Из книги

РОЖДЕНИЕ СЕНСАЦИИ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ БЫЛ ГАНСОМ ЭССЕРОМ (ч.1)

---

 

Г-н Койнер встречает, г-на Вирра, борца против газет.

— Я большой противник газет, — говорит г-н Вирр,
— я против газет вообще.

— Тогда я еще больший противник газет, — замечает
г-н Койнер, — я за другие газеты.

Бертольд Брехт

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мне ненавистны всякое насилие и террор.

Почему я начал с этого? Да потому, что при нынешнем политическом климате внутри страны любая критика с позиций демократии подвергается клеветническим извращениям и чуть ли не приравнивается к терроризму. Например, с тех пор как я дерзнул проникнуть на бильдовскую кухню, сия газета уже трижды именовала меня «подпольным коммунистом», что в ее устах равнозначно «террористу».

В этой книге речь пойдет снова о насилии, только о насилии особом, «духовном», которое обходится без взрывчатки и пулеметов. Оно калечит мысли и чувства людей, топчет человеческое достоинство. Созданием чрезвычайных комитетов и организацией широких розыскных кампаний эту опасность не устранить, никакие облавы не захватят врасплох «бандитов от подсознания», никакие спецотряды не выпустят на волю похищенные надежды и ожидания, никакой прокурор не отдаст приказа о надзоре за пособниками такого насилия. Уголовный кодекс ФРГ, даже дополненный новыми статьями о терроризме и насилии, не предусматривает подобных преступлений. Состава преступления как будто бы нет, а уж о преступниках и вовсе говорить не приходится. Да и есть ли они вообще? Чем ближе я их узнавал, тем больше мучился сомнениями.

Эти люди, приносящие в жертву своих собратьев, — не суть ли они и сами жертвы?

Жертвы гигантской машины, которая автоматически порождает духовное насилие?

Я не собираюсь поименно называть тех, кто сам, будучи жертвой бильдовской системы, продолжает работать на концерн, не стану подробно описывать каждого и навешивать ярлыки, от которых им не освободиться по гроб жизни. Вот почему коллеги из ганноверской редакции «Бильд», а также еще ряд лиц носят в книге вымышленные имена. Однако изложенные здесь факты полностью соответствуют действительности. Реплики и диалоги частично записаны мною по ходу бесед, частично восстановлены по памяти. В тексте я привожу их зачастую как прямые цитаты, хотя, стремясь обобщить, цитирую не всегда слово в слово. Эта книга — первая часть материалов о газете «Бильд», и рассказывает она прежде всего о тех, кто делает газету. Жертвы «Бильд» до поры до времени остаются на втором плане.

О политических фальшивках, заведомой подтасовке и искажении фактов пойдет речь в другой книге, над которой я вместе с несколькими коллегами из местных отделений «Бильд» работаю в настоящее время

Г. В.

Тронул — ходи

Это не я. Из зеркала на меня глядит чужое лицо. Ненавистная физиономия карьериста, этакий молодой самоуверенный деляга.

Костюм с иголочки, тщательная стрижка, загар преуспевающего бизнесмена (результат облучения «горным солнцем»). Слащавая морда, но человек, что скалится в зеркале выпрямленными с помощью коронок зубами, подтягивает галстук, самоутверждается посредством массивного золотого перстня (взятого напрокат) и щедро поливает дорогой пятисотмарковый костюм мужскими духами «Аква брава», чтобы никто не унюхал запаха пота, которым он обливается от страха, — этот человек с радостью вышел бы из роли еще прежде, чем начал ее играть.

Мне страшно, так страшно, как было только один раз — в Афинах, у «черных полковников». И теперь я тоже рискую головой. Разве что следы увечий будут не так заметны. Там я был невинной жертвой, здесь — должен стать соучастником преступления.

Описание роли

Теперь я Ганс Эссер. Возраст — 30 лет. Изучал психологию и экономику, самооценка — трезвая, что почем — знаю, до сих пор работал в рекламе, в «Бильд» вижу ступеньку на пути к новой карьере.

Рекомендатель мой, Альф Бройль (28 лет), в прошлом сотрудник социал-демократической газеты «Нойе ганноверше прессе» (НГП). Газета стала нерентабельной, и СДПГ от нее отказалась. Альф остался без работы, по уши в долгах (жена его еще училась). «Бильд» в это время, не жалея денег, укрупняла дело — прибирала к рукам ничейные рынки, искала новых сотрудников, новых читателей. Альф дал себе слово, что будет работать на «Бильд», пока не выплатит долги и пока жена не закончит учебу. Слово свое он сдержал. Два года он занимался грязной работой и на этом поставил точку, хотя «Бильд» уговаривала его остаться и даже предлагала, притом не один раз, выгодный контракт — все-таки талант, писатель, «первое перо» редакции. Альф был непреклонен: «Плати они хоть десять тысяч марок в месяц — нет! Я и так потерял к себе всякое уважение». Сейчас он снова без работы. Не всё и не все продаются!

Замысел Альфа — протолкнуть меня в «Бильд». «Пусть как можно больше читателей «Бильд» узнают правду о том, как делают их газету. Ведь и я подтасовывал одни факты, изобретал другие, замалчивал третьи. Обрисовать все это правдиво может лишь тот, кто внутренне не зависит от этой кухни»,— говорит Альф.

Ганновер. Бемеродерштрассе. Типография и здание редакции* обнесены высоченным забором — ни дать ни взять военный объект. Таблички: «Вход воспрещен. Родители несут ответственность за своих детей». Охранник с овчаркой. Проходная, три вахтера. Барьер. На двери автоматический замок. Меры предосторожности на случай новых студенческих демонстраций**, препятствующих вывозу тиража из типографии. Машины без каких-либо надписей с рассветом выезжают из типографии. (Они напоминают мусоровозы, на которых промышленные концерны втихомолку вывозят в глухие места отходы — вредные и отравляющие вещества.)

* Ганновер... Типография и здание редакции...— В Ганновере расположен один из многих филиалов крупнейшей в Европе массовой газеты «Бильд». Ее главная редакция находится в Гамбурге.
** Меры предосторожности на случай новых студенческих демонстраций... — Имеются в виду события 1968 года, повторения которых всю жизнь боялся реакционный газетный «король» Аксель Цезарь Шпрингер. В ходе бурных студенческих выступлений в пасхальные дни 1968 года за демократизацию жизни в ФРГ шпрингеровская печать, и в первую очередь газета «Бильд», развернула подстрекательскую кампанию против молодежи, начала травлю ее лидеров. В результате демонстранты блокировали многие типографии, где печаталась «Бильд», препятствовали ее вывозу с предприятия и распространению. Выдвигались и лозунги ликвидации шпрингеровского «концерна лжи и ненависти».

Вахтер выписывает нам пропуск, отмечает время прихода. Копии оставляет себе для отчета. Почти бесшумно поднимается лифт. Шестой этаж — редакция «Бильд», мы у цели. Пульс мой учащается, горло перехватывает.

В течение всей последующей беседы не могу избавиться от ощущения, будто наблюдаю себя со стороны: зажатого, дрожащего от страха, что меня опознают. В самом деле, играю я плохо: голос звучит фальшиво, тон какой-то ненатуральный — нет, добром затея не кончится! Однако на шефа редакции, видимо, как раз это и производит впечатление; он, похоже, еще худший актер, чем я.
Все эти выспренние банальности, расхожие словеса — здесь так принято.
— Моя фамилия Швиндман. Прошу садиться.

Из редакционного зала, где у него тоже есть стол, точнее, наблюдательный пункт, Швиндман ведет нас к себе в кабинет. Все здесь безлико, стандартно, как гарнитур с витрины. На безвкусном письменном столе бутылка «Реми Мартена». Рядом — цветной телевизор. Сначала Швиндман атакует Альфа:
— Ну, как? Не надумали вернуться в дело? Наше предложение пока еще в силе.

Альф (решительно):
— Нет, благодарю вас, господин Швиндман, сперва хотел бы завершить образование.

Он лжет, чтобы не дразнить Швиндмана. После двух лет работы в «Бильд» Альф не в состоянии возобновить занятия. «Понадобится год-другой, чтобы мало-мальски прийти в себя», — говорил он мне.

Альф переводит разговор на меня:
— Зато хочу порекомендовать вам своего однокашника Ганса Эссера. Думаю, он сумеет меня заменить.

Швиндман: Что ж, в таком случае выкладывайте, кто вы, что вы...

Ганс Эссер: Я узнал от господина Бройля, что как будто бы не исключена возможность попытать силы у вас в газете. Видите ли, мне хочется сменить профиль работы. До сих пор я работал в рекламе.

Швиндман: И почему же вас потянуло именно в журналистику?

Ганс Эссер: Мне кажется, что специфика моего дарования и склонностей — я занимался главным образом составлением коротких, броских рекламных текстов — позволит мне без особого труда переключиться на журналистику. Ведь, по-моему, в «Бильд» действуют те же принципы, что и в рекламе: лапидарность стиля, выделение главного за счет деталей, умение создать яркий образ самыми скупыми средствами. Чтобы новые товары нашли потребителя, в рекламе организуют детально продуманные кампании. По такой примерно схеме: а) посеять смятение, б) выявить проблему, в) предложить ее решение. Кстати, в «Бильд» меня всегда многое восхищало.

Швиндман (кажется, клюет): Любопытный подход. Ну а непосредственно журналистикой вам приходилось заниматься?

Ганс Эссер: От случая к случаю. Правда, большей частью я, так сказать, готовил полуфабрикат, телепередачи делали другие, они и считались авторами. Так что в этом смысле меня в журналистике не существует.

Швиндман: Воображаю, как вам было досадно. Что ж, мы гарантируем вам наилучшие условия, если вы по-настоящему серьезно войдете в дело и посвятите ему всего себя.

Ганс Эссер: Для меня очень важно не сидеть безвылазно в конторе. Торчать за столом — это не по мне. Я хочу быть в гуще событий, писать репортажи с места происшествия, постоянно соприкасаться с живой действительностью. Если надо, я и в дерьме покопаюсь. По-моему, таким путем можно собрать самый интересный материал. Я вообще люблю писать о том, что знаю, и о людях, которых видел собственными глазами.

Швиндман: Если человек способен изложить на бумаге материал, добытый таким вот образом, это уже ценно. Ну а поскольку мы из своей кухни секрета не делаем, всему можно научиться.

Ганс Эссер: Разумеется. Пусть даже на первых порах будет туго с финансами. Я, кстати, и не рассчитываю, что сумею перестроиться сразу, одним махом.

