из Мюнхена».

За всю свою жизнь я никого не поддерживал ни оружием, ни взрывчаткой и не намерен этого делать. У меня нет контактов с испанскими группами. И здесь не может быть речи о какой-то ошибке в интерпретации фактов или при передаче сообщения, так как, к своему стыду, я должен признать, что до сего времени я даже «духовное оружие» в Испанию не доставлял и не вывозил оттуда. Я никогда не бывал в этой стране — разве что проездом в Португалию.

Целенаправленное распространение людьми БНД такой заведомо ложной информации было для меня небезопасным. Когда я в течение трех месяцев работал в одном из кооперативов в Португалии, постоянный уполномоченный БНД при западногерманском посольстве в Лиссабоне Обераккер, поддерживавший тесные связи со Спинолой и участниками готовившегося им путча*, сообщил португальским властям, будто я имел контакты с местными нелегальными группами. На основании этого заведомо ложного сообщения в ноябре 1976 года на пресс-конференции в Лиссабоне, где представляли мою книгу «Раскрытие одного заговора», появились 16 сотрудников португальских органов безопасности, чтобы меня арестовать. Поначалу они даже задержали похожего на меня португальца. Я же был заранее предупрежден и оставался в Кёльне.

*генерал А.ди Спинола, бывший президент Португалии, после неудавшегося правого переворота в 1974 году был лишен своих полномочий. Генерал готовил новый путч, о планах которого удалось узнать Г.Вальрафу.


Полтора года с санкции обер-прокурора Беллингхаузена ищейки копались в моей личной жизни и вынюхивали все, что касается моей политической деятельности. И днем и ночью у меня в квартире звонил телефон, а когда я подходил к нему, на другом конце вешали трубку. В досье заносилось:

«Сведения о месте пребывания: в настоящее время В. находится в Кёльне. Расследование продолжается».

Однажды техника сыграла с ними злую шутку. Видимо, они неправильно подключились, и я, как эхо, услышал последние слова своего только что оконченного разговора. Разозлившись, я обозвал телефонного шпиона «старым нацистом». Его попранная честь взыграла, он не сдержался и брюзгливым голосом проквакал: «Да как вы смеете...»

Один раз они тоже решили «пошутить», а заодно и поживиться за мой счет: ведь не нечистая же сила заставляла счетчик вращаться в то время, как трубка спокойно лежала
на телефоне!

При длительном надзоре часто случалось, что мне отключали телефон на полчаса или на более продолжительное время. Аппарат молчал, и звонившие мне слышали только короткие гудки «занято». Я ставил в известность службу ликвидации помех, ее представители приходили ко мне, но технических неисправностей не обнаруживали. Я предполагаю, что телефонные шпионы при обрыве пленки или временной нехватке персонала отключали телефон, дабы не пропустить ни одного разговора.

Двух моих родственников, дядю и двоюродного брата, живущих в соседнем доме, они сделали своими соглядатаями. Оба болтали в округе, что в мой дом якобы постоянно ходят террористы и что у меня хранится оружие. Дядя «на всякий случай» купил пистолет и один раз угрожал им иностранному рабочему, который залез к нему в сад, чтобы достать мяч своего сына. Кузен вступил в ХДС и подписался на «Байерн-курир». Когда ко мне приехали друзья из Карлсруе и привезли в подарок старый резной сундук из Непала, мой «благожелатель» сообщил на явочную квартиру политической полиции, что в мой дом опять привезли оружие. Вскоре после этого появилась полицейская машина, моих друзей с поднятыми руками насильно вывели из ресторана, проверили у них документы и обыскали автомобиль. Я счел, что беззаконие зашло слишком далеко, и подал в суд за клевету.

Дело слушалось мировым судьей. В результате родственники были вынуждены отказаться от своих показаний, но в дальнейшем твердили в один голос: «такой отъявленный террорист», как я, не сможет обвести их вокруг пальца, ведь они осведомлены лучше, потому что напрямую связаны с сотрудниками государственной безопасности, а уж там-то «на все есть документ». (Хочу напомнить, что мои пацифистские принципы, на которые я сослался при отказе от службы в армии — я уже был призван в бундесвер, но отказался взять в руки оружие, — до сих пор остаются в силе. Я никогда не владел оружием и не носил его при себе, даже когда завязал контакты с правыми террористами на юге Португалии, чтобы разоблачить планы их путча.)

Байземанн, чувствуя за спиной поддержку начальника политического отдела прокуратуры д-ра Беллингхаузена и подстрекаемый истерией вокруг группы Баадер—Майнхоф*, одержимо вел расследование. Все, кто когда-либо ступал на порог моей квартиры или к кому я приходил в поздний час, попадали в число подозреваемых как потенциальные заговорщики и преступники, и за ними начинали следить.

* Баадер-Майнхоф - лидеры названной по их именам анархистской террористической группы, также называвшей себя «Фракция Красная Армия», действовавшей в конце 60-х - начале 70-х годов. Террористы провозгласили своей целью «революционную партизанскую войну в городах - нервных центрах капитализма». Их действия повлекли за собой массовые обыски, облавы, проверки «на благонадежность», возродили у обывателя требования «вернуться к старому германскому закону и порядку», сделав возможным узаконенный полицейский произвол. В 1972 году несколько наиболее активных членов групы были арестованы и в 1975 г. осуждены на пожизненной заключение.


