Глава II

ПРИНЦИПЫ ДЕМОКРАТИИ

Кредо

Письмо к Хартли. 1787 г.

Я не боюсь, что результат нашего эксперимента будет иным; я уверен, что людям можно доверить управлять самими собой и не иметь хозяина. Если же может быть доказано обратное, тогда я заключу, что или Бога не существует, или он — злонамеренное существо.

I. Преимущества демократии —
и революции

Письмо к Дж. Мэдисону. 1787 г.

Общества существуют в трех весьма отличных друг от друга формах.

1. Без правительства, как это обстоит с нашими индейцами.
2. При правительствах, на которые воля каждого человека оказывает свое справедливое влияние; так обстоит дело в Англии — в малой степени и в наших Штатах — в огромной.
3. При правительствах силы; так обстоят дела во всех других монархиях и в большинстве других республик.

Чтобы понять, каким проклятием является существование под властью таких правительств силы, это надо увидеть своими глазами. Это правительство волков, правящих овцами. Не является ли первое состояние общества наилучшим — это для меня остается проблемой, которую я еще себе не уяснил. Но я считаю его непригодным при сколь-нибудь значительной величине населения. Второе состояние имеет в себе очень много хорошего. Большая часть людей при нем получает необходимую драгоценную степень свободы и счастья. Здесь тоже есть свои грехи, главный из них — неуспокоенность, которой это состоя¬ние подвержено. Но стоит лишь сравнить это с игом монархии, чтобы убедиться, что это просто ничто. Malo periculosam libertatem quam quietam servitutem (Предпочитаю опасную свободу рабству (лат.)).. Даже это зло здесь порождает добро. Оно предотвращает деградацию правительства и питает всеобщее внимание к общественным делам. Я придерживаюсь той точки зрения, что небольшие мятежи, случающиеся время от времени,— вещь хорошая, они столь же необходимы в политическом мире, как бури в мире физическом. Безуспешные мятежи, конечно, обычно провоцируют покушения [со стороны власти] на права мятежного народа. Понимание истинной пользы восстаний должно побуждать честных правителей республики быть настолько умеренными в наказаниях за мятежи, чтобы чрезмерно не обескуражить их будущих участников. Восстания, как лекарства, необходимы для того, чтобы правительства были здоровыми и разумными.

Письмо к У. С. Смиту. 1787 г.

Господь не допустит, чтобы мы могли прожить больше двадцати лет подряд без мятежа подобного рода. Народ не может быть весь и всегда хорошо информирован. И та часть его, которая заблуждается, будет испытывать недовольство тем большее, чем большей важностью обладают факты, которые неверно понимаются. Если при этих неверных представлениях о происходящем люди останутся спокойными и безмятежными, это будет означать летаргию, приближение смерти общественной свободы. Наши тринадцать штатов независимы одиннадцать лет. Мятеж был лишь однажды*. Это дает для каждого штата один мятеж в полтора столетия. Была ли вообще прежде хоть одна страна, в которой за полтора столетия не случалось бы восстания? И какая страна может сохранить свои свободы, если ее правители не получают время от времени предупреждения о том, что ее народ хранит свой дух сопротивления? Пусть люди берутся за оружие. Средство поправить дело — это добиться, чтобы они правильно поняли все факты, затем — помиловать и умиротворить их. Что значит потерять несколько жизней за столетие или два? Дерево свободы необходимо поливать время от времени кровью тиранов и патриотов. Это его естественное удобрение.

* Имеется в виду восстание Д. Шейса.

Французская революция и террор

Письмо к Шорту. 1793 г.

В борьбе, которая была неизбежна, многие виновные погибли без какого-либо суда над ними и вместе с ними погибли невиновные. О них я скорблю не менее других и о некоторых из них сохраню скорбь до дня своей собственной смерти. Но я скорблю о них так, как если бы они пали в сражении. Было необходимо привести в действие силу народа, то есть машину не настолько слепо разящую, как пули и ядра, но до определенной степени все же слепую. Некоторые из искренних друзей народа встретили от его рук смерть как враги. Но время и правда спасут и сохранят память о них, в то время как их потомство будет пользоваться благами той свободы, за которую они не колеблясь отдали бы свои жизни. Судьба свободы всего мира зависела от исхода этой борьбы, а была ли когда-нибудь такая победа добыта столь малой невинной кровью? Мои собственные привязанности тяжело пострадали вместе с мучениками в этой борьбе, но, чтобы дело свободы не было проиграно, я скорее согласился бы увидеть полмира опустошенным; даже если бы в каждой стране уцелели только Адам и Ева, но были бы свободными, это было бы лучше, чем то, что есть сейчас.

Демократическая революция в конечном счете победит

Письмо к Джону Адамсу. 1823 г.

Поколение, которое начинает революцию, редко завершает ее. Привыкшие с младенчества к пассивному повиновению своим королям и священникам, люди оказываются не готовы, когда это уже требуется, думать и жить самостоятельно. Отсутствие опыта, их невежество, их способность к слепой приверженности и нетерпимости делает их часто орудием победы в руках Бонапартов и Итурбиде над их же правами и целями, к которым они стремились. Такова нынешняя ситуация в Европе и Испанской Америке. Но это положение не безнадежно. Свет, который принесли человечеству искусство книгопечатания и печатный пресс, в огромной степени изменил условия существования нашего мира. Пока, однако, этот свет забрезжил только для людей средних классов в Европе. Королей и прочего сброда, равного им по своему невежеству, его лучи еще не коснулись, но их свет разливается все шире, и, пока печатный станок работает и сохраняется искусство печати, свет этот может померкнуть не больше, чем Солнце повернуть вспять. Первая попытка вернуть право на самоправление может потерпеть поражение, то же самое может произойти и со второй, и с третьей и т. д. Но по мере того, как в жизнь будет приходить более молодое и более образованное поколение людей, общее тяготение к самоправлению будет становиться все более и более интуитивным и естественным. Четвертая, пятая или другая последующая попытка отвоевать это право в конце концов увенчается успехом.

Во Франции первой попытке нанес поражение Робеспьер, второй — Бонапарт, третьей — Людовик XVIII и его «священные союзники», но будет и следующая попытка: вся Европа, за исключением России, прониклась этим духом и все ее народы добьются выборного, представительного правительства, более или менее совершенного. Теперь всеми хорошо понимается, что такое правительство необходимо для сдерживания королей, которых, возможно, найдут более разумным посадить на цепь и приручить, чем уничтожать их. Прежде чем это будет достигнуто, должны пролиться реки крови и пройти годы опустошения и горя, но эта цель стоит рек крови и череды разорительных лет.

Почему у древних греков нет концепции народного правления

Письмо к Тиффани. 1816 г.

Однако стиль жизни и общества тех времен и тех людей [древних греков времен Аристотеля] настолько отличался от того, что существует сейчас и у нас, что, я думаю, мы мало сможем почерпнуть из их сочинений, посвященных правительствам и формам правления. У них были верные идеи о ценности личной свободы, но абсолютно не было таковых о структуре правительства, рассчитанной наилучшим образом для того, чтобы эту свободу хранить. Они не знали никакой ступени между непосредственной демократией [единственно чистой республикой] и отдачей себя во власть аристократии или тирании, не зависящих от народа. Кажется, им никогда не приходила мысль, что там, где все граждане не могут собираться вместе, чтобы лично решать их общие дела, тем не менее только они одни имеют право отобрать и избрать своих агентов — уполномоченных решать их; и что таким именно образом республиканское или народ¬ное правление — второй степени чистоты — может осуществляться в стране любой величины.