Швиндман: Ничего, через месяц-другой освоитесь. Наш стиль работы войдет вам в плоть и кровь, вы просто не сможете иначе. Возьмите хоть Альфа Бройля — что далеко ходить за примером? Первое время он нет-нет да и ерепенился. А потом, если не ошибаюсь, месяца через четыре, все стало о'кей: Альф смекнул что к чему и начал выдавать материал один лучше другого. Экстра-класс!

(Альф не сумел отреагировать на «комплимент» сияющей улыбкой.)

Швиндман (мне, ободряюще): Ну что ж, отлично, а теперь хотелось бы уточнить кое-какие подробности. Вы женаты? (Он записывает: двое детей. Имя: Ганс Эссер. Возраст: скоро тридцать.) Благословенный возраст... Чудесно... (Записывает ганноверский адрес — это комната, которую я снял, — и телефон.) Альф Бройль угадал: мы в самом деле ищем человека, который умеет писать. Мало того, он должен уметь раскапывать факты. В этом смысле у нас вы сможете войти в дело по-настоящему, с размахом. И чем быстрее разберетесь что и как, тем лучше.

Ганс Эссер: Превосходно. Когда можно приступить?

Швиндман: Пожалуй, имеет смысл найти такую тему, чтобы вы смогли приступить немедля. Ну да за этим дело не станет. Придумаем. А то, что вы тут рассказали, звучит многообещающе.

Ганс Эссер: Есть ли надежда со временем попасть в штат?

Швиндман: Безусловно.

Ганс Эссер: Но разве штатное расписание не заполнено?

Швиндман: Конъюнктура меняется. Во-первых, то и дело кто-нибудь уходит, открывается вакансия, а во-вторых, не забывайте — мы постоянно расширяемся.

Ганс Эссер: И каковы же шансы? Пятьдесят на пятьдесят?

Швиндман: С вашего разрешения, я бы не стал уточнять. Иной раз все происходит очень быстро. Вот господина Бройля мы давно хотим купить, да он ни в какую. А ведь как долго мы держим дверь открытой. Может быть, и с вами получится примерно так же.

Ганс Эссер: Сию минуту никто и не ждет. Кое-какие сбережения у меня есть, а карьеру я действительно решил сделать тут.

Швиндман: Возьметесь за дело как следует — на мели сидеть не будете. Господин Бройль у нас тоже недурно зарабатывал. Иной раз и штатные сотрудники меньше получают. Кстати, попотеть вам, правда, придется: мы работаем шесть дней в неделю, а если нужно — то и семь. Выходные бывают только у штатных служащих. Так что имейте в виду. Впрочем, у нас добрая половина редакции — внештатники... Ну, так какие темы вам по душе?

Ганс Эссер: Вообще-то я считаю, что все вокруг — это тема. Иными словами, материал можно найти где угодно. Главное — какой именно! Вытащить его на свет божий — вот в чем штука, этому-то я надеюсь здесь научиться. Почему мне и не хотелось бы заранее ограничивать себя в выборе тем.

Швиндман: И все-таки, что вас больше привлекает?

Ганс Эссер: Человеческие взаимоотношения. В том числе мелкие, на первый взгляд незначительные детали, которые, выражаясь фигурально, под ногами валяются, но ведь зачастую они-то и решают все, смотря как их преподнесешь. А «Бильд» живет как раз такими вот якобы пустячками, раскрывает их истинную значимость. Думаю, мне следует поглубже вникать в детали, больше встречаться с людьми, о которых я намереваюсь писать.

(Во время этих рассуждений Швиндман благосклонно и одобрительно кивает.)

Ганс Эссер: Я изучал психологию и неплохо разбираюсь в людях.

Швиндман: Расскажите-ка еще о себе. Значит, в свое время вы получили аттестат зрелости.

Ганс Эссер: Совершенно верно. Потом я пошел добровольцем в бундесвер и занимался там психологическими методами ведения войны.

Швиндман: Психологические методы ведения войны — вот это да! Блеск!

Ганс Эссер: Это и помогло мне затем выбрать специальность в университете: я изучал психологию и отчасти экономику. Потом некоторое время работал в отцовской фирме. После смерти отца дело перешло к брату, и он выплатил мне мою долю наследства. Потом я устроился в рекламное агентство и одновременно начал писать диалоги для телевидения. Но положение там устраивало меня с каждым днем все меньше и меньше: мои идеи увлекали зрителя, имели успех, а как автор я вроде бы и не существовал. Но ведь, по правде сказать, я тоже не лишен честолюбия.

Швиндман: Ай-ай-ай. Странно, что телевидение так зажимает таланты. У нас совсем иначе. Кто делал материал, тот под ним и подписывается. Ганс Эссер — звучит недурно. Коротко и броско. Если статьи будут такие же, мы сработаемся... Кстати, почему вы пришли не куда-нибудь, а в «Бильд»? Потому что знакомы с Альфом Бройлем?

Ганс Эссер: Не только. По-моему, «Бильд» — первоклассная газета, думаю, здесь мне будет несложно перейти от рекламы к журналистике, здесь стараются писать как можно короче и проще, почти в каждой фразе можно уловить, по сути, рекламную идею. В рекламе ведь тоже словами зря не бросаются, места мало, стоит оно дорого, надо минимумом средств добиться максимального эффекта, то есть склонить потребителя к покупке.

Швиндман: Браво, господин Эссер! Вижу, вы человек смекалистый. Если у вас вдобавок бойкое, легкое перо, которое в случае чего бьет без промаху, то все остальное приложится в ходе работы. Думаю, надо браться за дело.

Ганс Эссер (робко): По крайней мере попробовать.

Швиндман: Надеюсь скоро подыскать для вас какую-нибудь темку. Тогда сразу и начнете. Ну, пока все.

Итак, я должен ознакомиться с секретами «кухни», чтобы «бить без промаху». И если я «войду в дело», состряпаю и продам материальчик, есть шанс, что меня впоследствии «купят». Жаргон прямо гангстерский: «Давай-ка обстряпаем одно дельце! Входи в долю. А выгорит, мы в награду и тебя купим вместе с добычей». И вообще странный разговор, очень странный. Ни документов, ни рекомендаций не спрашивают. Хотя, наверно, тут есть своя, высшая логика.

Примерно половина редакции — внештатники, так сказать свободные художники. Свободные, как пташки. Приходят раньше всех, уходят последними. Юридического контракта не имеют. Как не имеют права на отпуск, на социальное обеспечение, в любую минуту их могут вышвырнуть на улицу, и жаловаться некому. Они целиком и полностью во власти шефа редакции и зависят от его благосклонности. Среди них господствует жесточайшая конкуренция.

Швиндман провожает меня к временному рабочему месту в редакционном зале:
— Пока устраивайтесь за столом Элеоноры, рядышком с Эдельтраут, напротив «Хай».

Швиндман обращается к сотрудникам на «ты», зовет их по именам. Они же никогда не рискнут ответить тем же и почтительно именуют его «господин Швиндман». Бросается в глаза множество наклеек ХДС, они красуются повсюду — на столах, на стенах, на колоннах. Зато ни плакатов, ни наклеек СДПГ не видно совершенно, хотя, по словам Альфа, здесь работают отнюдь не только приверженцы и избиратели ХДС.

«При сильном ветре вода выплескивается из ванны»

Основа основ для «Бильд» — превосходные степени. Все, что можно уснастить эпитетами вроде «самый большой», «самый маленький», «самый бедный», «самый богатый», «самый толстый», — это и есть бильдовская сенсация. «Главное, — как-то сказал мне Швиндман, — чтобы вы обеспечили материал». Сам он отнюдь не грешит избытком воображения и выступает исключительно в роли надсмотрщика — расхаживает по комнате да понукает людей: «Пишите, пишите, пишите!»

За то время, что я пробыл в Ганновере, Швиндман взялся за перо один-единственный раз. В рецензии на новую постановку оперы «Риголетто» (другие газеты поместили на нее положительные отзывы) темперамент Швиндмана проявился во всей красе: «Когда исполнители заучивают свои партии из-под палки, спектакль не может не быть тусклым»,

Итак, я знаю, что именно надо делать, И уже на второй день выдаю «превосходную степень» — самый высокий дом в Ганновере. Где-то я читал, что дети, живущие в высотных домах, особенно агрессивны, так как лишены возможности играть. Рабочее название я тоже придумал: «Как живется в самом высоком доме Ганновера». Швиндман тотчас одобряет этот замысел и посылает меня за материалом.

На месте выясняется, что в верхних этажах живут сплошь бездетные пары, незамужние женщины и холостяки. Мало того, сорок процентов квартир вообще пустуют. Дом, построенный некой голландской фирмой — кстати, муниципалитет предоставил подрядчику финансовые льготы, — возведен без учета потребностей населения. Верхние этажи с фешенебельными квартирами стоят пустыми уже по нескольку лет, а люди, которые нуждаются в жилье, разумеется, не могут купить такую квартиру — ведь стоит она четыреста пятьдесят тысяч марок.

Ну а раз эта махина почти не заселена, строительная фирма испытывает финансовые трудности. Она вынуждена экономить и экономит прежде всего на «побочных» расходах, вроде отопления и мелкого ремонта. А поэтому сравнительно новый дом находится уже в весьма плачевном состоянии.

Вот каков собранный мною материал, подлинная история самого высокого здания в Ганновере. Однако же для «Бильд» это не материал. И шеф редакции отсылает меня туда еще раз, чтоб я потолковал со знаменитостями, живущими в доме. Захожу к футболисту — его нет дома. Звоню фотомодели, о которой «Бильд» как-то раз уже писала. К моему приходу она облачается в самый сногсшибательный туалет и под неусыпным надзором своего приятеля усаживается на диван в фотогеничной позе — вдруг «Бильд» опять надумает поместить ее фотографию? Памятуя напутствия Швиндмана, я спрашиваю, что у них тут наверху интересного (раз уж нет детей). Приятель фотомодели — его слова позднее приписываются ей — рассказывает, что при сильном ветре иногда качается люстра и звенят рюмки в серванте. Этот человек (высокопоставленный чиновник, он просит не называть его имени) живо смекает, что нужно для «Бильд», и на мой вопрос, не покрывается ли от ветра рябью вода в ванне, тотчас утвердительно кивает.

Вернувшись в редакцию, я прежде всего готовлю пространный черновик, стараюсь все-таки втиснуть туда кое-какие данные из тех, что узнал во время первого визита в высотный дом. Шеф редакции прочитывает и объявляет: «Так дело не пойдет, начать надо с контраста... Ну да ничего, со временем научитесь». И диктует мне прямо-таки лирическое начало: «Вот так и живут в самом высоком доме Ганновера — при сильном ветре вода выплескивается из ванны. У ваших ног — сверкающее море огней, а над головой...»