«Частую гостью в доме № 20 на Теберштрассе зовут «Юттой». Ей примерно 20 лет, брюнетка, пользуется легковым автомобилем с номером ВН-КУ-156. Владельцем автомашины является старший правительственный советник Ц., проживающий по адресу: Бонн, Бад-Годесберг. Он женат, с женой не живет, 14-й комиссариат Бонна сообщил, что о супругах Ц. нет никаких сведений, о «Ютте» тоже ничего не известно».


Вот результат глупой дилетантской слежки: «Ютта, примерно 20 лет» — моя приятельница А. (тогда ей было за тридцать), она активный член СДПГ, работает в одном из федеральных ведомств.

Байземанн тем не менее «пошел по следу» и напустил на «Ютту» Рольфа Мауэра — своего лучшего провокатора. Это по его вине политолог и социолог из Франкфурта Бригитта Хайнрих, будучи невиновной, пять месяцев просидела в одиночной камере. Мауэр приписал ей преступления, которые она никогда не совершала.

Во Франкфурте-на-Майне в лихорадке проведения операции по розыску террористов «Винтеррайзе» («Зимнее путешествие») некоторые женщины из организации «Роте хильфе» («Красная помощь») на несколько недель были взяты под стражу, так как Мауэр и их несправедливо обвинил. Примечательно, что до этого он с каждой из них пытался завязать интимные отношения, но безрезультатно.

Я был свидетелем того, как Мауэр под каким-то предлогом стал вхож в квартиру А. и, играя на сочувствии, пытался втереться к ней в доверие. Он, должно быть, получил точнейшие инструкции и на мой счет. Явно зная о характере моей работы, провокатор попытался поймать меня на крючок, предложив мне для будущей публикации что-то вроде своей исповеди. Я отказался. Уже тогда он жил на деньги, получаемые от боннской полицейской «группы розыска»,— жалованье наемника, за которое он иногда дни напролет просиживал в специальном грузовом фургоне перед входом в дом, за которым велось наблюдение, и опознавал входящих и выходящих людей. Он мне признался тогда: «Моя профессия — свидетель обвинения. Я говорю все, что хотят от меня услышать: меньше хлопот. Ведь в своих протоколах они все равно представят мои показания в выгодном для них свете». Только обвиняя Маргит Шиллер, Мауэр, по его словам, почувствовал укоры совести, ведь он одно время жил с ней и продолжал ее любить.

Несколько месяцев спустя наниматели устроили ему официальные «похороны». В прессе появились сообщения о том, что в Баварии в брошенном автомобиле был найден труп связанного молодого человека. Высокие чины из «группы розыска» и ведомства по охране конституции сообщили общественности, что, по всей вероятности, «похищенный» является Мауэром, которого ликвидировали члены ФКА.

Я располагаю доказательствами, что Мауэр в это время продолжал работать под контролем «группы розыска» и еще в конце 1976 года появился у нидерландского адвоката Питера Баккера Шутта, который был защитником голландского подданного Роланда Аугустина, осужденного за членство в ФКА и содержащегося под стражей в Ганновере.

«23 июня 1975 года: получена доверительная информация о том, что Вальраф наряду с другими общается с дамой, которая предположительно проживает в доме № 7 на улице Унтер Ташенмахер в Кёльне. Установить личность дамы не удалось. На табличке над дверным звонком написано имя Р...»


Как я впоследствии узнал, несколько моих визитов в этот дом обусловили слежку за студентом-африканцем Р. Когда он в четыре часа утра отправлялся на работу в пекарню, за ним часто следовали люди в штатском. Когда Р. возвращался домой, его несколько раз останавливал полицейский патруль.

«24.6.1975: поступила доверительная информация о новом лице, поддерживающем контакты с Вальрафом: Ф. Дагмар, род. 7.5.1949 в Кёльне. Она будет подвергнута превентивному задержанию».


Это лишь один из результатов надзорного произвола. Ф. Дагмар зашла ко мне, чтобы кое-что рассказать, — у меня много таких информантов. Она находилась в моей квартире не более получаса. До этого я ее никогда не видел, после тоже не встречал. Насколько я помню, она была студенткой педагогического института, и я могу только надеяться, что она, будучи «лицом, поддерживающим контакты» со мной, при устройстве на работу не станет жертвой закона о «радикальных элементах».

«22.8.1975. Согласно полученному секретному сообщению, Вальраф находился в отъезде в период с 20.7.1975 по 20.8.1975».

А мы с семьей отдыхали в Португалии. Какой беспечный поступок! В конце концов, если бы я на самом деле был террористом, за которого меня принимают, какие «террористические акции» я мог бы скрытно осуществить из тогда еще революционной Португалии!

18 ноября 1975 года они вышли на «горячий след»:

«Была получена доверительная информация о том, что 8.10.1975 г., а именно после 23 часов, в доме Вальрафа побывал полицейский патруль... Его вызвал проживающий в соседнем доме дядя Вальрафа — господин П., который не ладит с племянником. Господин П. показал, что кто-то ходит по крыше. Наши сотрудники установили, что этим лицом был Вальраф, который дал следующее объяснение своему поведению: вместе с дамой, чье имя нам неизвестно, он отправился на крышу полюбоваться вечерним небом... Вмешательства полиции не требовалось».


На самом деле произошло следующее: мой котенок, забравшись через чердачное окно на крышу, сидел на трубе и отчаянно мяукал. Чтобы снять его, нам пришлось подняться наверх. Тут к дому подъехала патрульная машина, из нее вышли двое молодых полицейских, которые уже держали руки на кобуре. Заметив их замешательство, я пригласил обоих в дом, чтобы поговорить с ними и помочь избавиться от предубеждения по отношению ко мне. Тогда я еще не относился к полицейским враждебно. В конфликтных ситуациях я видел в них простых людей, которых натравливают на сограждан. Их поведение, неадекватное реальной опасности, объяснял страхом.

