Глава IV

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ

I. Сельское хозяйство и коммерция

Преимущества сельскохозяйственной экономики над коммерческой

Письмо к Джею. 1785 г.

У нас сейчас хватает земли, чтобы занять на ней бесконечно большое количество людей. Земледельцы — это самые ценные граждане. Они — самые энергичные, самые независимые, самые добродетельные, они привязаны к своей земле и к своей стране, они соединены с ее интересами и ее свободой самыми прочными узами. Поэтому, пока земледельцы могут находить себе работу на земле, я бы не обращал их в моряков, ремесленников или в кого-нибудь еще. Но наши граждане будут находить себе занятие в этом деле до тех пор, пока число земледельцев и, разумеется, количество продукции, которую они будут производить, не превысят спроса, как внутри страны, так и за ее пределами. Это пока нам не грозит и, может быть, не станет угрозой еще долгое время. Как только это случится, избыток рабочей силы сможет найти занятие в чем-нибудь другом. Я бы тогда, быть может, пожелал, чтобы они обратились к морю, а не к мануфактурам; потому что, сравнивая эти два класса людей, я нахожу моряков более ценными гражданами. Я считаю класс ремесленников пособником порока и орудием, с помощью которого обычно низвергают свободы страны и народа... Наши люди сходятся во мнении, что нам необходимо иметь свою долю во владении океаном, а их устоявшиеся обычаи и навыки побуждают их требовать, чтобы они имели для себя свободу действий на море.

Но каковы будут последствия? Без сомнения, частые войны. Собственность наших граждан будет захватываться в море, в иностранных портах, сами они будут подвергаться обидам и насилию, тюремному заключению и т. п. на основании притязаний по их долгам, контрактам, под предлогом совершения ими преступлений, актов контрабанды и т. д. Эти обиды должны будут получать отпор: даже если бы мы были людьми вовсе бесчувственными, нельзя тем не менее допускать их бесконечное повторение; или, другими словами, за нашу торговлю на море и коммерческие отношения с другими странами нужно будет платить частыми войнами. Стремление действовать как можно более справедливо, которого мы сами можем придерживаться, от войн нас не обезопасит. Для этого нужно, чтобы все другие нации также стремились действовать только по справедливости. Конечно, справедливый образ действий с нашей стороны избавит нас от тех войн, которые были бы вызваны стремлением к противоположному. Но как сможем мы предотвратить те войны, которые могут произойти по вине других государств? Только поставив себя в такое положение, когда мы сможем их наказать... потому что ущерб и обиды, оставленные безнаказанными, порождают множество других.

Письмо к Хогендорпу. 1785 г.

Вы спрашиваете, что я думаю о целесообразности поощрения наших штатов в коммерции. Если бы я мог придерживаться моей собственной теории; -,я бы пожелал, при всем моем уважении к Европе, чтобы они не занимались ни коммерцией, ни мореплаванием, но занимали бы точно такое же положение, как Китай. Так мы могли бы избегать войн, и тогда все наши граждане были бы землепашцами. Когда же их численность увеличивалась бы настолько, что произведенное ими переполняло бы рынки и в тех странах, которые в нем прежде нуждались, тогда бы наши фермеры должны были затрачивать избыток своего свободного времени, работая на мануфактурах, или же избыток рабочих рук у нас мог бы найти себе применение на мануфактурах. Но эти дни, я думаю, еще очень далеки, и мы еще долго сможем пользоваться услугами рабочих в Европе, в то время как Европа будет получать сырье и даже пропитание из Америки.