Вода покрывается рябью, «вода выплескивается из ванны» — раз-два и готово, чуть-чуть повернули, подправили, и из правдивой истории вышел бильдовский «материал», будоражащий, щекочущий нервы. И превосходная степень на месте — самый высокий дом. И контраст есть: сказочный вид из окна и залитая водою ванная комната. И действующее лицо хоть куда — фотомодель. Все это, так сказать, основа газетной ткани. Между прочим, контраст ни в коем случае нельзя мешать с противоречием, хотя это в «Бильд» постигаешь очень быстро. Если написать, к примеру, так: построен за счет магистрата, за счет налогоплательщиков, частично используется горсткой богатых выскочек, а в целом обречен на медленное разрушение, — то здесь присутствует явное противоречие. Это недопустимо: противоречие заставляет задуматься. То ли дело контраст — он только создает настроение.

«„Бильд" является также средством против скуки, помогает человеку справиться с чувством бессилия перед окружающим его безумным миром».

(Из внутреннего шпрингеровского анализа газеты «Билъд».)

В итоге на полосу попадает чистейший фарс, и в любой другой газете, кроме «Бильд», среди любых других публикаций он бы так и воспринимался. Правда же была для «Бильд» «слишком мрачна», как мне объяснили, когда я в первый раз принес в редакцию собранный материал о «самом высоком доме Ганновера».

«А теперь замолчите и поскорее идите!»

В Ганновере живет студентка, изучающая философию; занятия дзен-буддизмом привели ее к боевому спорту «тек ван до», корейской разновидности карате. Эту тему я предлагаю шефу, и он соглашается. Трюкачества «Бильд» я освоил настолько хорошо, что уже достаточно точно знаю, какого типа материал от меня потребуется. Ведущий репортер «Бильд» Зиги Триколяйт, находящийся сейчас в Ганновере, формулирует ход: «Что будет, если кто-нибудь захочет ее изнасиловать?» Времени у меня в обрез, и я прошу Альфа, своего предшественника в «Бильд», заглянувшего ко мне в гости, помочь. И мы звоним студентке:

— Вас пытались когда-нибудь изнасиловать?

— Не припоминаю.

— Как вы считаете, боевые приемы «тек ван до» могут вам помочь как женщине?

— «Тек ван до» я занимаюсь вовсе не для этого. Здесь речь совершенно о другом — о философии.

— Но ведь «тек ван до» учит наносить смертельные удары, не так ли?

— Возможно, но мы этим не занимаемся. Хотя наш тренер таким ударом и владеет, он этому нас не обучает.

— Спасибо. До свидания.

Альф недоволен: «В нашем материале мы подадим это так: философия нее — умение наносить точные для удары».

Я возражаю: «Они занимаются спортом, гимнастикой с философской подоплекой. Вот что ей важно».

Альф: Тогда попробуем повернуть иначе — «Через философию она пришла к тому, что...»

Я: Материал о том, как кто-то пытается ее изнасиловать, а она швыряет малого в воздух, — невероятен.

Альф: А-а, ерунда. Нам следует преподнести это так: есть люди совершенные и все же в чем-то уступающие читателю. Как, например, в том, что у читателя имеется здоровая, счастливая, цельная семья; хотя это все и относительно, но читатель убежден в своем преимуществе. Я позвоню ей еще раз.

— Добрый день. Позвольте поинтересоваться: можете ли вы убить человека?

— Нет, ни в коем случае. С «тек ван до» это не имеет ничего общего.

— Но вы ведь учитесь убивать?

— Нет.

— Предположим, вы идете ночью по парку и вдруг перед вами вырастают четыре типа. Один хватает вас за блузку, второй задирает юбку — что вы будете делать?

— В такой ситуации я никогда не бывала и на ваш вопрос ответить не могу.

Альф вешает трубку: «Да-а, ну и штучка, не расколешь. Ладно, давай писать: ей девятнадцать лет, у нее длинные белокурые волосы и прекраснейшее личико. Она выглядит как — вставим что-нибудь вроде феи из сказки, потом тире и: но она смертельно опасна, ибо умеет... одним ударом, руки или ноги и так далее. Затем мы опишем спорт, в котором удары рук и ног смертельны, и скажем, что в такой ситуации она еще никогда не бывала. Потом: „она смущенно улыбается, иногда даже чуть застенчиво, потому что те, кто ее знают, боятся ее смертельных приемов, а она — она закомплексована, потому что не может найти никого, кто захотел бы с нею жить". Это ее слабость, о которой непременно следует написать».

Мягкий, добрый Альф преображается на моих глазах до неузнаваемости. У телефона, в попытке обработать девушку по всем правилам, он собран и неумолимо жёсток. Потом, когда уже пишет, начинает вдруг ворковать и вздыхать, как балаганный стихоплет. В паузах укоризненно покачивает головой: «Ну как же можно писать такие вещи — сплошное вранье!» На два часа он вновь стал циничным бильдовским репортером, таким, каким его столь настойчиво пытался «купить» Швиндман, — беззастенчивым и уверенным в успехе.

Когда я пришел с материалом в редакцию, его с наслаждением помусолили. Пара редакторов и выпускающий пялятся на фотографии, подумывая о том, как хорошо б им эту девочку самим...

Альф поработал добросовестно, и я все больше начал втягиваться в эту деятельность. В замкнутом кругу правил, образующем редакцию «Бильд», ориентация на что-либо иное исчезает в считанные недели. Тогда я записываю у себя в дневнике: «Он уже не знал, кто он, что и куда теперь, ему стало безразлично любое направление». Кто должен просто функционировать, участвовать и подыгрывать — подыгрывать другим так же, как подыгрывают ему, тот теряет всякую сопротивляемость.

С материалом о «тек ван до» я справился довольно хорошо, ибо студентку посвятил в него заранее, предупредил ее, смог ей пообещать опубликовать когда-нибудь опровержение, разоблачающее мою и Альфа ложь. Но даже при этом ей пришлось довольно худо. После публикации к ней приставали на улицах и в барах, а преподаватель философии посоветовал ей не тратить времени впустую и переключиться на работу с «Бильд». Но она стерпела, не проговорилась. Настоящий бильдовец не смог бы ничего поправить, если б у него не было внутреннего оправдания того, что ради «Бильд» он обесславил человека.

Но бильдовские журналисты родились ведь не злодеями, не лжецами и не лицемерами. Им просто надо делать «быстрые материалы» заведомо против совести, ибо уже «уехал» или заранее передан в Гамбург для общенационального издания соответствующий заголовок, к которому они с три короба наврали потому, что вот уже три дня подряд не попадали в номер со своими «скучными» материалами, в результате чего упал их курс на редакционной бирже; они не возражали и тогда, когда шеф редакции извратил их материалы. Об этом не принято говорить, но всем все известно. Где же тогда взять мужества и совести, чтобы восстать против вранья коллег? И где мотивы для честной журналистики, когда клейма уже с себя не сотрешь?

В редакции «Бильд» есть человек, который не желает подчиниться. И этого коллегу, Михаэля Барца, я тут же начинаю подозревать в том, что он, как и я, маскируется. Что он тоже находится здесь в роли «включенного наблюдателя», возможно ученого-специалиста по публицистике, исследующего махинации и трюки «Бильд». Но если это так, то маскировка удается ему плохо. Он медлит, когда нужна мгновенная реакция, он неподатлив и слишком много задает вопросов, когда необходимо тут же соглашаться. На редакционных собраниях он даже смеет спрашивать отчего да почему. Швиндмана, одержимого враньем, он вынуждает разряжаться на летучках пространными речами, в своей сухой манере говоря: «Нет, неверно», или: «Я был свидетелем и знаю это лучше», или даже такое: «Я не могу нести ответственность за это». Он регулярно и упорно отказывается потворствовать швиндмановским представлениям. Результат: он не может опубликовать ни одного материала порою по нескольку дней. Швиндман все забраковывает: «Это еще не материал» или: «Я не вижу материала». Барц зачастую по одиннадцать часов сидит в редакции и зарабатывает не более тридцатки за пару сообщений. Клёпфер и «Хай» его вразумляют: «Ты неверно сервируешь материал» (что в переводе значит: не искажаешь правду в угоду «Бильд»). Барц говорит: «Я могу писать лишь то, что есть. Поэтому-то я и ушел из рекламы в журналистику».

Над ним смеются, когда на редакционных собраниях он разводит бодягу, partout* не соглашаясь уступить внушениям Швиндмана и не раздумывая согласиться на какой-то материал. Даже я ловлю себя на том, что посмеиваюсь над ним. Но вместе с тем мне радостно, что есть тут человек, которого запросто не проведешь и мимоходом не прикупишь.

* Ни в какую (фр.).

Как критик Михаэль непоследователен. И я не думаю, что сущность «Бильд» видна ему насквозь. Понятие об истинном и искреннем он держит про себя, отстаивая его всякий раз по-новому. Это-то и делает его чужим и неуместным здесь. Некоторые относятся к нему с симпатией, вероятно, потому, что он в открытую рискует высказать их собственные, нередко подавляемые мысли, но всерьез его никто не принимает. Мне он очень симпатичен именно из-за того, что не приспосабливается, не стелется ни перед кем, во всем является контрастом окружению.

Была ситуация, когда мне показалось, что он меня узнал и в завуалированной форме хочет мне об этом сообщить. Указывая на Швиндмана, Михаэль мне шепчет: «Он там наверху, а мы здесь внизу». Я в испуге. «Что ты имеешь в виду? — спрашиваю.— Вроде бы есть книга с похожим заглавием». Он называет точное заглавие и имя автора*: «Ее как раз читает моя приятельница. Там, кажется, такая же ситуация, как и у нас. Но для чтения таких толстых книг времени здесь нет». Я чувствую облегчение.

* Он называет точное заглавие и имя автора...— Речь идет о книге «Вы там наверху — мы здесь внизу», написанной Г. Вальрафом совместно с публицистом и писателем Б. Энгельманом в 1973 году.

Однажды Швиндман требует от Барца выполнения спецзадания. Для Швиндмана Барц, видимо, является постоянной помехой, раздражающим фактором, элементом, дестабилизирующим этот хорошо смазанный и отлаженный механизм.