Я описал полицейским случай с котенком, рассказал о своей работе. Затем проводил их в комнату моей гостьи — журналистки из Швеции, получившей возможность познакомиться поближе с западногерманскими полицейскими. Они скромно присели на краешек кровати, и мы полчаса беседовали. Шутки ради моя гостья придумала историю с прогулкой по крыше под звездным небом.

«11.9.1975: в настоящее время Вальраф находится в Кёльне. Сегодня в своей квартире он принял группу лиц мужского и женского пола, приехавших на небольшом автобусе из Швеции».


«Подозреваемыми в терроризме» оказались мои гости: шведская журналистка Гунилла Амбьёрнссон и члены театрального коллектива, приехавшие посмотреть в моем архиве материалы о заводах Круппа для намеченной постановки.

В следующий раз в разряд подозреваемых попала еще одна моя коллега из Швеции — Вивика Грантен. Из-за встречи со мной она была вынуждена задержаться в ФРГ. Взяв у меня интервью для радио и газет, она выехала из Кёльна в Ганновер. Там Грантен оставила вещи в камере хранения и отправилась к друзьям. Когда она вернулась, то обнаружила в пустом ящике записку с настоятельной просьбой явиться в полицию.

Вначале они применили хитрость и сказали Грантен, что по якобы полученным сведениям в ее багаже могла находиться бомба, поэтому он был изъят. Затем полицейские перешли ближе к делу и так долго расспрашивали ее о связях в ФРГ, что она в конце концов опоздала на поезд и смогла выехать только на следующий день.

Между тем Байземанн, по-видимому, перестал доверять своим шпикам. Ведь куда ни глянь — сплошные улики, но большого улова пока еще нет. Итак, Байземанн лично взялся за дело. Вот еще одна улика:

«22.6.1975: сегодня в 17 часов 55 минут Вальраф был замечен мной, когда выходил из здания кабаре «Махтвехтер» на Апостельнштрассе в Кёльне и садился в оставленный на стоянке Гертруденштрассе легковой автомобиль марки «ауди» (желтого цвета) с номером К-Г2694, который зарегистрирован на его имя 17.12.1975 года».


Я постепенно привык к виду шпиков перед моим домом. Они часами просиживали в своих автомобилях среднего класса прямо перед моей дверью. Когда было холодно, они включали мотор, так что это мешало моей работе. Однажды я из сочувствия предложил пожилому шпику зайти ко мне в квартиру погреться и получить из первых рук гораздо больше информации, но, кажется, он воспринял это не как человеческий жест, а как оскорбление. Вместо того чтобы по крайней мере поблагодарить меня, он молча закрылся зачитанной вчерашней газетой.

Топтунов перед дверью легко узнать по их неестественной филерской походке. В наше суетное время их бесцельное шатание сразу бросается в глаза. Если они стоят, то не так, как те, кто ждет, и в позе которых поэтому чувствуется некое напряжение. Они стоят неправильно, они ходят неправильно. Их ходьба не имеет направления, их стояние — места. Их нельзя не заметить. Однажды я застал одного, когда он рылся в моем почтовом ящике и уже выудил оттуда половину корреспонденции. Я задержал его и потребовал назвать фамилию и адрес. Он представился Вернером Шнайдевиндом (вероятно, его псевдоним) и дал свой адрес, который, как потом выяснилось, оказался ложным. Он сразу перешел в наступление и сказал, что явился поспорить со мной. По его словам, мне должно быть ясно, что предприми я свою акцию солидарности не в Греции, а в СССР, то сидеть мне сейчас до конца жизни в Сибири. У меня не было желания вести с ним дискуссию, поэтому я сказал, что он может зайти ко мне еще раз, когда я проверю его личные данные. Он, видимо, почувствовал облегчение, когда я его отпустил.

Кстати, в марте 1976 года, за три месяца до поджога моего бюро, в результате чего был уничтожен почти весь мой архив и нанесен материальный ущерб в 70 тысяч марок, сосед по квартире в мое отсутствие застал там Шнайдевинда, который открыл дверь с помощью отмычки. Мой сосед попытался задержать взломщика, чтобы затем сообщить в полицию, но Шнайдевинду удалось вырваться и убежать.

После инцидента со Шнайдевиндом я сел в машину и поехал в Ганновер к своему коллеге Эккарту Шпоо. У последнего светофора перед въездом на автостраду, к счастью я ехал с черепашьей скоростью, машина накренилась и левое переднее колесо отвалилось. В мастерской механик установил, что у колеса, несомненно, кто-то повозился: с него был снят шплинт. Я вызвал полицию и сделал заявление.

В досье Байземанна этот случай представлен в искаженном виде. Ему уделено всего несколько строк:

«Вальрафом сделано заявление о попытке нанести ему тяжкие телесные повреждения. Лицо, которое якобы испортило тормоза его автомобиля, в заявлении не указано».


После долгих расспросов меня направили к комиссару по фамилии Шарфшеер. Вот где я посмеялся! Шарфшеер уже дискредитировал себя в моих глазах: однажды он явился к сотруднице концерна Герлинга, которая была одним из важнейших моих информантов, и пытался получить у нее сведения обо мне. Она отказалась. Тогда Шарфшеер решил ее запугать. Он ткнул рукой на висевший на стене плакат, призывавший к свержению фашистского режима в Греции, и сказал: «Вы уже давно засунули голову в петлю». Потом Шарфшеер назвал меня очень ловким анархистом и террористом, который, будь в стране порядок, давно сидел бы за решеткой. Уж кто-кто, а он, Шарфшеер, знает это лучше других, потому что возглавлял оперативную группу, которая неделями вела слежку за Вальрафом, и теперь его, Шарфшеера, не проведешь.