Земледельцы — Богом избранный народ

Заметки о штате Виргиния.
Вопрос XIX

Те, кто трудится на земле, — люди, избранные Богом, если у него вообще когда-либо бывали избранники, в чьи души он вложил свой дар, главную и истинную добродетель. Это — средоточие, в котором Он сохраняет живым тот священный огонь, который иначе мог бы исчезнуть с лица земли. Ни один век и ни одна нация не дают нам свидетельств о таком явлении, как разложение морали среди земледельцев. Этой печатью отмечены те, кто, не обращаясь к небу, к своей земле и к собственному трудолюбию за пропитанием, как это делает земледелец, зависит от расходов и капризов покупателей и заказчиков. Зависимость же рождает раболепие и продажность, душит в зародыше добродетель и создает подходящие орудия для осуществления честолюбивых планов... В целом в любой стране соотношение численности земледельцев и всех других классов граждан, взятых вместе — это соотношение здоровых и нездоровых частей населения, которое может служить достаточно точным барометром, указывающим степень ее разложения. И потому, пока у нас есть земля, на которой можно трудиться, пусть нам никогда не захочется, чтобы наши граждане усаживались на рабочую скамью или вращали прялку. Плотники, каменщики, кузнецы нужны в сельском хозяйстве, но, что касается в целом промышленного производства, пусть наши, мастерские остаются в Европе. Лучше доставлять продовольствие и материалы туда, к рабочим, чем доставлять рабочих к продовольствию и материалам, а вместе с ними — их нравы и принципы. Расходы на перевозку товаров через Атлантику окупятся в нашем счастье и прочности государства. Чернь больших городов столь же мало способствует поддержке чистоты правительства, сколь язвы — здоровью человеческого тела.

Урбанизация может разрушить демократию

Письмо к Дж. Мэдисону. 1787 г.

Эта опора не может подвести нас до тех пор, пока мы остаемся добродетельными; а я думаю, мы такими и будем до тех пор, пока сельское хозяйство является нашим главным занятием, — так это и будет, пока где-либо в Америке будут оставаться свободные земли. Когда же мы сгрудимся в больших городах, как в Европе, мы станем такими же морально опустившимися, как в Европе, и будем поедать друг друга, как и они там.

Должна ли Америка быть приверженной исключительно сельскому хозяйству?

Письмо к Сэю. 1804 г.

Разница условий, существующих в нашей стране и странах Европы, обусловливает и разницу в фактах, которые следует принимать во внимание при рассмотрении вопросов политической экономии... Там, например, количество продовольствия ограничено, и если увеличивается, то весьма медленно и только в арифметической прогрессии... Здесь же огромные пространства невозделанной плодородной земли дают возможность каждому, кто желает трудиться, жениться в молодом возрасте и содержать сколь угодно большую семью. Количество . продовольствия у нас поэтому может увеличиваться в геометрической прогрессии вместе с ростом числа работников, и рождаемость у нас, сколь бы она ни увеличивалась, будет превышать детскую смертность.

И опять-таки там [в Европе] наилучшим распределением занятости населения считается такое, при котором в промышленном производстве и в сельском хозяйстве занято одинаковое число людей; таким образом, одна половина работающих должна кормить обе половины, а вторая часть работающих — снабжать обе части одеждой и другими предметами комфорта. Было бы это хорошо здесь? Эгоизм и первое поверхностное впечатление отвечают на этот вопрос утвердительно. Или лее все-таки было бы лучше, чтобы все наши труженики были заняты в сельском хозяйстве? В этом случае обрабатываться будет вдвое или втрое больше плодородной земли, будет производиться вдвое или втрое больше пищи и ее избыток будет направляться тем новорожденным в Европе, которые в настоящее время умирают от голода; в ответ на это там будут производиться промышленные товары, и мы в обмен на наше продовольствие будем получать одежду и прочие предметы комфорта и обихода. Мораль не может оставаться к этому глухой, и таким неизменным образом законы природы создают наши обязанности и наши интересы... Разрешая эту проблему, мы также добавляем ее истинный вес к соображениям о моральном и реальном превосходстве человека, работающего в сельском хозяйстве, над тем, кто занят в промышленном производстве. Моя занятость позволяет мне только задавать вопросы. Она отказывает мне во времени, даже если бы я располагал информацией, отвечать на них.

II. Государственный долг

Одно поколение не имеет права передавать свои долги другому

Письмо к Дж. Мэдисону. 1789 г.