18.4. «Будьте наготове. Вы нам нужны для фото в завтрашний номер». Швиндман стоит перед столом Барца. Голос его звучит резко, почти как приказ. Михаэль Барц отрывает взгляд от пишущей машинки и глядит на Швиндмана, да еще осмеливается спросить: «Для какого фото?» — «Фото номера, на третьей странице. Рядом с манекеном. Заголовок: „Куда прежде всего смотрят немецкие мужчины при встрече с девушкой". Вы будете изображать немецкого мужчину,— говорит Швиндман,— потом мы сделаем стрелочки, указывающие на соответствующие части тела: глаза, лицо, руки, фигуру и так далее». И пренебрежительно оглядывает Барца. Барц пугается. (Однажды Швиндман уже заставил его позировать для «Бильд», 11 марта вместе с невестой. В качестве «кавалера роз» с весенним букетом. И тоже для фото номера на третьей странице. Броско, для всех узнаваемо, изменено было лишь имя. И с подписью: «Если цветочная идея придет в голову и другим поклонникам, то смелее! В парках теперь навалом хорошеньких, симпатичных девушек». Для Барца это имело неприятные последствия. Он стал объектом насмешек своих друзей и знакомых и испытал большие неприятности в семье.) Барц просит Швиндмана: «Пожалуйста, не заставляйте меня это делать. В прошлый раз у меня были проблемы, особенно с родителями моей невесты...»

«Нет, вы это сделаете, я требую», — говорит Швиндман. Сидящие в большой рабочей комнате сотрудники начинают прислушиваться. Ухмыляются и перешептываются о том, чем закончится этот неравный поединок. Швиндман, намекая на скверное финансовое положение Барца и агрессивно переходя на «ты», заявляет: «Я заплачу тебе за это гонорар. У нас никто ничего не должен делать даром». Голос сотрудника издали: «Приз за красоту». Барц сидит побледневший и съежившийся: «Не в этом дело, господин Швиндман. Я охотно найду для вас кого-нибудь, кто занимается этим профессионально, и заплачу ему, только оставьте меня в покое. Ну войдите же в мое положение». Швиндман: «Нет, я настаиваю! Что это за жеманство? Я вас решительно не понимаю! Будете позировать для нашей газеты или нет? Если нет, то так и скажите!»

Барц, чуть не рыдая, умоляет шефа редакции: «Не надо, ну пожалуйста, не надо, поверьте, господин Швиндман. Что до меня, то я бы сделал это охотно. Но у меня большие неприятности в семье и с невестой. Распорядитесь, чтобы это сделал кто-нибудь другой: Клёпфер или Эссер...»

Я пугаюсь. «Бильд» читает каждый третий ганноверец. На фото меня кто-нибудь узнает обязательно. Предусмотрительно парирую: «Я нефотогеничен. Кроме того, у меня оттопыренные уши». Но Швиндман продолжает настаивать на кандидатуре Барца.

Делает знак фоторепортерше, которая все это время наготове стояла в отдалении: «Агнес, езжай с ним домой. Его надо переодеть. В более непринужденную одежду». И обращается уже ко всем: «Требования у нас, в конце концов, не безнравственные. Ведь не голым же мы хотим его снимать».

В глубине комнаты раздаются одиночные смешки. Михаэль Барц предпринимает последнюю отчаянную попытку: «Я здесь работаю журналистом, а не манекенщиком...» Но Швиндман обрывает его: «После этого вы еще возомните о себе: вот, мол, попали в газету рядом с известным, привлекательным манекеном. А теперь замолчите и поскорее идите». Барц сдается, встает из-за стола и с опущенной головой плетется за Агнес Ферлас.

Но через час оба возвращаются. Ни с чем. Вне суггестивно-принудительного силового поля Швиндмана Барц обрел мужество. Он сказал «нет» и позиций своих сдавать не собирается. «Пусть лучше уволят», — говорит он мне. Но ему разрешено пока остаться. Швиндман не удостаивает его ни словом, ни взглядом. Назначает на эту роль Уве Клёпфера, который соглашается с гордостью.

Фельдфебель похищен пришельцами из космоса?

Арика (Чили), 18 мая

Фельдфебель чилийских вооруженных сил, по-видимому, был похищен космическими пришельцами с летающего блюдца. Об этом невероятном происшествии сообщает ряд чилийских газет.

15 апреля во время проверки постов на чилийско-боливийской границе армейский патруль заметил метрах в четырехстах поразительно яркий свет.

Один из фельдфебелей пошел взглянуть, в чем дело.

Спустя несколько минут явление прекратилось.

Через четверть часа фельдфебель вернулся к своим. С трудом переводя дыхание, он произнес: «Друзья...» — и упал без памяти.

Подбородок его был покрыт многодневной щетиной, а выражение лица говорило о том, что ему довелось пережить нечто совершенно необъяснимое. Часы фельдфебеля шли правильно, только показывали совсем другую дату — 20 апреля, то есть пять дней спустя.

Вскоре фельдфебель очнулся, однако не смог ничего вспомнить.

Пусть теперь читатель «Бильд» раскинет мозгами, куда подевались тысячи политзаключенных. Похищены пришельцами? Ведь о чилийских концлагерях в «Бильд» не прочтешь ни строчки.

«Многие читатели «Бильд» хотят видеть мир упорядоченным, ясным и понятным — то есть именно таким, каков он на страницах «Бильд», — и вместе с тем боятся этого мира, обыкновенно непостижимого без посторонней помощи. «Бильд» борется с читательскими страхами по-разному... Благодаря своей авторитетности газета приходит на выручку читателю и берет на себя упорядочение, отбор и оценку событий, из которых складывается современный мир.

Знакомя читателя с уже упорядоченной, комментированной подборкой сообщений о событиях в мире — причем материал подается в сжатой, наглядной, четкой форме, — «Бильд» внушает ему успокоительную уверенность, что с этим миром все-таки можно иметь дело».

(Из внутреннего шпрингеровского анализа газеты «Бильд».)

Некто вскрывает в день своего рождения бочонок пива, и тот неожиданно взрывается — вот вам «превосходнейший бильдовский материал». Или такое: молнией убит ребенок — опять-таки «превосходнейший материал» для первой полосы.

Я должен раздобыть фотографию мальчика и потому еду в Целле, к окаменевшим от ужаса и горя родителям. Братишки и сестренки громко плачут, я незваным гостем стою в передней и бормочу что-то про карточку, а отец растерянно смотрит на меня. Я мямлю слова соболезнования, но думаю только об одном: скорее бы получить фотографию и бежать отсюда. В тот день я не дал еще ни строчки материала и просто не могу уйти с пустыми руками. Сперва Швиндман хотел было послать сюда Хериберта Клампфа, отлично зная, что Клампф всеми правдами и неправдами добудет из семейного альбома нужный портрет — пусть даже человек умер или убит только что. Но потом вдруг передумал:

— Пошлем-ка мы Эссера... Достанешь фотографию, да поживее: в макете номера оставлено место.

Хериберт Клампф ловко обвел целльскую полицию вокруг пальца и выведал фамилию родителей. Теперь дело за фотографией.

Сейчас мне и самому непонятно, как я мог на это пойти, но угроза срыва нависла тогда над всем моим предприятием. К тому же у родителей мальчика, как назло, был телефон, и Швиндман в любую минуту мог проверить, заходил я туда или нет.

Отец погибшего ребенка, по профессии забойщик скота, сказал мне:
— Еще и наживаетесь на нашем горе. Марок пятьсот, поди, заработаете.

И у меня хватило бестактности брякнуть:
— Да нет, всего-то марок сорок пять, я не из-за денег, деньги я с радостью перешлю вам, хоть завтра. Ну сами посудите, что тут особенного? Тоже ведь память о вашем мальчике.

Сцена до того унизительная, что дальше ехать некуда. Оглядываясь назад, я не в силах понять, как я мог совершать поступки, идущие вразрез с моими чувствами.

Молнии, НЛО, взрывы пивных бочек... Зато реальные опасности, которые изо дня в день угрожают миллионам людей на забитых машинами улицах, в заводских цехах, где ежегодно погибают десятки тысяч человек, — реальные опасности не представляют для «Бильд» никакого интереса. Вообразите же мое удивление, когда Швиндман подбросил мне новую тему — «Производственный травматизм на заводах „Конти"». С каких это пор подобные вопросы стали интересовать «Бильд»? Быстро выясняется, что Швиндман вычитал в заводской многотиражке фирмы «Континенталь гуммиверке», будто увеличение производственного травматизма вызвано халатностью и пьянством среди рабочих. Это, разумеется, самая настоящая бильдовская тема.

Однако теперь это и моя тема. Что ж, поглядим, как далеко будет позволено зайти Гюнтеру Вальрафу под маской Ганса Эссера. Выезжаю на завод, беседую с пострадавшими, с иностранными рабочими и уполномоченными профсоюза, интервьюирую инженера по технике безопасности. Потом докладываю Швиндману о результатах и прошу дать мне побольше места — сотню строк.
— Сперва напишите, а там видно будет! — решает он.

Начинаю я так: «Рост травматизма на заводах «Континенталь»... Фирменная многотиражка «Континенталь интерн» объясняет это халатностью и пьянством персонала. Но сами рабочие и представители профсоюза называют иные причины, в том числе плохие условия труда, погоню за выработкой, старое, ненадежное оборудование». Швиндман заворачивает материал:

— Так не пойдет. Слишком растянуто, слишком перегружено косвенными данными. Возьмите для начала конкретный случай. Переделайте и, кстати, не забудьте: ровно сорок строк.

Сорок бильдовских строк — это двадцать машинописных. Значит, самую важную цитату уже не втиснешь. «Этот цех, где работают почти сплошь турки, греки, югославы и арабы, — настоящая камера пыток, — сетует тридцатипятилетний профуполномоченный Герберт. — То кому-нибудь палец отхватит, то руку сожжет. А все из-за сдельщины. Чтобы получить сполна аккордную заработную плату — а это одиннадцать марок семьдесят пфеннигов в день, — больше половины рабочих вкалывают без перерыва по 8,5 часа. Там каждый десятый уже имеет производственные травмы. Оборудование старое, иной раз пресс опускается сам по себе». Готовлю желаемый короткий текст. К моменту сдачи, кроме нас со Швиндманом, в редакции никого нет. Шеф читает материал и стонет:
— Барахло!

А время не ждет, надо срочно отсылать материал в набор: он должен непременно пойти в ближайшем номере. Швиндман из кожи вон лезет, вычеркивает, ловко тасует факты, но вывернуть их наизнанку уже не может. Хотя и заставляет меня приписать новую концовку: «На других крупных предприятиях Ганновера количество несчастных случаев не возросло, а на «Фольксвагене» даже снизилось на 7 процентов». Наутро заметка стоит в газете — нельзя сказать, что материал мой, и все-таки это не совсем похоже на обычный бильдовский опус. Только я появляюсь в редакции — звонок с «Континенталя». Уполномоченный по связи с прессой. И, прямо как начальник, обрушивается на меня:

— Ну знаете ли, не ожидали мы от «Бильд» такого, не ожидали! Вы что, к левым перекинулись? Взять хотя бы терминологию: погоня за выработкой, нажива...