Во всей своей полноте осуществление эксперимента демократического, но представительного правления было и остается нашим уделом. Его принципы (перенятые, конечно, с того немногого, что могло служить образцом и в прошлом существовало в английской конституции, а ныне утрачено) были воплощены нами в большей или меньшей степени повсеместно в сферах законодательной и исполнительной власти... Введение этого нового принципа представительной демократии сделало несущественным почти все, что было прежде написано и предложено относительно структуры и форм государственного правления, и в том случае, если за прошедшие века действительно были утрачены политические сочинения Аристотеля или другого классика, это в значи¬тельной степени облегчает наши сожаления... Мое самое серьезное желание — это увидеть республиканский принцип народного контроля максимально применяющимся на практике; тогда именно я буду уверен, что наше правительство может быть чистым и наше государственное устройство — непреходящим.

Рим не имел демократии потому, что народ его был развращен

Письмо к Д. Адамсу. 1819 г.

И если бы Цезарь был настолько же добродетелен, насколько он был отважен и мудр, что мог бы он сделать даже при всей огромной узурпированной им вла¬сти, чтобы повести своих сограждан к лучшему устройству государства? Я не говорю восстановить его, потому что у римлян никогда лучшего и не было, начиная со времен похищения сабинянок и кончая бесчинствами цезарей. Если бы, конечно, это был народ, как наш, — просвещенный, мирный и действительно свободный, ответ на мой вопрос был бы очевиден: «Восстановите независимость всех, кого вы покорили оружием, освободите Италию от власти римского сброда, обращайтесь с ней как с нацией, имеющей право самой управлять собой, и выполняйте ее общую волю». Но когда весь народ погряз в коррупции, пороках и злобе (и никто не сделал больше Цезаря, чтобы развратить римлян), что могли бы сделать даже Цицерон, Катон и Брут, если были бы к этому призваны, чтобы установить для своего государства лучшее устройство и форму правления? У них самих не было ни других представлений о прави¬тельстве, помимо их выродившегося сената, ни представлений о свободном народе, помимо оппозиции разных фракций своим народным трибунам. У римлян были потом их Титы, их Траяны и Антонины, у которых было желание и воля сделать их счастливыми и власть, необходимая, чтобы придать римскому правительству хорошую, надежную и постоянную форму. Но возникает ощущение, что они не могли себе ясно представить, как это сделать. Ни одно правительство не может оставаться хорошим иначе, чем находясь под контролем народа; но римский народ был настолько деморализован, разъединен и развращен, что не был способен к такому бла¬готворному контролю.

Демократия означает стабильность и уверенность в будущем, деспотизм — восстание

Письмо к Дж. Мэдисону. 1787 г.

Должен признаться, я не сторонник очень энергичного правительства. Оно всегда действует с помощью подавления. Оно облегчает положение тех, кто управляет, за счет народа. Недавнее восстание в Массачусетсе* вызвало больше тревоги, чем, как я полагаю, следовало бы. Посчитайте: одно восстание в тринадцати штатах за одиннадцать лет — это всего по одному мятежу в каждом штате за сто пятьдесят лет. Ни одна страна не живет столь долго без восстаний. И никакое сосредоточение власти в руках правительства не может предотвратить мятежей. В Англии, где рука у правительства тяжелее, чем у нашего, редко проходит и полдюжины лет, чтобы не случилось мятежа. Во Франции, где рука у правительства еще тяжелее (хотя оно, как полагает Монтескье, и менее деспотично, чем в некоторых других странах) и где всегда наготове две или три сотни тысяч вооруженных людей, чтобы сокрушать мятежи, за три года, что я там пробыл, произошло три восстания и в каждом из них участвовало гораздо больше людей, чем это было в Массачусетсе, и было пролито гораздо больше крови. В Турции, где всего лишь кивок деспота означает смертный приговор, мятежи — повседневное событие. Опять-таки сравните яростные разрушительные действия восстающих в других странах и порядок, сдержанность, умеренность и почти самоуспокоение наших восставших. А теперь, наконец, скажите, когда лучше сохраняется мир в стране — когда придают больше энергии и власти правительству или когда народу дают необходимую информацию, когда его убеждают? Именно последнее и есть самое надежное и самое законное правительственное средство и настоящий источник силы правительства, его двигатель. Дайте образование и информацию всей массе народа. Сделайте людей способными видеть, что сохранять мир и порядок в их интересах, и они сохранят их. И вовсе не требуется очень высокой степени образованности, чтобы люди могли быть в этом убеждены. Люди — это единственная надежная опора для нашей свободы. А в конце концов, мой принцип таков: воля большинства должна возобладать. Если большинство одобрит предложенный проект Конституции во всех его деталях, я охотно приму это — в надежде на то, что они сумеют изменить и дополнить свою Конституцию всякий раз, когда обнаружат, что она работает неправильно.

* Восстание Д. Шейса.

Письмо к де Мунье. 1786 г,

Уже говорилось также, что нашим правительствам [как федеральному, так и местным] недостает энергии; что у нас трудно удерживать как отдельных граждан, так и целые штаты от неверных действий. Это правда, и это создает неудобства. С другой стороны, та энергия, которую абсолютистские правительства получают от вооруженной силы, энергия, которую создает штык, постоянно уставленный в грудь каждому гражданину, и тот установленный с их помощью мир и порядок, очень напоминающий могильный покой, вы должны согласиться, также создают свои неудобства. Мы взвесили то и другое и почли за лучшее смириться с первым. Сравни¬те число нарушений закона, совершенных безнаказанно нашими гражданами, с тем, что совершили монархи в других странах, и вы увидите, что нарушения закона с их стороны были гораздо более многочисленны, больше подавляли разум человека и унижали его достоинство.

Первая инаугурационная речь при вступлении на пост президента США.
4 марта 1801 г.

Конечно, я знаю, что среди нас есть честные люди, которые опасаются, что республиканское правительство не может быть сильным, что это правительство не имеет достаточной силы. Но может ли честный патриот отделить себя от правительства, которое до сих пор сохраняло нашу свободу и стойкость, отделить себя от него из-за теоретического и воображаемого опасения, что этому правительству, самой большой надежде нашего мира, быть может, недостанет энергии для того, чтобы сохранить себя? Я в это не верю. Я, напротив, уверен, что это самое сильное правительство на свете. Я уверен, что это единственное правительство, при котором каждый гражданин по призыву законов встанет под знамя правопорядка и воспримет попытку нарушить порядок в обществе как нарушение его личных интересов. Иногда утверждают, что человеку не может быть доверено самому управлять собой. Можно ли тогда доверять ему управление другими людьми? Или же нам удавалось находить ангелов в образе королей, чтобы они правили людьми? Пусть история человечества ответит на этот вопрос.

Республика — это рай в сравнении с монархией

Письмо к Хокинсу. 1787 г.

И больше всего я удивляюсь тому, как могут некоторые люди считать королевское правительство наилуч¬шим прибежищем. Посоветуйте им прочитать басню про лягушек, просивших Юпитера ниспослать им царя, Если это их не исцелит, пошлите их в Европу, чтобы они смогли сами увидеть беды, приносимые монархией, и я поручусь, что они вернутся полностью излеченными, Если все зло, которое может проистечь из нашей республиканской формы правления начиная с сегодняшнего Дня и кончая днем страшного суда, будет помещено на одну чашу весов, а на другую — то зло, которое приносит монархия [Франции] за неделю или Англии — за месяц, то эта чаша, конечно, перевесит. Вдумайтесь в то, что содержится в английской Красной книге или фран¬цузском Королевском альманахе, и скажите, что даст народу монархия. Ни один королевский род не порождал и одного человека здравого смысла за двадцать поколений. Самое лучшее, что могут сделать короли, это предоставить заниматься государственными делами своим министрам. А что такое их министры как не комитет уполномоченных, только плохо отобранных? Если король когда-нибудь вмешивается в дела, то причиняет только вред.

Письмо к ...[?]. 1793 г.

Если нынешнее брожение в Европе не породит повсюду республики, то оно, по крайней мере, смягчит монархическое правление, сделав монархов, как и других преступников, подлежащими наказанию, положив конец бесчинствам наглости и угнетения, покончив с неприкосновенностью королевской персоны. Мы же, я надеюсь, будем держаться нашей республиканской формы правления и, пристально следя за нашим правительством, будем сохранять его изначальные принципы.