Беседуя со мной по телефону, Шарфшеер держался ровно, не вспоминал о былом. Он уверял меня, что я могу спокойно открыться ему: «находясь на государственной службе, он придерживается принципа строгого и неподкупного нейтралитета».

Велось следствие, но злоумышленника, конечно, не нашли...

После моих публикаций о планах путча Спинолы, когда мне стали постоянно угрожать, политический комиссариат был вынужден разобраться в создавшемся положении. Я получил повестку в полицайпрезидиум. На последнем, особенно хорошо оборудованном защитными приспособлениями этаже здания управления полиции меня встретил обер-комиссар Дариус; тяжелая стальная дверь захлопнулась за нами. «Мы заранее должны принять меры для вашей защиты»,— сообщил он мне. По соображениям предосторожности он решил предоставить мне полицейскую защиту 4-й степени. Это означало, что во время патрулирования в моем районе машина полиции будет проезжать и мимо моего дома. Затем Дариус, на всякий случай, дал мне записать два телефона. Один, чтобы воспользоваться днем, другой — ночью. «Если вы почувствуете опасность, позвоните немедленно». Я ответил: «Откуда же я узнаю, ваши это люди или убийцы?!»

Когда подожгли мое бюро, я позвонил ему в надежде, что он пришлет экспертов, но так и не дождался сотрудников ни уголовной, ни политической полиции. Я уверен, что все они прибыли бы немедленно, если бы были хоть малейшие подозрения на то, что это дело рук анархистов, или же если бы жертвой огня стал не мой архив, а, скажем, Шпрингера.

Байземанн продолжает строчить доносы:

«8.9.1976: о месте пребывания Г. Вальрафа точных сведений не имеется... Расследование протекает трудно. Из-за высокой мобильности подозреваемого производство дознания на местах для сбора сведений о его дальнейших действиях нельзя считать удовлетворительным. В настоящий момент дело следует опять передать в прокуратуру. При поступлении новых сведений будет сообщено дополнительно. Подписано: Байземанн».

«Новых сведений» не поступало. Но вот однажды мне позвонили журналисты шпрингеровских изданий «Бильд» и «Вельт». Они получили анонимные послания о том, что я поддерживаю контакты с ФКА. Вероятно, планы Байземанна или Шарфшеера были вконец сорваны, раз они прибегли к подобным методам. Лихорадочное, убыточное расследование в течение 15 месяцев — а в результате не найдено ничего подходящего для обвинения. Я думаю, от этого в конце концов отказались, чтобы продолжать незаконное прослушивание моих разговоров. А сейчас я вообще считаю, что все расследование велось не только для того, чтобы уличить меня в преступлении, но и служило предлогом для сбора сведений о моих планах на будущее.

Случилось так, что спустя две недели вечером перед дверью дома меня дожидались два типа. Они хотели срочно переговорить со мной. Один из них сослался на руководителя забастовок турок на заводах Форда Баха Таргина. Мне довелось однажды познакомиться с ним. Он тогда сидел в тюрьме, потому что дал провокаторам заманить себя в ловушку, расставленную турецкой тайной полицией. Один из визитеров утверждал, что сидел с Таргином в одной камере (позже я установил, что это ложь).

Они быстро перешли от слов к делу, объяснили, что связаны с ФКА и надеются на меня как на «товарища»: я должен достать оружие и взрывчатку для новых акций. Они говорили о нападениях на банки и о запланированной диверсии против концерна Герлинга. Я дал им понять, что они явились не по адресу. И если у них на самом деле такие намерения, в чем я сомневался, то я приложу все силы, чтобы не дать этим планам осуществиться. По документам одного из лжетеррористов мне удалось записать его личные данные.

Когда посетители ушли, я в присутствии адвоката позвонил в политический комиссариат Кёльна и сказал: «На всякий случай хочу предупредить вас... Вероятно, расследование будет легким, и в итоге выяснится, что речь идет о ваших людях...»

На другой день ко мне домой пришли заместитель начальника политического комиссариата Кляйн и один из молодых сотрудников этого ведомства, чтобы выслушать обстоятельства дела. Кляйн поздоровался со мной как с давним хорошим знакомым: «Мы ведь уже встречались...». Я не узнал его, и тогда он напомнил, что вызывал меня десять лет назад «по подозрению в связях, имеющих характер государственной измены». В то время мои репортажи были опубликованы за границей, в том числе в советских, югославских и польских журналах. Я тогда еще не знал об этом и очень обрадовался, увидев в бумагах Кляйна подтверждение — экземпляры журналов с моими материалами. Я должен был подписать заявление, что впредь не буду иметь никаких контактов с журналистами «стран восточного блока». Дать такую расписку я отказался.

Кляйн был само дружелюбие. Только один раз он озабоченно заметил: «Если бы вы только знали, сколько хлопот вы нам порой доставляете». Когда я еще раз рассказал ему историю с двумя провокаторами, Кляйн спросил своего молодого коллегу, не полнолуние ли сейчас. Тот посмотрел в календарь и заключил: «Сейчас молодой месяц, через три дня наступит полнолуние». Кляйн глубокомысленно заметил: «Ну да, в полнолуние всегда происходят чудеса. Странности, которые вытворяют разные сумасброды, можно принять за преступления».