Оплошности и пьянство: все больше производственных травм

Ганновер, 6 апреля

Мусан Дуган (41 год) с 6 до 11.30 утра сдельно и без перерыва обслуживал подметочный штамп на заводе «Континенталь». И вот результат: заготовку заклинило, он полез в станок, руку зажало и обожгло. На следующей неделе Мусан выпишется из больницы и опять вернется на завод оператором подъемника.

Один случай из многих. На «Континентале» несчастных случаев хоть отбавляй. «Это внушает серьезную тревогу», — пишет фирменная многотиражка «Континенталь интерн» и винит в десятипроцентном увеличении травматизма (1931 случай за последний год) «халатность персонала и пьянство». Но сами рабочие и представители профсоюза называют иные причины: это «погоня за выработкой» и «отчасти устаревшее, ненадежное оборудование».

«К примеру, подметочный штамп обслуживают сплошь иностранцы. Причем больше половины из них вкалывают по 8,5 часа без перерыва,— сетует тридцатипятилетний профуполномоченный Герберт. — Каждый десятый там уже имеет производственные травмы».

Герхард Оппенборн, руководитель центра безопасности труда фирмы «Континенталь», говорит: «В настоящее время этот цех остановлен. Из-за плохой конъюнктуры. Тем не менее производство мы не свертываем».

На других крупных предприятиях Ганновера количество несчастных случаев не возросло, а на «Фольксвагене» даже снизилось на 7 процентов.

Ганс Эссер

— Минуточку,— перебиваю я,— что вы себе позволяете? Я этого не писал (Швиндман вычеркнул. — Г. В.), это ваши слова.

По всей видимости, он сам — и не без основания — поставил знак равенства между «погоней за выработкой» и «наживой».

— Между прочим, — продолжаю я, — это новая тенденция, и я лично тут ни при чем.

Он. Дайте мне вашего шефа. Я, слава богу, на вашей кухне не новичок, не зря же трубил в экономической редакции газеты «Ди вельт» *.

* «Ди вельт» — газета, также выходящая в шпрингеровском концерне, но в отличие от «Бильд» рассчитанная на интеллигенцию.

Я. Покуда я опубликовал лишь малую долю того, что узнал. Хочу посмотреть, не выйдет ли тут солидной, фундаментальной статьи.

Он прощается, но вскоре звонит еще раз: правление фирмы, дескать, решает, какие принять меры, и мне не мешало бы туда зайти и потолковать с боссами. Можно ведь сообща замять историю. Вношу контрпредложение: приеду, но с фотографом и встречусь с боссами в том цехе, где уровень травматизма особенно высок, и обязательно в присутствии пострадавших и кое-кого из моих информантов. Как, мол, ни странно, но люди, уволившиеся с предприятия, судят гораздо объективнее.

— Спасибо за предложение, коллега, оно весьма кстати, — благодарю я. — Впрочем, вам ли не знать, как у нас худо с темами. Звоните, не забывайте. Тут, понимаете, и вправду какая-то новая тенденция, сам теряюсь в догадках, с чего бы это. Вы-то знаете, направление в редакции задают отнюдь не рядовые сотрудники, но что-то, кажется, назревает.

Все это я выкладываю этаким простодушно-нахальным тоном. Больше я об этом типе не слыхал. Говорят, через несколько дней состоялись какие-то переговоры на «высшем уровне», но подробностей мне выяснить не удалось.

Не в пример континенталевскому уполномоченному по связям с прессой производственный совет выдвигает куда более обоснованные претензии.

Из письма члена производственного совета:

«По поводу заметки «Оплошности и пьянство: все больше производственных травм», напечатанной в выпуске от 6 апреля.

От имени более двухсот рабочих и работниц цеха, о котором особо шла речь на страницах «Билъд», я уполномочен заявить следующее.

Если завод «Континенталь» в самом деле превратился в пивнушку, то чем вы тогда объясните, что фирма — то есть опять-таки персонал — после сокращения численности занятых примерно на одну треть выпускает продукции примерно на одну треть больше? В конечном счете «Континенталъ» опять справился с дефицитом баланса именно за счет производительности труда рабочих, а уж никак не потому, что персонал в рабочее время пьет чересчур много спиртного...

Высокие нормы аккордной выработки — вот одна из главнейших причин травматизма. А упомянутые Вами и руководителем центра безопасности труда «халатность и пьянство» стоят в списке причин травматизма на «Континенталь гуммиверке» последними.

Прежде чем писать статью, Вам следовало бы получить информацию не только от одной стороны, не мешало бы потолковать и с производственным советом, и с профсоюзным руководством.

Впрочем, нам, рабочим, не привыкать к клеветническим выпадам Вашей газеты — она необычайно благоволит к работодателям, только вот читают ее, к сожалению, слишком уж многие из рабочих...»

Фактически заметка в окончательном варианте состояла на две трети из данных, полученных от дирекции завода, и на одну треть — из сообщений пострадавших и профсоюзных активистов. Я, Ганс Эссер (читай: «Бильд»), воздержался от какого бы то ни было субъективного комментария. Значит, жалобы правления фирмы, по сути, адресованы профсоюзу. Но куда, ничтоже сумняшеся, обращается представитель фирмы? В свою газету. Да, для промышленников это свой в прямом смысле притяжательное местоимение, указывающее на владельца.

Кстати, с профсоюзами в редакции «Бильд» дело вообще плохо. Сотрудники в профсоюзах не состоят; профсоюзные газеты не читаются и уж тем более не анализируются.

Да и в самой бильдовской картине мира профсоюзам места нет, они совершенно не нужны. Если у обывателя возникают заботы — «„Бильд" сражается за вас!». Все остальное идеально обеспечивают предприниматели.

На одной из редакционных планерок я предложил как-нибудь утром, часиков в семь, сходить на биржу труда и сделать репортаж о том, как проходит первая половина дня в этом учреждении. Не успел я договорить, как тему уже отвергли, умертвили, вышвырнули в корзину: «Это не тема!». Без всяких объяснений.

Как раз в это время в Ганновере находился главный репортер «Бильд» Зиги Триколяйт, этакая «палочка-выручалочка», которая «доводит до кондиции» местные отделения газет и замещает ушедшее в отпуск начальство.

Однажды утром он послал меня в город с заданием подготовить репортаж о молодежи, которая «околачивается» в павильонах с игровыми автоматами. Еду. И вот что выясняется: это безработные ребята, главным образом иностранцы, десятки раз они пробовали найти работу и в конце концов отчаялись. Поговорил я с одним четырнадцатилетним парнишкой — он работает неподалеку в закусочной-пиццерии и получает в месяц всего-навсего 600 марок, хотя вкалывает по двенадцать часов в день.

Звоню Триколяйту и рассказываю, что узнал.
— Ладно, хватит, — решает он, — возвращайтесь в редакцию. И не подумайте высасывать отсюда социальную проблематику.

О «городской свинье» и о «земельной свинье»

Вначале мне сказали, что я буду получать по марке за машинописную строчку. Потом мне быстро пришлось убедиться, что шеф редакции заносит в мою гонорарную карточку совершенно разные суммы и расхождения с договором составляют от 100 до 300 процентов. На мой наивный вопрос, как это получается, мне по секрету сообщают — у Швиндмана имеется своя шкала расценок: у социальных тем курс большей частью плохой, у тем украшательских и панегирических — хороший.

Произвольная оплата, система наград и наказаний оказывает дисциплинирующее воздействие, порождает конкуренцию и оказывает финансовое давление на нештатных сотрудников. Некоторые нештатные работают по двенадцать и даже по четырнадцать часов и зарабатывают якобы больше, чем штатные. Это, конечно же, самообман. Кто в конце месяца записывает в свою карточку сверхурочные часы и праздничные дни, быстро убеждается, что его почасовая оплата оказывается меньше, чем у тех, кто работает аккордно.

И жизнь и смерть твоя зависят от милости Швиндмана. Если он заявляет: «Я не вижу материала», то тема, считай, погибла. Он настолько самодур, что может вообще не заплатить за действительно сделанную работу. Две мои фотографии, например, не оплачиваются, несмотря на многократные просьбы и напоминания. Мое наивное и настойчивое «Мне за это все-таки причитается» в конце концов раздражает Швиндмана настолько, что он напоминает — существует и «добровольная» работа, и угрожает: «Что значит «тебе причитается»? Ведь в твоих материалах я многое вычеркиваю!»

Абсолютизм 1977 года. Бывает, что Швиндман разрывает рукописи у всех на глазах, при этом он орет и багровеет. В таких ситуациях любое слово против может стоить работы. Как, например, шефу нашего отдела местной информации Густаву фон Сильвгнадту. Швиндман орет на него: «Если вы немедленно не покинете редакцию, я выведу вас с полицией!» Никто толком не знает, о чем речь, ничьего мнения не спрашивают. Все прячутся и рады, что это касается не их. Сильвгнадта заменяют мобильным «пожарным», главным репортером гамбургской «Бильд». Редакторша, которая с уволенным близко дружила, уже день спустя сориентировалась на новое начальство.

В процессе подчинения и приспособления важную роль играет большая рабочая комната. Конкурентная борьба выносится здесь на подмостки. Ты не бываешь в одиночестве и незамеченным ни на одно мгновение — всегда вокруг тебя и слушатели и зрители. Силовые линии большой рабочей комнаты быстро возвращают в колею всякого, кто пытается отклониться. Каждый контролирует каждого, и все контролируются шефом, царящим над большой рабочей комнатой. Шеф этот, глава редакции, — человек с поистине бильдовским чутьем. Он делает газету по облику и подобию центральной «Бильд». Он задает тон, воплощающийся в принудительные темы и принудительную подачу их. (К тому же у всех в мозжечке шпрингеровская идеология.) Он определяет темп, ход работы, актуальное политическое направление, ежедневную рабочую атмосферу. Когда, сдавая рукопись, я подхожу к его столу, во мне оживают все школьные страхи прежних времен. Он велит ждать и начинает знакомиться с материалом, редактирует, правит, зачеркивает, ставит вопросы. Если что-нибудь не соответствует бильдовской манере фальсифицировать, то он «материала не видит». Под это, естественно, подстраиваешься. На языке социологии это называется «вдыхать в материал душу». Его стандарт комментирования никогда не меняется ни на йоту: ничто для него не бывает слишком сусальным, сентиментальным, извращенным, преувеличенным, напротив — все «слишком информативное», «слишком объективное», «недостаточно живое» должно быть приведено к наипростейшему знаменателю; противоречия должны разрешаться в каждом следующем предложении. «Бильд» не оставляет открытых вопросов.