Мы имеем благословенное правительство

Письмо к Ратледжу. 1787 г.

А мы считаем, что у нас плохая форма правления. Единственное, по моему мнению, с чем можно сравнивать наше положение, это положение индейцев, у которых еще меньше законов, чем у нас. Европейские правительства — это коршуны, поставленные управлять голубями. Лучшая школа, воспитывающая приверженность к республике, — это Лондон, Версаль, Мадрид, Вена, Берлин и т. д.

Письмо к Дж. Монро. 1785 г.

Я искренне хотел бы, чтобы вы нашли возможным приехать сюда [в Европу]; удовольствие от путешествия будет меньшим, чем вы ожидаете, но польза — гораздо большей. Это побудит вас обожать вашу собственную страну, ее землю, ее климат, ее равенство, свободу, законы, ее людей и их образ жизни. Боже мой, как мало мои соотечественники знают о том, какими драгоценными дарами они владеют, как мало догадываются о том, что такого нет больше ни у одного другого народа в мире. Признаюсь, что и я сам этого не сознавал. В то время как мы видим множество примеров, когда европейцы переезжают жить в Америку, никто из ныне живущих людей, я смею утверждать, не увидит ни одного американца, переезжающего в Европу, чтобы остаться там жить,

Письмо к Рамсею. 1787 г.

Я сознаю, что у нашего федерального правительства есть дефекты, однако они настолько уступают порокам монархий, что я смотрю на них с большой долей снисходительности. Я также полагаюсь на здравый смысл народа, который найдет средства для их излечения, в то время как зло, проистекающее от монархического правительства, просто неизлечимо. Если кто-нибудь из наших соотечественников выскажет пожелание иметь короля, дайте им почитать басню Эзопа о лягушках, просивших себе царя; если это их не вылечит, пошлите их в Европу. Они вернутся назад хорошими республиканцами,

Европейские монархи — глупцы и безумцы

Письмо к Дж. Лэнгдону. 1810 г.

Порядок, при котором брачные узы связывали королей только с другими королевскими семьями, существовал в Европе на протяжении столетий. Возьмите животных любого рода и вида, заключите их — будь то в конюшне, в богатых покоях или дворцовом зале — в состояние бездействия и безделья, кормите их до отвала, удовлетворяйте все их сексуальные аппетиты, погрузите их в чувственные удовольствия, поощряйте все их страсти, сделайте так, чтобы все склонялось перед ними и оградите от всего, что могло бы заставить их думать, — и через несколько поколений эти животные станут только телом, только плотью без проблеска ума... Таков режим, в котором вырастают и воспитываются короли; и это продолжалось столетиями.

Находясь в Европе, я часто развлекал себя размышлениями над характерами царствовавших в то время коронованных особ... Людовик XVI был глупцом, которого я лично знал... Король Испании [Карл IV] был тоже глупец и то же самое — неаполитанский король [Фердинанд IV]. Они проводили свою жизнь на охоте и два раза в неделю отправляли курьеров за тысячи миль, чтобы сообщить один другому, какую дичь и как много они убили за прошедшие несколько дней. Король Сардинии [Виктор-Амадей III] был дураком. Все они были Бурбонами. Королева Португалии [Мария Безумная], из Браганцкой династии, была идиоткой от природы. И таким же был датский король [Христиан VII]. Их сы¬новья правили за них как регенты. Король Пруссии [Фридрих-Вильгельм II], наследник великого Фридриха, был просто боров телом, точно так же, как и умом. Густав [III] Шведский и Иосиф [II] Австрийский были помешанными, а Георг [III] Английский, как вы знаете, — настоящим сумасшедшим в смирительной рубашке. Больше в Европе никого из монархов и не было, за исключением старой Екатерины [II, Российской], но она слишком взрослой попала в царствующий дом, чтобы потерять человеческий здравый смысл... Эти животные лишились ума и сил, и так должно происходить с каждым наследственным монархом, когда династия занимает трон в течение жизни нескольких поколений... И этим кончается Книга царей, от которых да избавит нас Господь.

Письмо к Хамфрису. 1787 г.

Все это — о счастье иметь королей и об управителях, которые могут стать королями. Из этих событий наша молодая республика может извлечь ряд полезных уроков: никогда не обращаться к иностранным державам за помощью для разрешения внутренних конфликтов и разногласий; не допускать передачи власти по наследству; не давать возможности [каким-либо] своим гражданам создать себе благодаря своему богатству и власти настолько прочное положение, чтобы их считали стороной, с которой королям стоит связывать себя союзом — через браки с племянницами, сестрами и т. д.

А иначе говоря, давайте непрестанно молиться перед троном небесным, чтобы больше не создавался этот род львов, тигров и мамонтов в человеческом обличье, называемый королями, от которых «да избавит нас Боже милостивый!», — и да сгинет тот, кто не скажет этого вместе с нами.

II. Американская демократия —
маяк для человечества

Письмо к Хантеру. 1790 г.

Будучи убежден, что республиканская форма правления — единственная, не ведущая открытую или тайную войну с правами человечества, я все свои молитвы и силы от всего сердца посвящаю поддержанию того по¬рядка, который мы столь счастливо установили. И меня, конечно, воодушевляет мысль, что в то время, как мы упрочиваем права для самих себя и наших потомков, мы указываем путь борющимся нациям, которые так же, как и мы, хотят вырваться из-под власти собственных тиранов.

Письмо к Ратледжу. 1788 г.

Но моя уверенность основана на том, что у наших соотечественников на долгое время сохранится достаточно достоинства и здравого смысла, чтобы суметь исправлять злоупотребления и ошибки. Мы можем уверенно хвалить себя за то, что подали всему миру пример установления правительства, реформированного только с помощью разума, без пролития крови. Но мир сегодня находится под слишком большим гнетом., чтобы воспользоваться этим примером. По эту сторону Атлантики (в Европе, где все это время находился Джефферсон.— Примеч. редактора) право на кровь народа переходит по наследству, и те, кто жиреет на ней, не отдадут его легко.

Письмо к губернатору Холлу. 1802 г.

У нас одна и та же цель — успех представительного правительства. Мы трудимся не только для себя, но для всего человеческого рода. Суть нашего эксперимента — показать, можно ли доверить человеку управлять самим собой. Взоры страдающего человечества с тревогой устремлены на нас как на свою единственную надежду, и раз мы находимся перед такой аудиторией, то ради такой цели мы должны суметь подавить все наши мелкие страсти и местнические соображения. Лидеры федерализма утверждают, что человеку не может быть доверено управление самим собой.

Письмо к Б. Галлоуэю. 1812 г.

Я надеюсь и твердо верю в то, что весь мир раньше или позже ощутит пользу от утверждения нами прав человека. Хотя ужасы Французской революции охладили на время пыл патриотов во всех странах, однако его не удалось загасить — он не умрет никогда. Осознание своего права поднялось в груди каждого человека, и это пламя вспыхнет новым огнем благодаря самим карательным мерам, которые презренная тирания применяет, чтобы погасить его. Ошибка честных патриотов Франции и преступления ее Дантонов и Робеспьеров будут забыты при более воодушевляющих размышлениях о нашем здравом примере и при нашем неуклонном продвижении к цели. Надежда усилит предположение, что сделанное нами однажды может быть заново сделано и другими.

Письмо к Р. Рашу. 1820 г.

Мы существуем как реальное доказательство того, что правительство, устроенное таким образом, чтобы оно постоянно опиралось на волю всего общества, — это правительство, способное работать на практике. В этом смысле на наш пример и ссылаются. Если бы у нас все развалилось, это похоронило бы надежды и усилия добрых людей и вызвало бы триумф злых во всем порабощенном мире. И потому, поскольку мы входим во вселенское братство человечества и находимся с ним в высоких и ответственных отношениях, наш священный долг — подавлять наши страсти и не разрушать доверие, которое мы придали доказательствам того, что правительство разума лучше, чем правительство силы.