Вопрос о том, имеет ли право одно поколение людей связывать обязательствами другое, кажется, никогда не поднимался ни на той, ни на другой стороне Атлантики. Однако это вопрос настолько важный, что не только заслуживает своего решения, но и требует себе места среди фундаментальных принципов каждого правительства. Процесс раздумий и размышлений над элементарными Основами общества, в который все мы здесь погружены, привел меня к этому вопросу; и я думаю, что ответ: никакое обязательство не может передаваться подобным образом — вполне может быть доказан. Я исхожу из того, что мне представляется самоочевидным: земля принадлежит, на правах пользования чужой собственностью без причинения ей ущерба, живущим людям и мертвые не имеют ни власти над ней, ни прав на нее. Та часть ее, которую занимает при жизни любой индивид, перестает принадлежать ему и вновь возвращается к обществу, когда он сам перестает существовать. Если общество не установило никаких особых правил получения прав на землю в определенных случаях, она отходит к людям, первым ее занявшим, и это обычно бывают жена и дети умершего. Если же такие правила сформулированы, земля по ним может передаваться жене и детям, или кому-либо из них, или наследнику умершего по его завещанию. Возможна и передача ее кредитору. Но ребенок, наследник или кредитор получает именно этот участок земли не по естественному праву, а по закону, установленному тем обществом, членом которого он является и в котором он является субъектом права. Поэтому никто не может в силу естественного права налагать на земли, которые он занимал, или на лиц, которые займут их вслед за ним, обязательства уплатить сделанные им долги. Так как если бы кто-либо имел на это естественное право, то он мог бы также за время своей жизни проесть свое право [пользования землей как не своей собственностью без причинения ей ущерба] на несколько поколений вперед, и тогда земля принадлежала бы мертвому человеку, а не живущим, что противоречит нашему принципу.

Все, что верно по отношению к каждому члену общества индивидуально, верно и по отношению ко всем коллективно, поскольку права целого не могут быть чем-то большим, чем суммой прав индивидов. Для того чтобы мы сохранили ясность мысли, рассуждая о проблеме применительно ко множеству людей, давайте сделаем несколько предположений. Представим себе, что целое поколение людей родилось в один и тот же день, достигло в один и тот же день своего совершеннолетия и затем умерло в один и тот же день, оставив на земле наследующее ему поколение в тот момент, когда оно, все люди вместе, достигло своего совершеннолетия. Установим возраст совершеннолетия в двадцать один год' и продолжительность оставшейся жизни еще в тридцать четыре года — такой средний срок жизни дает совершеннолетним статистика смертности. Каждое последующее поколение, таким образом, будет приходить и уходить со сцены в определенный момент, как это происходит сейчас с каждым отдельным человеком. Затем я утверждаю, что земля принадлежит каждому из этих поколений в течение его жизни в полной мере и по праву. Второе поколение получает ее свободной от долгов и других обязательств, третье — от второго и так далее. Так как если бы первое поколение могло оставить вместе с ней задолженность, тогда это означало бы, что земля принадлежит мертвому, а не живому поколению. Из этого следует, что ни одно поколение не-может взять долговые обязательства большие, чем те, которые могут быть уплачены им-за время своего собственного существования. В двадцать один год они могут взять обязательства на себя и на свои земли только на будущие тридцать четыре года; в двадцать два — на тридцать три; в двадцать три — на тридцать два; и в пятьдесят четыре — только на один год, потому что таковы сроки остающейся им жизни в каждом соответствующем возрасте. Но следует отметить фактическое, материальное различие между наследованием отдельным человеком и целым поколением. Индивид — часть общества, подчиненная законам общества в целом. Эти законы могут передать право собственности на участок земли, который занимал умерший, его кредитору скорее, чем кому-нибудь другому, или же ребенку умершего при условии, что наследник даст тому необходимое удовлетворение. Но когда же целое поколение, то есть все общество в целом, умирает, как мы предположили, и ему наследует другое общество или поколение, которое составляет завершенное целое, в этом случае просто не существует некоей высшей инстанции, которая могла бы передать его территорию некоему третьему обществу, которое, возможно, ссудило столь большие деньги предшественникам нынешнего поколения, что они оказались не в состоянии их вернуть.

То, что верно в отношении человеческих поколений, наследующих друг другу в одно строго определенное время, как мы предположили, чтобы сделать ясной нашу концепцию, так же верно и для тех поколений, что приходят на смену друг другу нашим обычным повседневным путем — с естественным ходом природных событии. Поскольку люди, могущие составить большинство, полномочное принять обязательства за все свое поколение, будут (в среднем) жить еще тридцать четыре года, после чего новое большинство примет полномочия и права собственности, — эти люди могут принимать обязательства только на срок в тридцать четыре года, и не более того. Поэтому следует заключить, что ни представители нации, ни народ всей страны в общем собрании не могут принять имеющие силу долговые обязательства, превышающие те, которые они смогут оплатить за принадлежащий им самим срок жизни — иначе говоря, за тридцать четыре года, считая со дня принятия на себя долговых обязательств.