Начатки солидарности рушатся, подрываются рабочей обстановкой. Когда в течение пяти недель никак не удается устроить коллегиальный вечер отдыха, отчаиваются даже «нештатники». А им единство нужнее всех. Выходные дни и каникулы есть только у Швиндмана. Фридхельм Борхерс, член одной из организаций «уволенных», активист Союза молодых, хочет взять двухнедельный отпуск для давно запланированного звездного велосипедного пробега в Готланд. Швиндман ему заявляет: «Ты здесь для чего — чтобы по отпускам болтаться или работать?»

Борхерс уже много месяцев работает практически без выходных. Его заставляют дежурить по субботам, в редакции он ежедневно с девяти утра до десяти вечера. Кажется, что Швиндман хочет его по-своему «стимулировать», чтобы обломать его по образу и подобию «Бильд». Ибо Борхерс не проявляет требуемой жесткости и бесчувственности, не извращает материалов в духе «Бильд», в нем есть нечто провинциальное в хорошем смысле, что в данной обстановке делает его этаким дурачком. В нем нет ничего от пропитавшего здесь всех и вся наигранного «великосветского» поведения: он не поплевывает на окружающих с обычным здесь презрением. Кроме того, Борхерс вновь и вновь демонстрирует мужество, предлагая встречу в отпуске, которая, как уже говорилось, никак не получается, ибо некоторые боятся, что такое сборище будет предъявлено им как обвинение в заговоре. Несмотря на разницу в наших политических убеждениях, я ценю Борхерса как человека, пусть даже , чопорно-прямолинейного, приверженного к условностям.

Я часто спрашиваю себя, что бы из меня стало в подобном окружении, если бы у меня не было своего, совершенно особенного опыта, убеждений и ориентации? Но не очень уверен в себе. Ведь определенная легкость характера здесь может быстро превратиться во все попирающую бессовестность; способность убеждать — в искусство морочить мозги; понятливость — в приспособленчество, а умение перехитрить сильных — в облапошивание слабых.

Никто не знает, как докатился каждый из редакторов до того, кем он сейчас является, и сопротивляется ли он еще в отведенных ему рамках. Пример Фридхельма Борхерса учит меня, что опрометчивое провозглашение, выпячивание своей политической позиции здесь не помогает.

Утром в страстную пятницу Борхерс прямо на «зебре» сбивает восьмидесятилетнего человека, который тут же умирает. Борхерс ехал в редакцию. Видимость у него была отличная, и езде ничего не мешало. Вечером накануне я играл с ним в редакции в настольный теннис, уже через десять минут он совершенно выдохся и у него потемнело в глазах.

После этого он стал для Швиндмана орудием еще более послушным. Концерн Шпрингера снабдил его известным адвокатом и бильдовским комментатором Йозефом Аугштайном и на место происшествия отрядил редактора Кампфера, юриста-недоучку, который призван консультировать Борхерса. На мой вопрос: «Жива ли жена человека, которого ты сбил, и если да, то посетил ли ты ее?» — Борхерс отвечает: «Они не хотели, чтобы я делал такие вещи, и потому ото всего меня огородили». Теперь же Швиндман еще крепче прижал Борхерса тем, что оплачивает ему такси, пока не будут возвращены водительские права.

«Пробыть здесь год и постоянно не дрожать — дело трудное», — говорит Борхерс при виде того, как у его коллеги опять трясутся руки, потому что материал ее никак не идет, и Швиндман уже в пятый раз возвращает ей текст для переписывания.

Это постоянное давление, конечно же, действует на мозги. Не случайно в редакции «Бильд» большую роль играет алкоголь. «Оставь только бутылку открытой, и она вмиг опустеет!» — слышу я в первый же день. Но вечная гонка и без алкоголя приводит к удивительнейшим эксцессам. Вдруг, например, появляется человек, который, словно гонимый амоком, несется по редакции, опрокидывает тебе корзину для бумаг на письменный стол и радуется, как сумасшедший, когда, разгребая мусор, ты пытаешься отыскать свои вещи. Или кто-то вытряхивает тебе полную пепельницу в пишущую машинку. Но все агрессии совершаются принципиально лишь по отношению к более слабым коллегам, Швиндман — неприкосновенен.

Вырваться из заколдованного круга трудно. Кувыркаешься с 10 до 22—23 часов, все личное на это время исключается, после 22 часов оно продолжает оставаться исключенным, потому что ни у кого нет уже никаких сил. Личная жизни при этом ломается (каждый третий бильдовский журналист, например, разведен). Подзаправки в смысле раздумий, дискуссий, общения с друзьями и коллегами не получается. Поступая в бильдовскую редакцию, с возможностью продолжить свое развитие человеку обычно приходится распроститься. Человек как общественное существо здесь не развивается, а унифицируется в духе бильдовской идеологии.

Но быть унифицированным не значит быть равноправным. В большой рабочей комнате господствует тонко дифференцированная, ненормированная табель о рангах и значимости. Взять, к примеру, Хассо Ифланда, приятеля Альбрехта, премьер-министра от ХДС*. Швиндман, который всем произвольно тыкает (но, естественно, не позволяет, чтобы подчиненные тыкали ему), то и дело обращается к Ифланду на «вы». Так он выделяет этого патрицианского отпрыска из «хорошей семьи», еще до поступления в редакцию державшего бильдовский курс, и тем немного приподнимает его над коллегами. Швиндман подчеркивает и сам учитывает тот факт, что Ифланд не столько жертва, сколько участник и соучастник в его, Швиндмана, деле.

* ...Альбрехт, премьер-министр от ХДС — Эрнст Альбрехт был в то время главой правительства земли Нижняя Саксония, сформированного Христианско-демократическим союзом (ХДС).


Хассо Ифланд подписывает свои статьи «Хай». И никто не зовет его Хассо. Для всех он «Хай-акула» *. Называет его «Хай» и Швиндман, и, как правило, с уважением в голосе. Кто-то дал ему кличку Белобрюшка.

* Для всех он «Хай-акула». — Псевдоним Хассо Ифланда, составленный из первых букв его имени, образует слово, означающее по-немецки «акула».

«Хай» звучит опасно и агрессивно. Этот имидж поддерживается и самим Ифландом. Он кормится у ХДС. Там он — дрессированная хищная рыба, делающая на хвостовом плавнике «зайчика» и берущая лакомство с рук. Рядом с его письменным столом висят пять плакеток: «Из любви к Германии», «Будь всегда чист», «Король тирольских певцов Францль Ланг», «Фредди» и «Берлин в сердце моем».

Однажды, сверкая глазами, он начинает носиться по редакции и восторженно кричать: «Я делаю вот такой материал! — „КСЗГ будет полностью ликвидирован с помощью ядохимикатов"». (Как раз проходит кампания премьер-министра Альбрехта против Коммунистического союза Западной Германии*. Альбрехт требует запрета этой группы отщепенцев, которая на демонстрации против АЭС в Гронде была провозглашена «ядром» защитников окружающей среды.) Альбрехт бросает лозунг, на который у ручной «акулы-Хаи» тотчас срабатывает условно-рефлекторная реакция. Затем выясняется, что «Хай» подцепил сообщение о том, что в Австралии проводится «кампания против саранчи, зайцев и грызунов» (=КСЗГ). Это-то и возбудило его фантазию.

* Коммунистический союз Западной Германии — одна из левацких группировок.

«Хай» также часто беседует по телефону со связным нижнесаксонского отделения ведомства по охране конституции* Зафиром. «На господина Зафира нам приходится работать довольно часто», — говорит один из сотрудников редакции. Швиндман, как правило, лично ведет переговоры с информантами охраны конституции — при закрытых дверях и без свидетелей. На этот раз он просит «Хай»: «Вчера я беседовал с господином Зафиром еще дольше. Он вручил мне ценные, просто великолепные сведения. Но сделайте одолжение и, когда будете с ним говорить, не сообщайте ему, что вам известно о моей беседе с ним».

* Ведомство по охране конституции—фактически политическая полиция ФРГ. Занимается сбором данных и выявлением «инакомыслящих», прежде всего людей прогрессивных убеждений.

Зафир — референт по работе с общественностью нижнесаксонского отделения ведомства по охране конституции и потому идеальный источник информации для заинтересованных представителей прессы, радио и телевидения по вопросам охраны конституции *.

* По решению гамбургского земельного суда от 4.10.77 как результат заявки издательства Акселя Шпрингера.— Прим. автора.

Однажды придворному писаке «Хай» дозволяется выступить и по собственному делу. Тема вызывает у Швиндмана блеск в глазах. «Самый крупный конный завод Германии по разведению арабских скакунов находится в Нижней Саксонии! На новой ферме выращиваются благороднейшие лошади мира», — гласит ударный полуполосный материал на шестой странице. В виде исключения «Хай» подписывает свою статью не «Хай» и не Хассо Ифланд. Поначалу он думает взять псевдоним Кара бен Немей или что-нибудь в этом духе, ибо речь идет об арабских лошадях. Но Швиндман против: «Нам же никто не поверит».

Наконец под псевдонимом Альфред Веге «Хай» пишет исключительно рекламную, стимулирующую бизнес статью о конном заводе своей собственной семьи. И только когда Швиндман настаивает на том, чтобы сообщить читателям и денежный оборот конного завода, «Хай» вступает в конфликт со своими интересами. «На нас тогда навалится налоговая инспекция», — говорит он. И в статье это место появляется в таком виде: «Стоимость лошадей скрывается как государственная тайна».

В ведении «Хай» почти все бильдовские политические темы. Соответственно они и подаются: «в духе семейного катехизиса ХДС». Во время моей четырехмесячной работы в «Бильд» такие темы, как профсоюзы, трудовые конфликты, советы предприятий, в газете не фигурировали. Об этих «побочных» вещах речь заходит практически лишь в дни забастовок. И тогда можно быть уверенным в том, что «Бильд» будет отстаивать правоту предпринимателей!

Даже если речь идет о так называемых «материалах human touch»* , о человеческих судьбах, «Бильд» всегда придает им такой поворот, что они кажутся взятыми из сборника, посвященного юбилею какого-нибудь предпринимателя.

* Гуманистического содержания (англ.).


Например, ударный материал на третьей странице (написанный «Хай»): «Фридхен — преданнейшая служанка Германии. Подлинное сокровище. 65 лет в одной и той же семье!» И звучит «песнь песней» — очень плохо завуалированная издевательская статья о восьмидесятидвухлетней домашней служанке, которая с семнадцати лет делает грязную работу в семье одного фабриканта. Циничная заключительная фраза: «Она — сокровище, что ни говори». «Сокровищем» она родилась, «сокровищем» сходит в могилу. Счастливая и благодарная, всегда готовая служить домашняя рабыня без нормированного рабочего дня и претензий на пенсию. Семья фабриканта настолько признательна за эффективную рекламную статью, что посылает «Хай» в редакцию ящик шампанского.