Блестящее будущее американской демократии

Первая инаугурационная речь. 4 марта 1801 г.

Так будем же смело и уверенно следовать нашим федеральным и республиканским принципам, нашей приверженности к нашему союзу и представительному правительству. По милости природы отделенные широким океаном от разрушительного хаоса, в который погружена четвертая часть земного шара; обладая слишком высокими помыслами, чтобы разделять унижения, которым подвергаются другие народы; владея избранной страной, в которой будет достаточно пространства для наших потомков и в сотом, и в тысячном поколении; должным образом понимая равное право каждого из нас использовать свои способности, плоды своего трудолюбия, право каждого на уважение и доверие со стороны своих сограждан, основанные не на нашем происхождении, а на оценке наших поступков и действий; будучи просвещены благородной религией, исповедуемой и практикуемой, конечно хоть и в различных формах, однако всегда включающей честность, правду, сдержанность, умеренность и любовь к человеку, признавая и почитая высшее Провидение, которое всеми своими проявлениями доказывает, что ему угодно счастье человека в мире этом и еще большее счастье в мире ином, — обладая всеми этими благословенными условиями, в чем же еще мы нуждаемся, чтобы стать счастливым и процветающим народом?

Письмо к де Марбуа. 1817 г.

Я стойко надеюсь и верю, что мы сможем успешно действовать и со всем справляться в течение многих веков и что, вопреки принципу Монтескье, все смогут убедиться: чем больше страна, тем прочнее ее республиканский строй, если он опирается не на завоевания, но на 'принципы договора, соглашения и равенства. Моя надежда на эту долговечность основывается на приросте жизненных ресурсов, идущем рука об руку с расширением территории, и на вере в то, что люди склонны жить честно, если им не препятствуют и они располагают возможностями для этого. Утешаясь этой верой в будущие результаты наших трудов, я разделяю и утешение других пророков, которые предсказывали события далекого будущего: я не доживу до того, чтобы увидеть, как все, во что я верил, обернулось фальшью. Я всегда держался той теории, что если уж мы должны мечтать, то тогда утешительная лесть надежды должна быть нам приятнее, чем сумрак отчаяния, тем более что достается нам также даром.

Жизнь докажет ценность американского эксперимента

Письмо к д'Ивернуа. 1795 г.

Я подозреваю, что доктрина, согласно которой только малые государства способны быть республиками, будет решительно опровергнута опытом жизни вместе с другими блестящими заблуждениями, подкреплявшимися авторитетом Монтескье и других политических писателей. Быть может, обнаружится, что для того, чтобы справедливая республика могла быть построена (а это значит, что в ней должны быть надежно обеспечены наши справедливые права, как и все те, которые мы передоверяем правительству), страна должна быть так велика, чтобы никакой местнический эгоизм никогда не смог возобладать на большей части ее территории, чтобы по каждому частному вопросу в ее представительных собраниях всегда складывалось большинство, не имеющее никакой личной заинтересованности в его решении и потому следующее принципам справедливости и правосудия. Чем меньше и малочисленнее общины и общности людей, тем сильнее и судорожнее в них раздоры и стычки.

Нам довелось жить в век, который, быть может, будет особо отмечен в истории благодаря его экспериментам в формах правления, совершавшихся в больших масштабах, чем это когда-либо до сих пор происходило.

Но мы не доживем до их результатов. Мы еще увидим, как будут уничтожены самые большие нелепости, уже осужденные долгим опытом человечества, — такие, как наследственная власть. Но какой будет замена? На это ответят наши дети или внуки. Мы можем довольствоваться в определенной степени лишь уверенностью, что они не попытаются вернуть те из установлений далеких предков, которые только их отцы осмелились отбросить, не используют ничего из того настолько глупого, настолько неправого, настолько угнетающего и губительного для всякой благой цели, единственно ради которой честный человек участвует в деятельности правительства... К несчастью, попытки человечества вернуть себе свободу, которой оно столь долго было лишено, будут сопровождаться насилием, ошибками и даже преступлениями. Но в то же самое время, когда мы будем оплакивать их, мы должны молиться за исполнение нашей цели.

Централизация будет вести к деспотизму

Письмо к Гидеону Грейнджеру. 1800 г.

Наша страна слишком велика, чтобы все ее дела направлялись единственным правительством. Слуги народа, находясь на таком расстоянии вне поля зрения своих избирателей, должны — в силу большой отдаленности — стать не способны успешно справляться с делом и принимать во внимание все его детали, необходимые для успешного управления гражданами; и те же самые обстоятельства, обусловливая собой невозможность установить факт преступления, откроют перед слугами общества широкий простор для коррупции, воровства и расточительства. И я истинно верю, что если бы этот принцип возобладал при том, что в Соединенных Штатах действует общее право... наше единственное правительство стало бы самым развращенным правительством в мире...

Насколько возросли бы возможности для получения выгодных мест, возможности для спекуляций, хищений, создания новых контор и охоты за должностями, если бы вся власть и полномочия отдельных штатов были присвоены общим правительством! Истинная теория нашей Конституции - безусловно, самая мудрая и самая лучшая: каждый наш штат независим во всем, что касается его самого, и объединен в союз относительно всего, что касается других стран и народов. Пусть же наше общее правительство уменьшится до размеров наших зарубежных интересов и пусть наши дела и интересы не будут переплетены с делами других наций во всем, за исключением торговли, с которой сами коммерсанты справятся тем лучше, чем больше им оставят для этого свободы. А наше общее правительство может быть сведено к очень простому учреждению и очень недорогому: несколько простых направлений деятельности и непосредственных обязанностей, которые могут исполняться небольшим числом служащих.

Автобиография. 1821 г.

Однако правительство становится хорошим не в результате сосредоточения или укрепления его власти, а в результате ее правильного распределения. Если бы наша большая страна уже не делилась на штаты, ее необходимо было бы разделить, с тем чтобы каждый штат мог сам делать для себя все, что касается его непосредственно и что он может сделать сам гораздо лучше, чем та власть, что находится вдалеке... Если бы указания о том, когда нам надо сеять и когда — жать, поступали из Вашингтона, то мы вскоре остались бы без хлеба.

III. Принципы

Программа демократа

Письмо к Элбриджу Джерри. 1799 г.

Я стою за сохранение за отдельными штатами всей власти, которая не передана ими Союзу, а за законодательной властью Союз а — ее конституционной доли в разделении властей. Я не за передачу всех прав и полномочий штатов общему нашему генеральному правительству и не за последующую передачу всей этой власти ее исполнительной ветви.

Я — за правительство строго умеренное, экономное и простое, направляющее все, что удается сберечь из доходов государства, на погашение государственного долга; я не за умножение числа государственных служащих и их жалований просто ради того, чтобы правительство могло вербовать себе сторонников и путем всяческих ухищрений увеличивать общественный долг, выдавая это за благо для общества.

Я — за то, чтобы мы полагались в обеспечении внутренней безопасности только на милицейское ополчение до тех пор, пока не случится действительное вторжение извне; я — только за такие военно-морские силы, которые нужны, чтобы оберегать наши гавани и наше побережье от тех опасностей, которые нам известны по испытанному нами опыту; и я не за сохранение бездействующей армии в мирное время, что может внушать чересчур благоговейный трепет чувствам людей и общественным настроениям; я и не за такой военный флот, который благодаря своим расходам и внешним войнам, в которые он вовлечет нас, создаст нам такие государственные долги, что потопит нас под их бременем.

Я — за свободную торговлю со всеми нациями и против политических связей с любой из них, за небольшое или вовсе никакое дипломатическое учреждение. И я не за то, чтобы мы связывали себя новыми договорами с раздорами Европы, не за то, чтобы мы вступали на эту арену резни ради сохранения европейского равновесия или присоединялись бы к союзу королей, воюющих против принципов свободы.