(После этого я еще раз проверил бумаги «преступника» Байземанна и пришел к выводу, что его записи велись и при ущербном, и при молодом месяце, а также в полнолуние.)

Кляйн был готов «дать руку на отсечение», что оба явных провокатора не были его людьми: «С такими типами мы не работаем». «Может, это были конкуренты из ведомства по охране конституции?» Но и это, по мнению Кляйна, было исключено. Спустя две недели я позвонил Кляйну и осведомился, к чему привело расследование. «По всей видимости, дело совсем безобидное, — успокоил он меня. — Никакой политики. Так, мелкие хулиганы, к тому же пьяницы, которые захотели поважничать».

7 декабря 1976 года генеральный прокурор Пфромм сообщил мне, что ему передали мое дело, которое он прекратил. И ни слова извинения за беззаконие, творимое его сотрудниками. И все-таки я мог бы быть доволен, но заметил, что продолжительная слежка что-то изменила во мне. Это меня беспокоило. В то время в небольшом кинотеатре я посмотрел фильм «Баффало Билл». Побежденного и наполовину сломленного вождя индейцев Ситтинга Билла выводят на манеж. Вдруг боевой дух униженного вождя, еще раз, чисто символически, прорывается наружу. Он целится из ружья в президента, который, теряя напыщенность и достоинство, стремглав бросается за цветочный горшок. В зале разрядка: раздается смех. Я же поймал себя на том, что перестал смеяться, и огляделся по сторонам: не сидит ли поблизости какой-нибудь филер, который с точки зрения «физиогномики мышления» зафиксирует мой смех как проявление симпатии к террористам.


Смерть наступила «естественным» путем

Следствие по делу о нарушении закона работниками прокуратуры Кёльна в 1977 году было прекращено. Обер-прокурора Беллингхаузена, переведенного в отдел по делам молодежи, отозвали на прежнее место — в политический отдел.

Ответ Беллингхаузена на предъявленные ему обвинения, а именно что, совершая служебный подлог, он хотел предотвратить ущерб Федеративной Республике Германии, был принят генеральным прокурором Пфроммом как исчерпывающее оправдание и обоснование его поступка:

«Обер-прокурор д-р Беллингхаузен уже сам дал объяснение. В проекте судебного решения он зачеркнул предусмотренное там оповещение Вальрафа, чтобы лишить его возможности непосредственно перед запланированными на 3 октября выборами в бундестаг поносить в доступных ему печатных изданиях Федеративную Республику Германии и ее органы юстиции. Исходя из имеющегося опыта, Беллингхаузен считал вполне допустимым, что Вальраф воспользуется этой возможностью, если до выборов в бундестаг получит сообщение о телефонном надзоре...»


В ноябре 1976 года один из техников связи федеральной почты сообщил мне, что мой телефон по-прежнему прослушивается. Его показания и представленные доказательства я засвидетельствовал у нотариуса.

В том же месяце в кёльнскую редакцию «Бильд» пришла нежданная радость: «Вальраф у нас на крючке». В течение по крайней мере двух дней цепные псы Шпрингера часами прослушивали и записывали мои телефонные разговоры. Для маскировки на центральной телефонной станции перед подозрительной аппаратурой поставили зонтик, конечно в раскрытом виде. Изобретательность бильдовцев была и остается высокой. Об этом случае я опять же узнал лишь спустя годы из рассказа одного из бывших редакторов «Бильд».

18 марта 1980 года Хайнц Вильманн, мой информант, был найден мертвым в своей квартире при более чем странных обстоятельствах. Результаты официального вскрытия показали, что «смерть наступила естественным путем» — версия, которая до сегодняшнего дня звучит неубедительно не только для меня. С Хайнцем Вильманном я познакомился в 1979 году. Он три года проработал редактором «Бильд» в Кёльне, но в конце марта 1979 года его выгнали со службы. Общий знакомый устроил нашу встречу. Познакомившись, мы постепенно прониклись доверием друг к другу, и он впоследствии стал «главным свидетелем» при разоблачении незаконных махинаций газеты «Бильд». Вильманн засвидетельствовал предпринятую против меня в 1976 году акцию по подслушиванию, многочисленные подлоги, раскрыл связи «Бильд» с БНД и, таким образом, стал представлять растущую опасность для осуществления политических интересов концерна «Шпрингер».

После публичного выступления против бывших работодателей Хайнца Вильманна не оставляли в покое. День и ночь по телефону сыпались угрозы, что жизнь его в опасности до тех пор, пока он не откажется от своих показаний. Посторонние люди проникали в его квартиру и оказывали на него давление. Документы и расписки исчезали. Бывшие коллеги называли Вйльманна «предателем и свиньей», швыряли в него пивные кружки.

3 декабря 1979 года в лифте его поджидали трое мужчин, которые жестоко избили журналиста и издевались над ним, гася об него сигареты. Они хотели предотвратить выступление Вильманна на процессе против «Бильд». Хайнц Вильманн ходил по острию ножа и знал это. Но все-таки он не хотел уезжать из Кёльна: в этом городе жила его подруга.

Ничто не смогло изменить его решения: Вильманну указывали на его членство в ХСС, предлагали большие деньги и хорошую работу.

Хайнц Вильманн отверг все попытки подкупить и запугать его, даже если в какой-то момент и колебался. Полагаю, что обстоятельства и закулисная сторона его внезапной смерти никогда не будут точно выяснены. Но уже сегодня можно ответить на вопрос, кому нужна была его смерть.