И, ухмыляясь, господа редакторы чокаются бокалами за «Фридхен» и за «сокровище».

Подчеркнуто простодушно я говорю: «Садовники и пенсионеры шампанского никогда не присылают».

Уве Клепфер, ведущий полицейскую хронику, — единственный, кто на редакционных собраниях осмеливается сидеть спиной к Швиндману. Когда Швиндман обращается к нему непосредственно, он поворачивается чуть боком и говорит в окно, на Швиндмана он смотрит очень редко. Уве достаточно cooler*, чтобы не сказать: вот прохвост! В полиции у него имеются информанты, которые за известную мзду поставляют ему доверительную информацию для «обжаривания» в «Бильд». Они подкидывают «Бильд» мелких и крупных мошенников или конфликтующих с законом маньяков, а та отдает их на съедение публике **.

*Прохладен (англ.)
** Я видел соответствующие гонорарные карточки, но вовсе не хочу лишать подработки мелких и средних чиновников. Вышло так, что, ознакомившись с моей бильдовской инспекцией, информанты криминальной полиции стали отказываться от своей поставочной службы. Пусть они не беспокоятся: здесь я выступаю не в качестве репортера «Бильд». Подобные сведения порою сообщаются и на основе взаимной выгоды: «Назовите нам имя молодого преступника, и тогда мы пообещаем, что не будем писать о деталях утонченного ограбления банка» (которое могло бы побудить к подражанию других преступников).— Прим. автора.

Спрашиваю одну сотрудницу, чем она занимается в «Бильд». «Тружусь на благо общества»,— отвечает она. У меня был, наверно, ошарашенный вид, ибо она тотчас почувствовала, что обязана объясниться: «Я временно обслуживаю рубрику сплетен „Городская беседа — кто с кем". „Тетя-сплетница" — это сейчас я». Вот оно что: общество устремляется к «благу», когда деньги начинают смердеть, и «Бильд» тогда опрыскивает все духами.

Ведущая рубрики сплетен — Элеонора Трайчке по прозвищу Трайчи, тщеславная карьеристка, на вид прогрессивна и энергична, когда-то, должно быть, «эмансипе» в зачатке, а ныне законченная приспособленка. «Прогрессивен» теперь только ее гардероб. Ей хотелось бы жить в городе покрупнее, Ганновер «ужасно провинциален», представители его верхушки так замкнуты, что не желают иметь дела с «Бильд». И это говорится при том, что практически все ведущие политические деятели земли охотно кланяются Трайчи, как, например, государственный секретарь Дитер Хаассенгир, который, если не занят заявлениями типа: «Силезия — немецкая провинция, управляемая Польшей»*, находит предостаточно времени, чтобы писать «дорогой Элеоноре»:

* ...заявлениями типа: «Силезия — немецкая провинция, управляемая Польшей»... — типичный пример реваншистских притязаний на пересмотр итогов второй мировой войны, с которыми и сегодня выступают реакционные политические круги в ФРГ, прежде всего так называемые «землячества».

«В последнее время Вы особенно очаровательно пишете в газете «Бильд». 11.2.77 Вы рассказывали об угощении ольденбургской капустой в нижнесаксонском земельном представительстве в Бонне, а также о нашем марочном товаре — галстуке «Нижняя Саксония». «Бильд» уже часто писала об этом галстуке, когда мы просили ее о рекламе. И все же Ваша статья вызывает тревожную мысль о нашем недосмотре: ведь мы до сих пор не послали Вам экземпляр такого галстука... Прилагаю для Вас два галстука. Если Вы не найдете им непосредственного применения, пожалуйста, сообщите нам об этом. Тогда наш план выпускать очаровательные дамские платочки «Ники» мы осуществим еще быстрее...»

Отсюда понятно, в чем смысл существования верхнесилезско-нижнесаксонских государственных секретарей.

Конкуренткой Трайчи является «дворянская тетя», обслуживающая публику благородного происхождения, — Эдельтраут Хефкен. Когда я хочу написать о недостаточной закрепленности мусорных урн на улицах, то есть посягнуть на кошелек ее «общества», она набрасывается на меня, как фурия: «Об этом вы не будете писать ни в коем случае, я найду на вас управу!»

«Гоффрейлина» — единственная, кто сожалеет об изгнании шефа раздела местной информации Густава фон Сильвгнадта. Он, бильдовский специалист по дворянству, известный на всю страну, сидит теперь в Аахене. И это именно сейчас, когда весь мир ждет появления на свет ребенка шведской королевы! Из Аахена, а не из Ганновера поступают теперь поднимающие тиражи заголовки типа:

«Для бэби — Сильвия по секрету в Германии» (в Аахене, разумеется).
«Сильвия: скоро второй бэби».
«Террористы угрожают бэби Сильвии».
«Бэби Сильвии: заботы и слухи».
«Сильвия: что может случиться с бэби и когда он должен родиться».
«Сильвия: что ей подарит король к рождению бэби».

Сильвгнадт позаботился бы о том, чтобы королева покупала свои родильные шмотки в Ганновере, а не в Аахене, или посылал бы ей наборы для матери и ребенка, брюссельские кружева и тому подобное, — говорит «дворянская тетя».

Эдельтраут Хёфкен открыто высказывает свое презрение и пренебрежение к читателям. Вот возвращается она со встречи для материала на тему: священник не конфирмирует одного мальчика, потому что на уроке конфирмации мальчик осмелился спросить о том, как быть, если захочется выйти из церковной общины. В семье, однако, конфирмация все равно празднуется, хотя и без церковного благословения. Редакторшу приглашают принять участие в торжестве за большим семейным обедом. Шампанского, как на дворянских праздниках, тут, конечно, нет, и вообще праздник проходит не так благородно, как у Хассельманов, Ляйслер-Кипов или на приемах Альбрехта.

По возвращении в благородную редакцию, словно отряхиваясь от грязи «окружения», с отвращением в голосе она комментирует «Хай»: («По решению суда первоначально предусмотренная здесь цитата пока не должна публиковаться. — Г. В.)».

В заключение она гордо сообщает по телефону в гамбургскую «центральную» материал о семейном празднестве. Ибо такое оригинальное конфирмационное торжество у «маленьких людей» в конце концов является «значительным материалом для всей страны».

«... привязанность к «Бильд» и готовность черпать информацию и развлечение из этой газеты понятны. Читатели чувствуют: в ней говорится о людях, о человеческих судьбах, о человеческих проблемах, о людях, как ты и я — да, именно о каждом говорится в ней.

И газете, которая столь привержена человеческому, можно доверять без оглядки. Газета «Бильд» показывает себя хорошим товарищем, который приходит на помощь всегда, когда оказываешься в беде, — товарищем, обладающим властью и авторитетом».

(Из внутреннего шпрингеровского анализа газеты «Бильд».)

Правильно говорится о «хорошем товарище» на карточке, которая ходит в редакции по рукам.

Эту карточку отпечатал бывший шеф редакции «Бильд» Шютце и принес в редакцию несколько экземпляров. Фиктивная визитная карточка господ редакторов «Бильд»:

Ваш материал
глубоко захватил меня,
прежде я никогда не встречал человека
кто испытывал бы трудности большие, чем Ваши.
Пожалуйста, рассматривайте эту карточку как выражение
моего искреннейшего сочувствия.

(Впрочем, не все попавшие в редакцию человеческие судьбы могут быть «испеченными» в материале.)

Хефкен аккредитована в городском магистрате, а «Хай» — в ландтаге. С несколько натянутой шутливостью они именуют себя «городская свинья» и «земельная свинья». С этими титулами они гордо красуются на фотографии рядом с их письменными столами.
С Францем Боденом, пожилым коллегой, который от маленькой газеты дослужился до «Бильд», обстоит иначе. Как заместитель шефа по местной информации он непосредственно находится под давлением Швиндмана, но неспособен передать это давление дальше вниз. И он ест себя поедом. Соответственно реагирует и его тело, демонстрирующее все признаки психосоматической ущербности. Никто не болеет так часто, как он. Но ни у кого нет столько мужества, как у него, чтобы после восьми или девяти часов работы покидать свое рабочее место и идти домой, словно это само собою разумеется. Швиндман в таких случаях всегда демонстративно смотрит на часы, и выражение его лица не оставляет ни малейших сомнений в том, что он думает: человек ведет себя так, будто работает на дому, — просто потрясающе!

«...Видно... позитивное отношение читателей «Бильд» к попытке газеты придавать своим информационным и развлекательным материалам постоянно немного «human touch», то есть подобающим образом подчеркивать человеческое».

(Из внутреннего шпрингеровского анализа газеты «Бильд».)

БИЛЬД» работает на Альбрехта (ХДС), Шмальштиг (СДПГ) работает на «Бильд»

Герберт Шмальштиг — социал-демократ, ганноверская «Бильд» к нему довольно-таки благосклонна, он ведь не просто обер-бургомистр, а «самый молодой обер-бургомистр в ФРГ». Крохотные начинаньица, городские торжества — с таким вот сладеньким гарниром подают Шмальштига в «Бильд». А он не протестует, безропотно и, пожалуй, даже охотно идет на поводу у газетчиков. В любое время дня и ночи Шмальштиг готов отвечать на любые идиотские вопросы; если же он в отлучке, на помощь придет его супруга. «Сударыня (чем туже у тебя мошна, тем вежливее бильдовские репортеры!), скажите, пожалуйста, какой галстук надел сегодня ваш муж?» или: «Когда ваш муж плакал в последний раз?» Супруги Шмальштиг позволяют делать с собой все что угодно. Господин социал-демократ не иначе как раз навсегда уверовал, что сумеет этаким окольным путем продать через «Бильд» свою политику. А между тем он уж давненько ничего не продает, от него просто отделываются славословиями. Он предал и продал самого себя.

Раз в две недели Шмальштиг и премьер-министр земельного правительства Альбрехт (ХДС) поочередно выступают в «Бильд» с комментарием. Ставка — 250 марок за столбец, и, согласно гонорарной карточке, с 1 февраля по 12 мая Шмальштиг получил 2500 марок. Но это бы еще полбеды. Куда огорчительнее та готовность, с какой сей социал-демократический отец города поддерживает любую бильдовскую кампанию.

Тележурналисты, ведущие съемки в «Бильд», спрашивают Шмальштига, почему он официально поддерживал кампанию «Ученики на производстве», которая вызвала бурю возмущения даже среди профсоюзных деятелей *.