Я — за свободу вероисповедания и против всяких ухищрений, ставящих целью установить легальное преимущество какой-либо одной религии, одной секты над другой. Я — за свободу печати и против всяких нарушений Конституции, ставящих своей целью заставить замолчать силой, а не с помощью доводов разума, голоса наших граждан, справедливо или несправедливо критикующих или жалующихся на поведение лиц, исполняющих данные ими полномочия.

И я за поощрение прогресса науки во всех ее сферах и не за то, чтобы при упоминании священного имени философии поднимался крик: «Лови! Держи!», не за то, чтобы разум человека запугивали страшными историями, отучая его доверять самому себе и приучая безоговорочно полагаться на суждения других; я не за то, чтобы идти назад, а не вперед, в поисках путей улучшения жизни, не за то, чтобы верить, что формы правления, религия, мораль и любая отрасль науки находились на стадии высшего совершенства в века самого темного невежества и что невозможно изобрести ничего более совершенного, чем установленное нашими праотцами.

К этому добавлю, что я искренне желал успеха Французской революции и по-прежнему желаю, чтобы она завершилась установлением свободной и хорошо устроенной республики, но я не оставался равнодушным к жестоким грабежам, которым подвергалась [со стороны Франции] наша коммерция.

Первая забота моего сердца — моя собственная страна. В ней — моя семья, мое достояние и мое собственное существование. За ее пределами у меня нет ни на медный грош интересов или привязанностей и никаких других побуждений отдавать предпочтение одной нации перед другой, кроме одного: насколько более или насколько менее она нам дружественна.

Первая инаугурационная речь.
4 марта 1801 г.

Прежде, чем я приступлю, сограждане, к исполнению обязанностей, которые охватывают все, что дорого вам и представляет ценность для вас, вы вправе узнать, что я считаю основными принципами нашего правительства и, следовательно, какие принципы, по моему мнению, должны определять его деятельность. Я должен изложить их настолько сжато, насколько это возможно, называя общий принцип, но не перечисляя все его ограничения.

Равная и точная справедливость по отношению ко всем людям, независимо от их положения или их убеждений, религиозных или политических;
мир, торговля и честные дружественные отношения со всеми нациями — и никаких опутывающих союзов;
поддержка правительств штатов во всех их правах как самой компетентной администрации во всех наших местных делах и как самой надежной защиты против антиреспубликанских тенденций;
сохранение нашего общего правительства [Соединенных Штатов] во всей его конституционной силе и действенности как надежного оплота нашего мира внутри страны и защиты от опасности извне;
скрупулезное соблюдение права народа избирать [лиц, облеченных общественной властью] — этого мягкого и безопасного средства исправлять злоупотребления и нарушения, которые пресекаются мечом революции там, где мирные средства их лечения не обеспечены;
полное согласие с решениями, принимаемыми большинством,— жизненный принцип республик, который не оставляет никакой другой альтернативы, помимо апелляции к силе — к жизненному принципу и непосредственной причине, порождающей деспотизм;
хорошо дисциплинированное милицейское ополчение— наша лучшая опора во время мира и в первые дни войны, до тех пор пока ему на помощь не подойдут регулярные войска;
главенство гражданских властей над военными;
экономия в государственных расходах, с тем чтобы меньше обременять тех, кто трудится;
честная выплата по нашим обязательствам и долгам, сохранение общественного доверия как священной ценности;
поощрение сельского хозяйства и коммерции как его служанки;
широкое распространение информации и вынесение всех нарушений и злоупотреблений на общественное обсуждение;
свобода религии и религиозных убеждений;
свобода печати;
свобода личности при охране ее неприкосновенности по принципу закона Хабеас корпус;
и суд; совершающий правосудие через коллегию присяжных заседателей, отобранных без пристрастия,—
эти принципы образуют сияющее созвездие, которое взошло над нами и направляло все наши шаги в век революции и реформирования. Ради обретения этих принципов проливалась кровь наших героев, им следовала мысль наших мудрецов. Они должны составлять кредо наших политических убеждений, быть сутью наших гражданских наставлений, пробным камнем для оценки деятельности тех, кому мы доверяем власть и обязанности. И если мы уклонимся от этих принципов по ошибке или в моменты тревог и волнений, то да поспешим мы всякий раз вернуться вновь на тот же путь — единственный путь, который ведет к миру, свободе и безопасному существованию.

Истоки всей власти заключены в народе

Письмо к Дж. Картрайту. 1824 г.

Юм, великий апостол консервативного торизма, говорит: «Вся история и опыт говорят против того, что народ является истоком всей справедливой, имеющей разумное обоснование власти». Но тогда где же еще этот выродившийся сын науки, этот предатель своих собратьев-людей находит источник происхождения справедливой, имеющей должное обоснование власти, если не в большинстве общества? Может быть, в меньшинстве? Или в каком-либо одном индивиде из этого меньшинства?

Наша революция началась на более благоприятной почве. Нам была дана книга с чистыми листами, на которых мы могли писать что хотели. Нам ни разу не понадобилось обращаться к заросшим плесенью архивам, отыскивать пергаментные королевские грамоты или исследовать законы и институты полуварварского прошлого. Мы обращались к законам природы и естества... Нам никогда не дозволяли управлять самими собой. Когда нас вынудили к этому, мы оказались новичками в этой науке... Тем не менее мы установили некоторые, хотя и не все, из ее важнейших принципов. Конституции большинства наших штатов подтверждают, что вся власть исходит от народа; что люди могут осуществлять ее сами во всем, в чем считают себя достаточно компетентными... что они обладают правами на свободу личности, на свободу религии и религиозных убеждений, на свободу собственности и на свободу печати.

Меньшинство имеет равные права с большинством

Первая инаугурационная речь.
4 марта 1801 г.

Все мы также должны хранить в своей памяти и другой священный принцип: хотя воля большинства должна преобладать во всех случаях, эта воля, чтобы сохранить свою правоту, должна быть разумной и обоснованной; мы должны помнить, что меньшинство обладает равными правами, которые в равной мере должны защищать равные законы, и что нарушение их будет означать угнетение. Поэтому, сограждане, будем едины сердцем и разумом. Вернем нашим отношениям в обществе ту гармонию и расположение друг к другу, без которых свобода и даже сама наша жизнь мрачны и тоскливы. И давайте подумаем о том, что, изгнав из нашей земли ту религиозную нетерпимость, которая столь долго обходилась человечеству страданиями и кровью, мы все еще мало чего добились, если мы допускаем у себя столь же злобную и способную на столь же ожесточенные и кровавые преследования политическую нетерпимость.

Закон большинства священен

Письмо к барону фон Гумбольдту. 1817 г.

Первый республиканский принцип состоит в том, что lех-majoris partis* — это фундаментальный закон всякого общества, состоящего из индивидов, обладающих равными правами; что волю общества, выраженную большинством с перевесом в один голос, необходимо считать столь же священной, как если бы она была единогласной,— это первый по важности урок, который мы, однако, усваиваем последним. Стоит лишь раз пренебречь этим законом — и не останется никакого другого, кроме закона силы, который неизбежно заканчивается военным деспотизмом. Такой была история Французской революции.

*Закон большинства (лат.).

Истинные принципы

Письмо к С. Керчевалю. 1816 г.