Руководитель редакции «Бильд» в земле Северный Рейн-Вестфалия в кругу коллег дал тому свой комментарий:

«Я придерживаюсь китайской пословицы: оставайся сидеть на берегу реки и жди, пока мимо не проплывут трупы твоих врагов».

Никогда не следует забывать: когда затронуты их политические и экономические интересы, они, если нужно, пойдут по трупам.


Торговцев оружием предупреждают

Счастливый случай сделал меня обладателем отчетов, составленных обо мне сотрудником сыскного бюро «Хойер и Джонатис». Это бюро участвовало в организации и расширении внутренней службы безопасности в здании концерна «Шпрингер» в Гамбурге. Почти два года, с перерывами, эта шпрингеровская ищейка шла по моим следам. Расследование, должно быть, стоило концерну более чем 100 тысяч марок.

Филипп Шиманьяк, представившись свободным фотографом, втерся ко мне в доверие и использовал его в корыстных целях. «Результаты его отчетов» приводятся в моей книге «Свидетели обвинения. Описание «Бильд» продолжается».

На основе опыта, который частично изложен в этой книге, я, несомненно, многому научился. Большинство моих иллюзий о нашем «свободном демократическом строе» и его институтах правопорядка к 1979 году давно рассеялось. И я не особенно удивился, когда узнал, что давно известный мне страж интересов государства Шарфшеер, сидя в греческом кафе на Каспарштрассе в Кёльне, сказал одному посетителю, которого счел достойным доверия, что я еще попадусь в сети политической полиции.

В 1979 году, как уже упоминалось, я находился под постоянным наблюдением шпрингеровского шпика Шимань-яка. В четверг, 19 июля 1979 года, он сделал следующую запись:

«По ночам я просыпаюсь от шороха у моей двери: мне снова кажется, что я больше не пользуюсь безграничным доверием X. (Валърафа). Не установил ли он ночью контроль за мной? Он уже высказывал сомнения: прослушивается ли его телефон? Что делал почтальон в его квартире? Почему несколько раз рано утром в половине шестого срабатывало сигнальное устройство? Кто били те двое мужчин в начале мая и середине июля этого года, которые интересовались «личностью, живущей интересами общества», и почему они вышли именно на него? В мае посетителем был якобы студент, который, однако, не прочитал ни одной его книги, потому что не любит читать. Другой приехал из Рурской области и интересовался писателями и литературой для рабочих».

Эти сомнения моего шпика, бывшие частично и моими, не стали последними в. том году. За период с 31 июля по 2 августа им сделана запись:

«X. (Вальраф) хочет обнаружить нелегальные магазины по продаже оружия. В этой связи им упоминались фирмы «Конти» и имя Дамма — некоего директора в Йоханнесбурге, ЮАР. X. (Вальраф) расследует, нет ли тут родственной связи с господином Даммом — экспертом ХДС по вопросам обороны».

В действительности все было иначе: я вышел на след одного бизнеса. Речь шла о нелегальных магазинах оружия и поставках оборудования для атомных электростанций в ЮАР. Спустя семь лет, в ноябре 1986 года, изумленная общественность узнала, что при участии самых высоких политических инстанций хозяева кильской верфи ХДВ нелегально продали расистскому режиму Южной Африки чертежи современной подводной лодки. Пойманные за руку менеджеры военного бизнеса и политики ХДС/ХСС прибегают к испытанному приему обороны — нападению. Они добиваются без лишнего шума ликвидации законодательных ограничений на экспорт оружия. Не вызывает сомнения, что после победы на выборах в бундестаг в январе 1987 года Штраус и компания рьяно примутся за дело.

Историю 1979 года мы узнали от наследника одной фирмы, которая с давних пор была замешана в этом деле. Подруга этого парня уговорила его довериться мне. Таким образом я подготовился к раскрытию преступных махинаций и намеревался снова перевоплотиться, чтобы открыть общественности глаза на действия гангстеров с белыми воротничками. Для получения доказательств было запланировано с помощью видеотехники заснять эти встречи на пленку.

Что касается торговцев оружием, то речь шла преимущественно о «серьезных» деловых людях, некоторые из них имели непосредственное отношение к политике ФРГ. Свои тайные встречи они проводили в фешенебельных отелях крупных западногерманских городов. Их фирмы находились, как правило, в южных районах ФРГ.

Итак, мы все хорошо подготовили и неоднократно прорепетировали. И вот, когда должна была состояться решающая встреча, внезапно, в один миг, все сорвалось: фирмы были распущены, их телефоны больше не отвечали. Короче говоря, участников предупредили, и они разбежались на все четыре стороны. Когда знаешь, что незаконная торговля оружием относится к сфере деятельности БНД — и тому есть доказательства,— найти объяснение не трудно.

Одновременно сорвалась моя попытка сделать еще один «промышленный» репортаж. Администрация была предуп реждена и ожидала меня «во всеоружии». В результате замысел стал неосуществим. Эти и другие улики дают основания полагать, что кто-то — тот же, кто и всегда,— прослушивал мои разговоры. Я никогда не получал официального уведомления, но я знаю, кто этим пользуется.

Чем независимей становятся спецведомства, чем больше они уходят из-под контроля демократических сил, тем сильнее обостряются их внутренние противоречия. Интриги и наушничество уже вошли в повседневную жизнь тайных служб. Случай привел меня в небольшой отель. Я зашел в бар и собирался что-нибудь выпить, когда мне неожиданно задали вопрос: «Ты знаешь Деккарма?» «Нет»,— ответил я. Заговоривший со мной мужчина был, очевидно, обескуражен коротким ответом. Он задумался и минут десять молча пил из своего стакана. Потом мужчина снова обратился ко мне: «Ты действительно не знаешь, кто такой Деккарм?» Мой ответ остался прежним. На сей раз мужчина пояснил, что Деккарм — спортсмен, игравший в ручной мяч, после травмы долгие месяцы находился в состоянии комы. И добавил: «У меня тоже это было».