Необходимо следовать двум финансовым законам

Письмо к Л. Уильямсу. 1820 г.

Что касается задолженностей и того, следует ли расплачиваться с ними при помощи новых займов или дополнительным введением налогов, существует два финансовых закона, которые, как я думаю, должны неукоснительно соблюдаться. 1. Никогда не следует занимать, не вводя налога, достаточного, чтобы оплатить основную сумму займа и проценты на нее в пределах ограниченного периода времени, и я бы ограничил это время десятью годами... 2. Никогда не следует идти на то, чтобы занимать деньги или вводить новый налог, не имея для этого особого, специального предназначения или вполне определенного предмета расхода.

Государственный долг ведет к нищете и загниванию

Письмо к Галлатину. 1809 г.

Я считаю, что судьбы нашей республики зависят... от того, будет ли погашен государственный долг прежде, чем нам придется вступить в какую-нибудь войну... Если долг снова вырастет до угрожающих размеров и его полная выплата станет безнадежной, мы будем обречены на английский путь вечного долга, коррупции и загнивания, завершающегося революцией.

Письмо к С. Керчевалю. 1816 г.
Я не из тех, кто боится народа. Это от народа, а не от богатых зависит жизнь нашей свободы. И чтобы сохранить его независимость, мы не должны позволять нашим правителям вешать нам на шею ярмо постоянного долга. Мы должны сделать свой выбор: экономия и свобода или изобилие и порабощение. Если мы получим такие долги, что нам придется платить государству налоги за нашу еду и питье, за все необходимое и удобное, за наш труд и наши развлечения, за все наши устремления и убеждения, как это приходится делать англичанам, — нам тоже придется, как им, работать по шестнадцать часов в сутки, чтобы отдавать заработанное за пятнадцать из них правительству на покрытие его долгов и повседневных расходов. А поскольку заработанного за шестнадцатый час нам не хватит на хлеб, мы должны будем жить, как живут сейчас англичане, на овсянке и картофеле, не имея времени и возможности думать, не имея средств призвать негодных правителей к ответу и лишь радуясь случаю заработать себе на пропитание, нанимаясь заклепывать кандалы на наших товарищах по несчастью. Наши землевладельцы и арендаторы, точно так же, как и английские, сохраняя, конечно, формально право на владение и распоряжение своим участком земли, который на самом деле стал залогом казначейства, должны будут, как и англичане, разбредаться в изгнание по чужим странам и довольствоваться неизвестностью, нищетой и — славой своей страны. Этот пример англичан преподносит нам полезный урок, который заключается в том, что личное достояние человека может быть пущено на ветер не только благодаря его собственной, но также и общественной неумеренности в расходах. А такой склонностью обладают все человеческие правительства. Отступление от принципа в одном случае создает прецедент для следующего, второе исключение — для третьего и так далее, до тех пор, пока люди, составляющие основу общества, не будут просто низведены до положения одушевленных автоматов, понуждаемых нищетой, лишенных всех способностей, кроме способности страдать и грешить. За этим пределом начинается bellum omnium in Omnia — война всех против всех, которую некоторые философы благодаря тому, что она так преобладает в этом мире, ошибочно приняли за естественное состояние человека, а не за состояние, оскорбляющее его достоинство. И коренная лошадь в этой страшной упряжке — государственный долг. За ним следуют налоги, разорение, упадок и угнетение.

III. Налогообложение

Налогообложение необходимо для обороны

Письмо к Джорджу Вашингтону. 1788 г.