* ...он... поддерживал кампанию «Ученики на производстве», которая вызвала бурю возмущения даже среди профсоюзных деятелей.— Дело в том, что проблема профессиональной подготовки молодежи — больной вопрос для ФРГ, где высок уровень безработицы среди молодежи. Обучение профессиям происходит прямо на предприятиях, то есть в большой степени зависит от доброй воли предпринимателей. В периоды экономического спада они сокращают число ученических мест, однако правая печать, в том числе газета «Бильд», тенденциозными материалами выгораживает владельцев заводов и фабрик. Об одной из таких пропагандистских кампаний идет речь в данном случае.


— Мы, — ответил Шмальштиг, — поддерживаем эту кампанию, как поддержали бы любую другую инициативу, цель которой — добиться открытия новых ученических вакансий. Характер газеты не имеет при этом ровным счетом никакого значения.

— Ну а помимо этого, вы сотрудничаете с «Бильд»?

— «Бильд» — газета легальная, разрешенная к распространению на территории ФРГ. Определенные формы сотрудничества связывают нас со всеми без исключения издателями. Свои статьи я публикую как официальное лицо, как обер-бургомистр.

Своими выступлениями в газете Шмальштиг только лишь культивирует в городе бильдовский имидж — боже упаси смутить читателя, подорвать его доброе отношение к «Бильд», — а между тем его партнер Эрнст Альбрехт твердой рукой делает через «Бильд» политику. Шмальштиг работает на «Бильд», но «Бильд» работает на Альбрехта. Шмальштиг пишет статьи собственноручно, то ли дело Альбрехт — к нему на всякий случай приставлен бильдовский репортер: Хассо Ифланд, скажем, сочиняет за Альбрехта воззвание-призыв спасти футбольный клуб «Ганновер-96», а потом звонит премьеру:

— Господин доктор, если позволите, я прочту вам текст... Устраивает вас такой вариант? Нет ли возражений?

Альбрехт благословляет текст, вставив еще одно придаточное предложение.

Да, ради Альбрехта редакция чего только не сделает!

27 июня в «Бильд» появляется интервью, из которого весьма четко видно, кто такой Альбрехт и чем он полезен «Бильд».

«Бильд»: Почему вы вступили в ХДС?

Альбрехт: ХДС — единственная партия, которая выступает одновременно за личную свободу человека, за жизнь в условиях естественного порядка и за политическую интерпретацию христианской заповеди любви к ближнему.

«Бильд»: Что значит для вас ваша жена?

Альбрехт: Чем бы она ни занималась, она просто излучает красоту. Это — сама жизнь.

«Бильд»: Каково самое яркое впечатление вашего детства?

Альбрехт: Каникулы у дедушки, за городом. Покой, тишина, физический труд. В конечном счете жизнь в гармонии с природой обогащает духовно.

«Бильд»: Какое у вас хобби?

Альбрехт: Я люблю все, что связано с природой, — охоту, свою овцеводческую ферму, сад. А еще философию, хоть это и очень серьезная штука.

В день рождения Альбрехта «Бильд», естественно, развивает бурную деятельность. Предстать перед читателями охотником Альбрехт не желает, поэтому он выбирает овечье хобби. Рачительный хозяин, хранитель устоев, добрый пастырь — вот он каков. Перед объективом бильдовского репортера дочь дарит ему овечку. Но бедное животное понятия не имеет о престиже и рекламе и никак не хочет попасть в кадр. Делать нечего, редактор «Хай» — он, разумеется, тоже здесь, — не жалея сил, толкает овцу к Эрнсту Альбрехту. Фотограф нажимает на спуск и запечатлевает всех: Альбрехта, «Хай», овцу и дочурку Розхен. Ну а в итоге появляется которая уже по счету душещипательная история про отца и благодетеля граждан Нижней Саксонии и про его овечек.

А чтоб читатели «Бильд», избави бог, не усомнились в этом, «доброго пастыря» Альбрехта представляют следующим образом: «Мы не шутим: премьер-министр д-р Альбрехт в самом деле пасет овец».

«Премьер-министр Альбрехт ушел в пастухи! Купленные им ягнята будут после троицына дня пастись на Голодном Лугу позади его дома в Байндорфе. Да-да, серьезно! Глава нижнесаксонского правительства намерен в будущем разводить овец и торговать шерстью и ягнятами!»

Финансового воротилу и политикана «Бильд» изображает этаким «добрым папенькой» и старательно делает ему рекламу. Критические замечания? Неуважительные высказывания? Упаси бог! А ведь, казалось бы, поводы для этого были. Кстати, ганноверцы, несмотря на бильдовскую пропаганду, сумели сохранить чутье и весьма непочтительно зовут премьера «рассыпчатым чудищем», намекая на его прежнюю деятельность у кондитерского магната Бальзена. Эрнст Альбрехт сорит деньгами направо и налево, и это неизбежно сквозит в бильдовских опусах (да и как скроешь? Больше-то ему похвастаться нечем!). Так вот, чтобы не возбуждать зависти сограждан, «Бильд» быстренько сочиняет байку: «Долгие дни и короткие ночи д-ра Эрнста Альбрехта». Если бы речь шла о социал-демократе, заголовок звучал бы проще: «Равенс переутомлен: Бонн и Ганновер — двойная нагрузка его доконает!»

Первым делом читателям «Бильд» объясняют, что даже с материальной точки зрения быть премьером невыгодно: «Конечно, 15 293 марки в месяц — это много. За такую сумму вроде и поработать не грех. Но стали бы вы в таком случае надрываться по двадцать часов в сутки?» Ну а теперь всем прочим труженикам надо попросту провалиться сквозь землю от стыда, ибо «Бильд» провозглашает: «А вот премьер-министр д-р Альбрехт работает и не жалуется!», «На этой неделе премьер-министр показал зубы, ведь рабочие дни были долги, а ночи коротки...», «Вернувшись в три часа утра домой, премьер читает охотничий журнал «Дичь и собака». Ему не спится». Что и говорить, какая собака захочет с ним поменяться!

Однако роль палочки-выручалочки играет в редакции «Бильд» не Альбрехт, а министр земельного правительства Нижней Саксонии и генеральный секретарь ХДС Хассельман по прозвищу Красавчик Вильфрид. Когда начинается мертвый сезон, бильдовский лозунг звучит так: «Звякните Хассельману, он всегда что-нибудь веселенькое придумает». А если редакция, паче чаяния, забудет позвонить Хассельману, тот сам о себе напомнит. И стоит ему заикнуться, что он, дескать, сидит и пьет кофе в обществе шести дам, как лейб-корреспонденты (корреспондентки) тотчас выезжают на место и возвращаются с таким вот текстом: «Шесть прелестных дам совсем избаловали министра Хассельмана». «Бильд» так носится с ним, что популярность его даже выше, чем у Альбрехта.

Хассельман выгоден для «Бильд», «Бильд» выгодна для Хассельмана. Он добровольно выполняет все, что угодно «Бильд», а за это «Бильд» в свою очередь готова оказать ему любую услугу. Хассельман вполне под стать «Бильд», как его шеф под стать кондитерской фабрике. В том числе и политически.

Махровый реакционер Хассельман прямо создан для «Бильд», ведь у них так много общего — и предубеждения, и антипатии, и ощущение собственного могущества, и страхи — все, на чем зиждется бильдовская политика.

К Хассельману и Альбрехту бильдовцы, если надо, идут на поклон, но уж социал-демократы пускай приходят сами. Однажды нас предупредили, что редакцию посетит федеральный министр, социал-демократ Карл Равенс — соперник Альбрехта на выборах. Он изъявил желание побывать на редакционной планерке, и шеф подбадривает сотрудников:

— Раскиньте мозгами, задайте парочку вопросов. — И тотчас добавляет: — Разговор будет между нами, для знакомства.

Иными словами, в газете не появится ни строчки. Встретив Равенса, шеф ведет его в редакцию и приветствует сотрудников:

— Дорогие друзья... Такого мы еще не слыхали!

— Господин министр! — обращается он к Равенсу. — Это замечательно! Спасибо, что вы предоставили себя в наше распоряжение. Мы в свою очередь тоже к вашим услугам.

Министр Равенс отвечает:

— Начнем с меня. Это я к вашим услугам.

Равенс явно старается произвести благоприятное впечатление на собравшихся, которые сидят с довольно-таки постным видом. Я задаю несколько вопросов. Например, случалось ли ему, как министру жилищного строительства, размышлять над тем, почему жилые районы нередко возводятся без всякого учета городских потребностей, в результате чего они — скажем, в Ганновере — частично пустуют и только обременяют муниципальный бюджет, и не следует ли в условиях острой нехватки жилья принять регламентирующие меры против столь вопиющего расточительства, особенно если город, будучи косвенным кредитором, непосредственно в этом заинтересован. Я ставлю свои вопросы с простодушием питомца ассоциации молодых христиан. На подстрекателя, этакого записного провокатора я не тяну. Это амплуа попроще, да и то мне приходится туго. Тем не менее Равенс усматривает в моем вопросе подвох и думает, скорей всего, так: шпрингеровский мальчонка решил сбить меня с ног, нет уж, дудки!

— В условиях свободного рыночного хозяйства,— отвечает он, — такие проблемы должен регулировать непосредственно сам рынок. Прибегать к регламентирующим мерам на государственном уровне ни в коем случае нельзя. Да заикнись я только об этом, представляю, какие шапки появятся в вашей газете!

Все и вправду идет как по нотам: политик гнет шею перед газетным концерном. Мало того, он еще и говорит об этом представителям концерна и объясняет почему. Хочет свести знакомство с редакцией и, быть может, уповает в будущем на более лестные отзывы о своей персоне. Нельзя же рассчитывать, что «Бильд» сей же час начнет восхвалять его так, как Альбрехта.

Мне он внушает жалость, потому что я чувствую, как редакция «Бильд» упивается самоуничижением министра — социал-демократа. Равенса буквально выставляют напоказ, усадив в шефское кресло, а Швиндман под конец роняет замечание:

— Что ж, господин министр, заходите, будем рады видеть вас у себя, только в другой раз не забудьте прихватить бутылочку шнапса, у нас так заведено.

Равенс покорно сносит все, а между тем не далее как год назад, проиграв на выборах Альбрехту, он сам пострадал от «Бильд» и даже направил Акселю Шпрингеру письменную жалобу. И вот теперь — пришел мириться...

П Р О Д О Л Ж Е Н И Е

РОЖДЕНИЕ СЕНСАЦИИ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ БЫЛ ГАНСОМ ЭССЕРОМ (часть 2)