Я непонимающе смотрел на него. Тогда он взял мою руку и осторожно провел ею по своей голове. Заметив мой испуг, он пояснил: «У меня нет части черепа. Вместо него — пластины из специальной стали».

Он рассказал, что служил в военной контрразведке (МАД) и имел там прекрасные перспективы на будущую карьеру, пока один из его коллег, метивший на то же место, не подкараулил его как-то по дороге на работу: он ехал на велосипеде, и соперник сшиб его своим автомобилем.

Сотрудники МАД уговорили его забрать заявление о попытке убийства. Бывшие работодатели намекнули, что в случае его настойчивости под угрозой окажется пенсия. Бедняга сдался. Сейчас он сидит в деревне, регулярно получает деньги и постоянно находится в поле зрения своего бывшего ведомства.

Как-то раз мне доверился один из высокопоставленных чиновников ведомства по охране конституции. Начальство заподозрило его в передаче сведений журналу «Шпигель». Свои же коллеги провели обыск в его квартире и обнаружили «контрабанду», усилившую их подозрения: книги Бёлля, Брехта и Тухольского. В порядке наказания его перевели в отдел по делам иностранцев. Он так и не понял, отчего впал в такую немилость.

Баварская мафия

В июне 1986 года баварская юстиция возбудила дело против меня и моих друзей — режиссера Йорга Гфререра и продюсера Петера Кляйнерта, снявших фильм по книге «На самом дне». На основании почти идентичных решений о проведении обыска наши квартиры и рабочие помещения были обысканы в порядке служебной помощи людьми из земельной полиции.

Подоплекой этой хорошо организованной акции был процесс прокуратуры Мюнхена, начатый по доносу Ганса Фогеля. (В книге «На самом дне» он назван Адлером.) Машина правосудия пришла в движение и не пощадила даже мать Йорга Гфрёрера, к которой тоже нагрянули с обыском. Они не остановились ни перед чем, выполняя указание Мюнхена, забыв при этом уведомить об акции министра юстиции земли Северный Рейн-Вестфалия.

Ко мне пришли рано утром. Когда они позвонили в дверь, моя жена услышала по переговорному устройству: «Откройте, полиция!» Затем они применили хитрость и сказали ей: «Нам нужно поговорить с вами, это в ваших же интересах». Она подумала, что скончался ее отец, который тогда тяжело болел.

Они ворвались в нашу квартиру и перевернули все вверх дном, сфотографировали все книги и картины на стенах, перерыли детское белье, письма, которые я семнадцатилетним юношей писал своей матери. Всё. Наша маленькая дочка Надя, которая всегда охотно идет к чужим, пережила потрясение. Целую неделю после вторжения полицейских она вместе со старшей сестрой играла «в обыск».

Добычей ищеек стали и мои папки с документами. Перетряхнули весь дом. По лицам некоторых чиновников я видел, что во время обыска им было не по себе. Действия полиции мы восприняли как нарушение неприкосновенности жилища. С тех пор я себя здесь не чувствую дома.

Следствию обыск ничего не дал. То, что искали, можно было увидеть в фильме. Кроме того, я «преступник», признающий свою вину, что не означает: раскаявшийся. Я никогда не скрывал, что снимал камерой, скрытой в сумке.

Трудно передать, какая угроза моей работе возникла в результате действий полиции. Полицейские обшарили все: секретные документы, записи свидетельских показаний и рассказов информантов. И при известных условиях эти материалы попадут в руки предпринимателей, сильных мира сего!

Я понимал, что мой телефон опять прослушивается. Один сомнительного вида господин, грозивший мне даже физической расправой, проявил удивительную осведомленность о моих разговорах и намерениях. По ночам нас с женой будили звонки в дверь и по телефону, шум под окнами.

Когда меня попытались шантажировать магнитофонными пленками и тайком снятыми фотографиями, мое терпение кончилось. Это была угроза моей безопасности и прямое вмешательство в личную жизнь с целью остановить работу, в частности расследование положения дел на западногерманских атомных электростанциях. Я решил принять меры самозащиты. В конечном счете мои мысли были больше заняты обеспечением нормальных условий жизни, а не работой. За домом, и на сей раз совсем открыто, велась постоянная слежка. Поскольку моя работа требует сведений, получаемых от потерпевших и информантов, я не мог более мириться с создавшейся ситуацией.

Сейчас я знаю, что кошмарный сон, описанный в конце книги «На самом дне» как фантазия, в настоящее время уже реальность. Показания свидетелей подтверждают, при каких условиях работают на западногерманских атомных электростанциях. Невзирая на существующие правила безопасности, людей с подложным паспортом облучения или вовсе без него посылают в самое пекло, где они получают сразу такую дозу радиации, которая потом дает о себе знать всю жизнь. Поэтому, чтобы и дальше вести расследование без помех и с большей настойчивостью, я решил перенести свое местожительство в Голландию.

Опубликованное в этой связи сообщение в прессе вызвало замешательство. Затем последовали комментарии. Вношу ясность: я не в эмиграции и не в ссылке. Мне было важно пресечь попытки вмешательства государства и бизнеса в мою работу. И я в дальнейшем буду часто находиться в Кёльне, сохраню свое бюро и, разумеется, друзей и помощников.