Расчеты убедили меня, что возможны такие обстоятельства— и, по-видимому, они возникнут,— когда будет необходимо обращать все ресурсы, образуемые поступающими налогами, на нужды безопасности страны. И хотя я решительно придерживаюсь мнения, что мы не должны принимать никакого участия в европейских ссорах и стремиться поддерживать мир и торговые отношения со всеми странами, однако, как и все, я не могу не видеть угрозу войны в тирании тех стран, которые лишают нас естественного права торговать с нашими соседями. Производимое Соединенными Штатами вскоре превзойдет европейский спрос; что мы должны будем делать с избытком, когда он у нас появится? Без сомнения, он будет употреблен для того, чтобы открыть для себя рынок силой — среди тех, кто живет на этом континенте вместе с нами и кто ничего лучшего и не желает. Так же очевидны и другие причины, которые могут вовлечь нас в войну; а война требует всех ресурсов, создаваемых налогообложением и кредитом.

Правительство должно соблюдать строгую экономию

Первое ежегодное послание [президента к Конгрессу и народу США].
8 декабря 1801 г.

Учитывая общую тенденцию увеличивать число официальных должностей и выплат, повышения расходов до того наивысшего предела, который только смогут вынести наши сограждане, мы должны использовать любую предоставляющуюся нам возможность избавиться от лишних издержек. Мы не должны никогда доходить до такого положения, когда, оставляя тем, кто трудится, лишь самую малую долю ими заработанного, едва достаточную для пропитания, правительство бы само потребляло остаток того, что оно было призвано оберегать.

Желательность установления ежегодного государственного бюджета

Письмо к Галлатину. 1804 г.

Не будет ли полезным, подав самим пример и обязав тем самым наших преемников ему следовать, представлять ежегодно Конгрессу реестр расходов: 1) по гражданской, 2) по военной, 3) по военно-морской статьям — указывая в каждой статье общую сумму?

Самая лучшая предосторожность против возникновения коррупции и порочных принципов в деятельности нашего правительства, на которую можно положиться практически, — это обусловить сохранение полномочий администрации ее умением сводить к минимуму все государственные расходы. Люди в своем большинстве не могут быть судьями теоретических принципов, но они смогут выносить правильные суждения, сравнивая декларации о расходах, сделанных в разные периоды времени.

Постоянный общественный контроль над утверждением законов о налогах

Письмо к ...[?]. 1813 г.

Продолжение сбора тех или иных налогов должно ежегодно или раз в два года заново подтверждаться. Народ должен постоянно держать свою руку на общест< венном кошельке — это то полезное ограничение, от которого честное правительство не может и желать освободиться, а правительству нечестному не может быть позволено избавиться.

Налогообложение богатых в предпочтение налогам на бедных

Письмо к Дюпону де Немуру. 1811 г.

Мы все тем более примирились с налогом на импорт, что он падает исключительно на богатых людей... Действительно, бедный человек в нашей стране, не потребляющий ничего, что не было бы произведено у него на ферме, у него в семье или вообще в Соединенных Штатах, не платит и гроша из этого налога, кроме как за покупку соли, а когда мы начнем добывать ее сами, как это и должно сделать, он не будет и вообще ничего платить. Когда наши государственные доходы освободятся от выплаты долга, а их высвободившаяся часть будет обращена на строительство каналов, дорог, школ и т. д., тогда фермер будет заботиться о том, чтобы поддерживать свое правительство, чтобы его дети получали образование, тогда страна будет выглядеть раем благодаря лишь средствам, поступающим от богатых людей, и не будет необходимости обращаться ни за одним центом из заработка фермера. Путь, на который мы встали, ведет напрямую к этой цели.

Письмо к Тадеушу Костюшко. 1811 г.

Хотя... нас можно было бы упрекать в том, что мы придерживаемся нашей квакерской системы, время наложит на нее печать мудрости, а счастье и процветание наших граждан засвидетельствуют ее достоинства. А именно в этом, я уверен, и заключается единственно правомерная и законная цель правительства и первый долг правителей, а отнюдь не в организации человеческой бойни и опустошении стран, вверенных их попечению, ради соблюдения некоей воображаемой чести, не имеющей отношения к добродетели или к счастью людей, или же ради удовлетворения страстного гнева и гордости самих администраторов, спровоцированных их личными стычками, к которым их сограждане не имеют никакого отношения.

IV. Банковское дело

Опасность монополистического банка

Письмо к Галлатину. 1803 г.