Необходимо лишь установить верные принципы и соблюдать их неуклонно. Пусть вас не заставят отказаться от них ни тревоги робких, ни карканье богатых по отношению к власти народа. Если сверяться с опытом, то рассмотрите тщательно деятельность пятнадцати или двадцати различных наших правительств в Соединенных Штатах за сорок лет и затем попытайтесь указать мне, где у нас народ натворил хотя бы половину тех бед, за зти сорок лет, которые мог бы натворить один-единственный деспот всего за один год; или укажите, где у нас случилось хотя бы вполовину меньше тех мятежей и восстаний, тех преступлений и экзекуций, которые на деле произошли за те же годы в любой отдельной стране под управлением королевского правительства. Истинный фундамент республиканского правительства — это равные права каждого гражданина, на самого себя и на свою собственность и на распоряжение самим собой и своей собственностью. Проверьте этой меркой каждую статью нашей Конституции и посмотрите, полагается ли она непосредственно на волю самих людей. Сократите количество депутатов в вашем законодательном собрании до разумной численности, при которой можно вести всестороннее, но упорядоченное обсуждение дел. Пусть каждый, кто платит налоги или несет обязанность исполнять воинский долг в случае необходимости, получит свое справедливое и равное право быть избранным. Пусть они за короткие периоды времени либо успешно проходят испытательный срок, либо смещаются с должности. Пусть должностное лицо, осуществляющее исполнительную власть, избирается теми законодателями, чьим уполномоченным оно является, и на тот же самый срок, что и они; и не предоставляйте ему ширму в виде какого-нибудь совета или совещательной коллегии, за которой оно смогло бы укрываться от ответственности.

Письмо к Дикинсону. 1801 г.

Мои принципы таковы, что и всегда принимаемые республиканцами: не допускать отстранения кого-либо от должности из-за одного только различия в политических мнениях. Должностные злоупотребления и попытки оказывать официальное давление с целью повлиять на свободные выборы — вот достаточные причины для смещения с должности.

Письмо к Г. Грейнджеру. 1801 г.

Чтобы выстоять против этого (грозной фаланги тех, кто выступает против республиканских принципов нашей Конституции), необходимо также собрать в фалангу многие таланты и высокие человеческие качества людей нашей страны. Мое желание — собрать вокруг администрации как можно больше людей способных и пользующихся общим уважением... Не предоставлять ни одной должности людям второго сорта. Хорошие принципы, умно и честно проводимые администрацией, не могут не привлечь наших сограждан на сторону того порядка вещей, который мы стремимся поддерживать.

Письмо к д-ру Уолтеру Джонсу. 1801 г.

Я отдаю себе отчет в том, насколько мне... не удается провести те реформы, которые предложил бы разум и одобрил опыт, если бы я был волен делать то, что считаю наилучшим. Но когда мы задумываемся о том, как это трудно — привести в движение гигантскую машину общества или изменить ее движение, насколько это невозможно — вдруг добиться, чтобы понятия и представления целого народа стали идеально правильными, мы начинаем понимать мудрость слов Солона: нельзя пытаться сделать разом больше добра, чем народ сможет перенести.

Письмо к Натаниелю Найлсу. 1801 г.

Последняя глава нашей истории преподносит человечеству урок совершенно нового свойства. Времена были ужасными, но они доказали ту полезную истину, что хороший гражданин никогда не должен отчаиваться в своем обществе. Сколько хороших людей покинули нас, как покидают гибнущий корабль. Все это служит новым доказательством ложности доктрины Монтескье, утверждающей, что республиканский строй может сохраняться лишь в стране с небольшой территорией. Истинно обратное. Если бы наша территория составляла даже третью часть того, чем мы на самом деле располагаем, нас бы уже не стало. Но в то время, как неистовство и заблуждения словно эпидемия захватывали определенную часть страны, все остальное оставалось здоровым и нетронутым и люди могли выстоять до тех пор, пока их собратья не избавлялись от временного наваждения.

Американский народ — хозяин своей судьбы

Письмо к Дюпону де Немуру. 1816 г.

Мы в Соединенных Штатах, знаете ли, демократы — конституционно и сознательно. Мы считаем существование общества одной из естественных потребностей человека, с которой он создан, считаем, что он наделен теми способностями и качествами, которые позволяют ему удовлетворять эту потребность в согласии с другими людьми, нуждающимися в том же самом; что когда благодаря этим своим качествам человек добивается образования общества, он делает одно из своих личных приобретений, над которым получает право управления и контроля — разумеется, совместно со всеми теми людьми, в согласии с которыми он это общество создавал и кого он может отстранить от пользования или управления им не более, чем они — отстранить его.

Мы полагаем, опыт доказал, что для массы индивидов, образующих общество, безопаснее оставлять за собой законные права распоряжаться всеми теми делами, в которых они считают себя компетентными, и лишь право распоряжаться остальным — делегировать избираемым ими депутатам, которых в случае утраты доверия они могут сами же непосредственно и отозвать. Исходя из этого наш народ, наши люди (под этими словами мы подразумеваем всю массу индивидов, составляющих общество), считающиеся по праву способными судить о фактах повседневной жизни, сохраняют за собой и роль судей по факту в составе жюри присяжных заседателей; в то же время, поскольку не каждый человек способен управлять и распоряжаться делами, требующими интеллекта выше обычного уровня, но вместе с тем способен здраво судить о достоинствах и человеческих качествах других, люди у нас избирают для управления собой своих представителей, одних — непосредственно, других — через избранных ими выборщиков.

Мы с вами оба думаем о людях как о наших детях. Но вы любите их как малолетних детей, которых вы боитесь предоставить самим себе без присмотра няни, а я — как взрослых людей, которых я предоставляю свободному самоправлению.

Фундаментальные права американских граждан

Письмо к Корэю. 1823 г.

Я указывал, что конституции нескольких наших штатов различаются в некоторых частностях. Но существуют Определенные принципы, в которых все мы согласны и которые мы бережем как жизненно важные для сохранения жизни, свободы, собственности и безопасного благополучия гражданина.

1. Свобода религии и религиозных убеждений, ограниченная лишь в действиях, нарушающих права других людей на ту же самую свободу.

2. Свобода и неприкосновенность личности, гарантирующая человека от тюремного заключения или других физических стеснений по любым иным причинам и поводам, кроме предусмотренных законами страны. Это предусматривается действием хорошо известного закона о Хабеас корпус,

3. Суд присяжных — самый лучший из всех охранителей прав личности, собственности и доброго имени любого человека.

4. Принадлежность права издавать законы и устанавливать налоги исключительно избранным представителям народа.

5. Свобода печати, ограниченная одной только судебной ответственностью за ущерб, неоправданно нанесенный личности частного человека. Этот грозный надзиратель за государственными и общественными деятелями привлекает их к суду трибунала общественного мнения и мирным образом проводит реформы, которые иначе пришлось бы совершать с помощью революции. Это также и лучшее средство для просвещения разума человека, развития его как рационального, морального и общественного существа.

Демократическая общественная мораль

Письмо к Дж. Мэдисону. 1789 г.

Утверждать в свое оправдание, что справедливое чувство благодарности никогда не может входить в соображения национальной политики — значит воскрешать принцип, похороненный столетия тому назад вместе с родственными ему принципами, признающими законность убийства, отравления, лжесвидетельства и т. п. Все это были узаконенные принципы в средние века, разделившие древнюю и современную цивилизацию, но они рухнули и в восемнадцатом веке вызывают оправданный ужас. Мне известен только один кодекс человеческой морали, сохраняющий свою силу независимо от того, действует ли человек в одиночку или коллективно. Тому, кто говорит: «Я буду негодяем, когда буду действовать вместе с сотней других людей, но буду честным человеком, действуя сам по себе, в одиночку», поверят лишь в первом, а не в последнем его обещании. Я скажу вместе с поэтом: «Hic niger est, hunc tu Romane covato» *.

Если моральные принципы, соблюдаемые одним человеком, порождают справедливую и верную линию личного поведения, почему же моральные принципы, соблюдаемые ста людьми, не должны порождать правильную линию поведения ста человек, когда они действуют вместе?

* «Он черен, его ты, римлянин, бойся» (лат.). (Гораций. Сатиры 1, 4, ст. 85.) Цитируя Горация по памяти, Джефферсон допустил ошибку в последнем слове: следовало писать «саvеtо».