Со мной можно связаться по телефонам друзей. Я могу опять со спокойной душой встречаться с информантами, не опасаясь повредить им этим. Мои документы и бумаги не попадут в лапы западногерманского орла. В целом я создаю себе новые, лучшие условия работы. По сравнению с прошлым я смогу действовать более настойчиво и независимо, без оглядки.

Тема моей новой книги будет опять взята из жизни ФРГ. Я также готовлюсь к новой роли, которую сыграю в Европе: хочу выяснить последствия влияния Запада на страны так называемого «третьего мира».

Эпилог

В конце этого короткого рассказа о печальном опыте моей конфронтации с западногерманской юстицией и службами государственной безопасности ФРГ я хотел бы поделиться некоторыми размышлениями о скрытых мотивах деятельности этих учреждений. Что они ищут и кого преследуют?

Речь идет о создании государства всеобщей слежки. Трудно себе представить, что бы случилось, если бы в ФРГ было совершено политическое преступление, подобное убийству Пальме в Швеции. В нашей стране сразу ввели бы чрезвычайное положение, строгий полицейский надзор. Даже самому безобидному иностранцу пришлось бы три раза в день отмечаться в полиции.

Аппарат охранки постоянно расширяется. Правда, успехов работы органов государственной безопасности пока не видно, но зато штаты постоянно растут и техники становится все больше. Сотрудничество органов госбезопасности и полиции все теснее. На севере Кёльна строятся новые здания Федерального ведомства по охране конституции. Все больше места надо для двух тысяч сотрудников и систем ЭВМ, уже хранящих в своей памяти имена и анкетные данные 20 миллионов граждан ФРГ. Скоро компьютерный надзор распространится на большинство населения. БНД со своими 7 тысячами сотрудников действует также и внутри страны.

Спецслужбы применяют к западным немцам запреты на профессии, разрушают многие судьбы и семьи, снабжают диктаторов оружием и сведениями о находящихся в ФРГ противниках их режимов, вскрывают письма, прослушивают любые телефонные разговоры. Свои многочисленные связи с прессой и телевидением они используют для того, чтобы навязать населению грубо вылепленный ими образ врага. Тому, кто попадет в руки этих «объединений дилетантов», как правило, становится не до смеха. Не каждый может постоять за себя.

С самого начала наши «сверхсекретные службы» пытались дискредитировать мою политическую деятельность, навешивая мне ярлык «агента Востока», «пособника террористов» или «скрытого коммуниста».
Когда я начал свою работу, каждый гражданин ФРГ, если он придерживался левых взглядов, излагал положения Основного закона иначе, чем господа из большого бизнеса или из ХДС, был потенциальным «агентом Востока». В начале 70-х годов при проведении «новой восточной политики» это пришлось испытать Эгону Бару, Вилли Брандту и Герберту Венеру*. В действительности люди с ультраправыми политическими взглядами и по сей день преобладают в тайных ведомствах нашего государства. Безумные идеи определяют их мировоззрение. Ведь что посеешь, то и пожнешь.

* Вилли Брандт

Когда политика изменилась, устарел и прежний стереотип «агента Востока». Его сменил ярлык «пособника террористов». Наклеивая его, можно добиться больших политических успехор, поэтому он очень попуу\ярен. Все, что мешает осуществлению международных финансовых интересов господствующих кругов, было и остается «терроризмом»: освободительные движения в странах «третьего мира», политические оппозиции фашистскому режиму в Греции и Чили, АНК и СВАПО на Юге Африки.

В конце мне — и, наверно, мыслящему читателю — остается задать вопрос: что произойдет в будущем с этими дорогостоящими, но бесполезными для государства органами безопасности? Изменит ли что-нибудь выполнение требования демократизации ведомства по охране конституции и БНД? Для реформированных таким образом служб работы нашлось бы предостаточно. Разве не было аферы Флика*, строительного скандала в Западном Берлине, преступного загрязнения вод Рейна отходами химических предприятий, продажи чертежей подводной лодки расистам ЮАР?

А пока у меня есть одно полезное предложение для дам и господ из органов госбезопасности: за неимением времени у меня в прошедшие годы не было возможности вести дневник. Но я знаю, что в ведомстве по охране конституции без всякой пользы пылятся по крайней мере 50 тысяч страниц с протоколами моих телефонных разговоров. Поэтому, обнародовав их, можно было бы занять разумным делом не только чиновников на местах, но и с помощью этих документов предоставить демократической общественности полную картину теневой стороны истории Федеративной Республики Германии.

Но до этого еще далеко. А пока демократической общественности предстоит приложить все силы, чтобы противостоять попыткам стражей государства и их сторонникам организовать внутреннюю жизнь ФРГ в соответствии со своими представлениями и интересами. Еще одна такая возможность представится при очередной переписи населения. Ведь спецведомства уже давно используют перепись как источник информации.

Общество повсеместно опутано сетями тайных служб. И не надо тешить себя иллюзиями, что над ними якобы довлеет закон. Сошлюсь на интервью министра внутренних дел Циммермана журналу «Шпигель»: «Конституция ФРГ держит спецслужбы на длинном поводке. При осуществлении оперативных мероприятий они пользуются необходимой свободой действий».

На это мы должны себя настраивать. Не надо отвлекаться на мелькающие время от времени сообщения о больших и малых скандалах в кулуарах тайных служб. Речь не о том, чтобы разоблачить их отдельные недостатки. Настоящий скандал — само существование таких ведомств. И этот факт надо признать. Необходимо остановить происки тайной полиции.

1987

Перевод Т.Кобзевой