Этот институт [Банк Соединенных Штатов] — одна из самых опасных, смертельных из всех существующих угроз для принципов и формы, для духа и буквы нашей Конституции. Наша страна в настоящее время... сильна и едина. Но предположим, что может произойти ряд неблагоприятных событий, которых окажется достаточно, чтобы поставить под сомнение компетентность республиканской формы правления в преодолении крайне опасного кризиса или же поколебать доверие народа к государственным деятелям республики; тогда институт такого рода, имеющий свои ответвления в любом уголке Союза, действующий как единая фаланга, по команде, — тогда этот институт может в критический момент опрокинуть правительство. Я считаю, что не находится в безопасности ни одно правительство, которое может стать вассалом какой-нибудь самоназначившейся власти или любой другой власти помимо власти народа... А какие сложности может этот Банк Соединенных Штатов со всеми его дочерними отделениями создать для нас в дни войны? Он может продиктовать нам условия, на которых мы должны принять мир, а в противном случае откажет нам в своей помощи. Поэтому должны ли мы способствовать еще большему росту такого института, столь мощного, столь опасного?.. Сегодня, когда мы сильны, наш наивысший долг перед безопасностью нашей Конституции — поставить этого могущественного врага в совершенное подчинение конституционной власти.

Письмо к Галлатину. 1802 г.

Монополия одного, единого, банка — это определенно зло.
Небольшие банки, оперирующие с наличными деньгами, предпочтительнее больших, учитывающих векселя

Письмо к Д. У. Эппису. 1813 г.

Но тогда можно спросить: что же, нам вообще не следует иметь никаких банков? Что же, и наши коммерсанты, и все остальные должны быть лишены возможности получать кратковременные ссуды, доказавшие свое удобство и полезность? Я отвечу: пусть банки у нас будут, но только такого рода, какие можно найти в любой стране мира, за исключением Великобритании. В континентальной Европе вы не найдете ни одного банка, учитывающего векселя (по крайней мере, так обстояло дело, когда я там был) иным образом, как выплачивая наличные деньги в обмен на учтенные со скидкой векселя. Никто не имеет естественного права заниматься ссудой денег, кроме того, кто имеет эти деньги, чтобы их ссужать. Поэтому пусть те из нас, у кого есть денежный капитал и кто предпочитает обращать его на займы другим, вместо того чтобы использовать каким-либо иным образом, основывают банки и выдают наличные или государственные ассигнации в обмен на денежные обязательства, которые они будут учитывать. Может быть, чтобы поощрить их в этом, следует узаконить для них более высокую учетную ставку или получаемый ими процент, чем разрешается в других случаях, при условии, что они будут ссужать деньги только на короткие сроки.

Угроза одержимости спекуляциями

Письмо к д-ру Т. Куперу. 1814 г.

Нас должен разорить наплыв банкнот, как это было прежде со старыми континентальными ассигнациями. Это ужасно, что столь серьезные потрясения для частных состояний происходят по милости жадных авантюристов, которые вместо того, чтобы искать приложение своему капиталу, если у них есть вообще какой-нибудь капитал, в промышленности, коммерции и других полезных предприятиях, обращают его в инструмент для извлечения своей мошеннической прибыли во всех случаях, когда собственность меняет своего владельца, — такой прибыли, которая отнюдь не заработана их трудолюбием. Благоразумные люди должны быть все время начеку, как если бы играли в игру «жив курилка!», и все время следить, чтобы огонек не погас у них в ладонях. Я противник всех банков, которые принимают банкноты или ценные бумаги в обмен на что-либо иное, кроме звонкой монеты. Но вся наша страна так зачарована этим призрачным богатством, этими блуждающими огоньками, что не готова прийти в себя, пока все это не разлетится вдребезги.

Письмо к Галлатину. 1815 г.