Свобода открытой дискуссий и обмена мнениями

Письмо к Бенджамину Уорингу. 1801 г.

В любой стране, где человек свободен мыслить и говорить, различия во мнениях происходят из-за различий в восприятии и несовершенства человеческого разума. Но эти различия, когда они свободно допускаются, как это происходит в нашей счастливой стране, очищают сами себя в свободной дискуссии и становятся чем-то вроде облаков, плывущих по небу над нашей землей, после которых мы видим наши горизонты еще ярче, еще яснее. Любовь к порядку и повиновение законам, столь характерные для граждан Соединенных Штатов, служат верным ручательством внутреннего спокойствия в стране, а право участия в выборах, если оно будет охраняться как гарантия нашей безопасности, мирным образом рассеет все расчеты подорвать Конституцию, продиктованную мудростью и опирающуюся на волю народа. Эта воля — единственный законный фундамент любого правительства.

Право всеобщего голосования

Письмо к Дж. Муру. 1800 г.

Мое мнение всегда склонялось в пользу [всеобщего права голоса]. Но все же я знаю честных и искренних людей, которые считают, что обладание некоторой собственностью необходимо для независимости ума, и выступают за ограничение избирательного права имущественным цензом. Я уверен, что мы сможем уменьшить опасность продажи и покупки голосов при выборах, сделав число голосующих слишком великим для любой попытки подкупа. Я могу добавить к этому, что еще не наблюдал, чтобы человеческая честность увеличивалась по мере роста богатства человека.

Письмо к М. Пейдж. 1795 г.

Я не верю, как Ларошфуко и Монтень, что из пятнадцати человек четырнадцать — негодяи... Но я всегда обнаруживал, что негодяи занимают наивысшее положение... среди тех, кто, выбираясь наверх из свинского большинства, всегда устраивается удобно на местах, дающих власть и выгоду. Эти негодяи начинают с того, что выкрадывают у людей доброе мнение о самих себе, а затем крадут у них право взять это мнение назад, изобретая соответствующие законы и объединяясь в союзы против самих этих людей и народа.

Чувство справедливости

Письмо к Ф. У. Гилмеру. 1816 г.

Человек создан для общения с другими людьми, но общение с другими нельзя поддерживать, не имея чувства справедливости; это означает, что человек должен был создаваться как существо, обладающее чувством справедливости. Есть одна ошибка, которую совершало большинство тех,. кто размышлял о формах правления и правительствах, и которую благодаря хорошо известному состоянию общества наших индейцев еще раньше следовало исправить. В своих гипотезах о происхождении правительства эти исследователи делали предположение, что оно начиналось с патриархальной или монархической своей формы. Наши индейцы очевидным образом находятся в том естественном состоянии, когда они миновали стадию ассоциации одной семьи, -но, однако, они не подчиняются власти никаких позитивных законов или какому-либо признанному должностному лицу, обладающему исполнительной властью. Каждый из них абсолютно свободен следовать своим собственным склонностям. Но если при этом он нарушает права других, он в легких случаях наказывается неуважением своего общества, или, как мы бы сказали, общественным мнением; если же нарушение серьезно, виновного побивают томагавками как опасного врага. Вожди руководят ими исключительно силой влияния своего характера; индейцы же по своему выбору следуют за тем, о чьей мудрости или способностях, проявляемых на войне, они имеют наивысшее мнение.

Чем меньше роль правительства, тем лучше

Заметки о штате Виргиния. Вопрос XI
[1787 г., испр. издание]

...[Индейцы] разделены на множество небольших общин... они никогда не подчинялись никаким законам, никакой принудительной власти, никакому подобию правительства. Единственное, что ими руководит,— это их обычаи и то нравственное чувство правильного и неправильного, которое, подобно ощущению вкуса или осязанию, свойственно природе каждого человека. Нарушение их наказывается презрением, изгнанием из общества... Хотя такой вид принуждения и может показаться несовершенным, но преступления среди индейцев случаются очень редко. До тех пор пока будет возникать вопрос: при отсутствии ли законов, как у американских дикарей, или при их чрезмерном обилии, как у цивилизованных европейцев, человек подвергается наибольшему злу, — тот, кто наблюдал и то и другое, будет утверждать, что при последнем. Овцам живется лучше, когда они предоставлены самим себе, чем когда они находятся под опекой волков. Можно говорить о том, что большие общества не могут существовать без правительства. Дикари поэтому дробят их на малые.

IV. Республиканизм

Что такое республика?

Письмо к Дж. Тейлору. 1816 г.

Необходимо признать, что термин республика получает весьма расплывчатое значение в каждом языке. Взгляните на самоназвавшиеся республики в Голландии, Швейцарии, Генуе, Венеции, Польше. Если бы от меня потребовалось придать этому термину точный и вполне определенный смысл, я бы сказал ясно и просто: это такое устройство общества, где правление осуществляется массами граждан, действующих лично и непосредственно в соответствии с правилами и нормами, установленными их большинством, и что каждая форма правления является или в большей или в меньшей степени республиканской в прямой зависимости от того, насколько больше или меньше она включает в себя этот ингредиент — прямое, непосредственное действие самих граждан. Такое правление, очевидно, ограничивается очень узкими пределами пространства и населения. Я сомневаюсь, будет ли оно работоспособно в масштабах, превышающих тауншип в Новой Англии.

Первое отступление от этой чистой элементарной формы — которая, подобно чистой, животворной основе воздуха, не может сохраняться сама по себе — будет такое правление, при котором власть правительства будет разделена и каждая из ее раздельных функций будет осуществляться представителями народа, избранными или рго hас viсе *, или на такой короткий срок, чтобы он гарантировал исполнение ими своего долга выражать волю своих избирателей. Эту форму я рассматриваю как наибольшее приближение к республике в ее чистом виде, применимую на практике в масштабах большой страны или большого населения. И мы располагаем примерами тому, закрепленными в конституциях некоторых наших штатов, которые, если не будут подорваны вмешательством духовенства, докажут превосходство этой формы правления над всяким смешением любых других элементов; и даже если она обнаружит недостатки, то не в большей, а лишь в равной мере с другими формами, оставаясь при этом лучшей из них.

* Здесь: специально для этой цели (лат.).

Другие оттенки республиканизма выражаются в других формах правительства, где представители граждан, осуществляющие исполнительную, судебную и законодательную функции, как и различные функции последней, либо избираются народом более или менее непосредственно, на более длительные сроки или даже пожизненно, либо получают на это наследственное право; в иных случаях происходит смешение властей — зависимых и независимых от народа. Чем дальше они отходят от принципа прямого и постоянного контроля со стороны граждан, тем менее республиканским будет правительство; очевидно, ничего республиканского нет там, где власть наследственная, как во Франции, в Венеции и т. д., или же самоизбирающаяся, как в Голландии; и мало республиканского там, где избираются пожизненно,— тем меньше, чем больше проходит времени после выборов.

В наиболее чистой форме республиканский характер нашего собственного государства выражен в палате представителей. Сенат выражает его в равной степени в первый год после своего избрания, в меньшей степени — на второй год и т. д. Исполнительная власть выражает его еще менее, потому что не избирается народом непосредственно. Власть судебная — всерьез антиреспубликанская из-за пожизненных сроков для судей; общенациональные же вооруженные силы, как вы знаете, создаются военными лидерами, безответственными перед всеми, кроме самих себя. Добавьте к этому порочные уставы наших местных судов (под юрисдикцию которых подпадают отправление правосудия, исполнительные власти, налогообложение, полиция, военные назначения на должности в графствах и вообще почти все, что составляет нашу повседневную жизнь), которые сами назначают себя, сами продлевают свои полномочия, где судьи сохраняют свои должности пожизненно,— все это при невозможности прервать постоянное засилье любой группировки, однажды завладевшей судейскими креслами. На деле же люди, осуществляющие исполнительную, судебную и военную власть в соответствующих графствах, а также сумма всех графств и образуют государство. И еще добавьте к этому, что одна вторая наших собратьев, несущих военную службу и платящих налоги, лишена, подобно илотам [Спарты], права избирать своих представителей,— как будто общество создается ради земли, которой кто-то владеет, а не ради людей, которые ее населяют, или как будто бы одна половина населяющих ее людей может избавиться от прав и воли другой половины без ее согласия.