Мы погибли... если эта банковская мания не будет пресечена. Aut Cartago aut Roma Delenda est*. Война, если бы она продолжилась, низвергла бы наше правительство, и новая война, когда бы она ни случилась, приведет к этому результату. Это неизбежно до тех пор, пока наши деньги, этот нерв войны, могут по желанию нашего смертельного врага быть настоящими или становиться воображаемыми, пока, по его выбору, у нас их может оставаться или больше, или меньше. Усмирите банки, и если тогда наша страна не сможет выдержать самую долгую войну против своего самого могущественного врага, не испытав нужды ни в одном долларе, не поставив себя в зависимость от ненадежных классов своих граждан, не напрягая ресурсы народа и не налагая на него бремя государственного долга, — тогда я ничего не знаю о своих соотечественниках. Все это может быть достигнуто не с помощью какого-то новоизобретенного прожекта, не с помощью шарлатанства, а вполне обычными и хорошо испытанными средствами: полным запретом выпуска любых частных ценных бумаг на все времена; разумными, умеренными налогами, которые должны дополняться необходимой для нормального денежного обращения эмиссией государственных ассигнаций, поддержанной специальным налогом, ежегодно возвращаемым налогоплательщикам по мере того, как поступает этот специальный налог за следующий год.

* Или Карфаген, или Рим должен погибнуть (лат.).

Эта сумасшедшая банковская афера лопнет как мыльный пузырь!

Письмо к полковнику Янси. 1816 г.

Подобно тому как страдающий водянкой все время требует воды, наши обманутые граждане требуют все больше банков. Ум американцев находится сегодня в том лихорадочном состоянии, которое мир столь часто наблюдал прежде в истории других народов. Мы подпали под чары банковского мыльного пузыря, как прежде Англия — под чары мыльного пузыря «Компании южных морей», Франция — «Компании Миссисипи», как это может случиться с каждым народом, когда люди теряют осмотрительность и могут быть захвачены врасплох каким-нибудь внезапно раздувшимся мыльным пузырем, прожектом или прямой аферой. Нам теперь внушают, что ловкие манипуляции с бумагами могут принести столь же надежное богатство, как и тяжелый житейский труд. Напрасно здравый смысл убеждает нас, что из ничего может произойти только ничто, что это праздная мечта — верить в существование некоего философского камня, способного обращать в золото все что угодно и освобождать человека от изначального приговора его Создателя: «В поте лица твоего будешь есть хлеб свой». Не будучи все же донкихотом настолько, чтобы пытаться призывать бедлам к благоразумию, я озабочен поиском наиболее практичных средств выхода из той беды, в которую мы попали. Двести миллионов в бумажных банкнотах на руках у людей... это означает ужасающий налог, который неожиданно падет им на голову. Долг, которым мы заплатили за нашу независимость, составлял только восемьдесят миллионов, из которых за двадцать лет взимания налогов, к 1809 году, была выплачена лишь половина. А что мы приобрели на этот налог в двести миллионов, который мы должны будем все оптом выплатить, кроме ростовщичества, мошенничества и новых форм морального упадка? История нашей революции оставила нам предупреждение о том, что может наступить такое время, когда лишь никчемные, легковесные люди будут вынуждены пользоваться бумажными деньгами. Стоит только в обращении появиться достаточному количеству драгоценных металлов, чтобы каждый мог получить свою долю за то, что он произвел собственным трудом,— бумажные знаки, как это уже было во время нашей революционной войны, будут тотчас же всеми отвергаться.

Денежная аристократия угрожает республике

Письмо к д-ру Дж. Б. Стюарту. 1817 г.

Ее [Англии] пример оказал на нас ужасающее влияние. Копируя ее, мы, кажется, не осознаем, что сходные мотивы и допущения приводят к сходным же результатам и следствиям. Банковская мания — одно из самых опасных подражаний подобного рода. Она порождает в нашей стране денежную аристократию, которая уже бросила вызов правительству; и хотя в конце концов она была вынуждена слегка отступить после этой первой демонстрации своей силы, ее принципы не допускают уступок и она от них не отступает. Эти принципы давно пустили глубокие корни в душах людей того класса, из которого призываются наши законодатели, а умиротворяющая подачка Церберу из сказки перекочевала в подлинную историю. Ее принципы овладевают теми, кто хорош, ее деньжата — теми, кто плох, и вот так те люди, которых Конституция поставила стражами у своего портала, оказываются благодаря подкупу или более изощренным средствам отвлечены от исполнения своего долга. Признаем, что бумажные деньги имеют некоторые достоинства, но и злоупотребления, которые они влекут за собой, — неизбежны. И то, что они, нарушая меру и соотношение ценностей, превращают всю частную собственность в предмет лотереи, невозможно отрицать. Сможем ли мы когда-нибудь наложить на них конституционное вето?