«Из чего состоит государство?
Не из вздымающихся ввысь брустверов и укрепленных высот,
Не из толстых стен и крепостных ворот,
Не из гордых городов с их коронованными шпилями и башнями!
Нет, — из людей, высокоразумных людей;
Из людей, что знают свой долг,
Но знают и свои права и, зная, смеют отстаивать их и хранить!
Они создают государство. Из них оно состоит».

Является ли американское правительство республиканским?

Письмо к Дж. Тейлору. 1816 г,

Если же степень контроля со стороны народа над учреждениями своего правительства должна служить мерой его республиканского характера — а я признаюсь, что не знаю никакой иной меры, — тогда мы должны согласиться, что наше правительство является намного менее республиканским, чем следовало бы ожидать; другими словами, что наш народ обладает возможностью регулярно контролировать своих полномочных лиц в меньшей степени, чем того требуют их права и интересы. И это я отношу не за счет недостатка в склонности к республиканским формам правления у тех, кто создавал наши конституции, а за счет подчинения истинного принципа европейским авторитетам, .размышлявшим о правительственном устройстве, чьи опасения по адресу народа были вызваны знанием населения их собственных, европейских, больших городов и чьи опасения были неоправданно сохранены в ущерб независимым, счастливым и потому склонным поддерживать общественный порядок гражданам Соединенных Штатов.

Я очень боюсь, что золотое время для исправления этих ложных отклонений прошло. Функционеры, осуществляющие власть в обществе, редко испытывают склонность сокращать полномочия власти, и неорганизованное движение за своевременное внесение поправок вряд ли преодолеет организованную оппозицию. Нам все время говорят, что все идет хорошо: зачем же тогда что-то менять? «Сhi sta bene, no si muove»,— сказал итальянец («Кому стоять хорошо, незачем двигаться)». Это верно, и я вполне уверен, что все у нас шло бы хорошо даже при абсолютном монархе, пока сохранялся бы наш нынешний характер — стремление к порядку, трудолюбие и миролюбие — и если бы нас сдерживало соответствующее настроение народа. И пока таков дух нашего народа, мы должны принять меры против возможных последствий его деградации. Будем надеяться, что это еще будет сделано, и не будем терзаться опасениями бед, которые, быть может, никогда не случатся.

Рассматривая таким образом сущность термина республика, вместо того чтобы сказать, как водится: «Это может означать все или ничего», мы можем сказать правдиво и осмысленно: правительства и формы правления являются более или менее республиканскими в зависимости от того, в большей или меньшей степени включают они элемент народных выборов и народного контроля. И поскольку я верю, что масса граждан — самое надежное хранилище их прав, что хитрости и обман со стороны граждан куда менее опасны, чем те, что проистекают из эгоизма людей, которым они доверяют власть, я — сторонник того правительства и той формы правления, которые в наибольшей степени включают этот элемент.

V. Политические партии

Аристократы и демократы

Письмо к Г. Ли. 1824 г.

Люди по своей натуре естественно делятся на две части.

1. На тех, кто боится людей, не доверяет им и желает лишить народ всякой власти, сосредоточив ее в руках высших, классов. Во-вторых, на тех, кто не отделяет себя от своего народа, доверяет ему, ценит его и относится к людям как к честным н надежным собратьям, хотя и не считает их всех самыми мудрыми хранителями общественных интересов. Эти две партии существуют в каждой стране; и в каждой стране, где им предоставлена свобода мыслить, говорить и писать, они будут заявлять о себе. Зовите их либералами и сторонниками рабства, якобинцами и ультра, вигами и тори, республиканцами и федералистами — все равно это будут те же две партии, преследующие те же самые цели. Имя аристократов или демократов будет последним для них и именем истинным, выражающим всю суть.

Политические партии существенно необходимы демократии

Письмо к Дж. Тейлору. 1798 г.

В каждом свободном и мыслящем обществе должны быть — такова природа человека — противостоящие партии, горячие споры и несогласия; и одна из сторон в большинстве случаев должна будет одерживать верх над другой на более или менее длительный промежуток времени. Может быть, такое разделение на партии необходимо, чтобы одна сторона бдительно наблюдала и сообщала народу о действиях другой. Но если в период
временного преобладания одной партии другая будет обращаться к средствам раскола Союза, никакое федеральное правительство никогда не сможет существовать.

Если для того, чтобы избавить себя от нынешнего господства Массачусетса и Коннектикута, мы разрушим Союз, то прекратится ли на этом все зло? Предположим, штаты Новой Англии сами отделились; изменится ли наша натура? Разве мы, живущие южнее, не останемся по-прежнему все теми же людьми, со всеми человеческими страстями?

Мы тут же увидим, как в оставшейся урезанной конфедерации возникнут Пенсильванская и Виргинская партии, и сознание общества вновь будет захвачено тем же партийным духом. А какие козырные карты окажутся на руках у той партии, которая будет вечно угрожать другой, что, если не будет сделано то-то и то-то, она присоединит свои территории к своим северным соседям...

И потому, сознавая, что на свете еще никогда не бывало такого человеческого сообщества, которое бы не ссорилось с другим, начиная с конфедерации наций и кончая городским собранием или церковным приходом; отдавая себе отчет в том, что мы всегда должны иметь кого-нибудь, с кем могли бы ссориться, я бы скорее предпочел сохранять для этой цели наших партнеров из Новой Англии, чем переносить наши потасовки и перебранки на других.

Две политические партии Америки

Письмо к Джону Уайзу. 1798 г.

Две политические секты возникли в Соединенных Штатах: одна убеждена, что именно правительство, власть исполнительная, из всех видов властей при нашей форме правления нуждается в наибольшей поддержке; другая же считает, что это вид власти, как и в английском правительстве, и без того уже слишком силен для всех остальных, предусмотренных республиканскими разделами нашей Конституции... Первую из них называют федералистами, иногда — аристократами или монократами, а иногда — тори, наподобие такой же секты при английском правительстве, придерживающейся точно такого же направления. Вторые же — республиканцы, а также виги, якобинцы, анархисты, дезорганизаторы и т. д. Эти названия обычно используются большинством людей... Люди самой высокой честности и безупречной совести есть на той и на другой стороне; и что касается меня, то я скажу, не греша против правды: политические догмы никогда не лишали порядочного и хорошего человека уважения в моих глазах.

Письмо к Абигайль Адамс. 1804 г,

Я отношусь с самой широкой терпимостью к праву других расходиться со мной во взглядах и мнениях и не вменяю им это в преступление. Мне слишком хорошо знакомы слабость и неуверенность человеческого ума, чтобы я поражался различию в результатах, к которым он приходит. Обе наши политические партии — по крайней мере, честная часть их — согласны по совести в одном и том» же: их цель — благо общества; но они существенно расходятся в том, что считают средствами достижения этого блага. Одна сторона... более всего опасается невежества народа; другая — эгоизма и себялюбия правителей, независимых от народа. Кто прав, покажут время и опыт. Мы считаем, что этот эксперимент в одном отношении предпринимался не раз, испытывался достаточно долго и доказал, что он не способствует благу людей; в другом же отношении этот эксперимент не был испытан достаточно долго и справедливо. Наши оппоненты уверены в обратном. К какому мнению примкнет большинство нации, то и должно возобладать. Моя озабоченность всем этим никогда не уведет меня от использования только справедливых и честных средств, от правды и разума; и эта озабоченность никогда не уменьшала ни моего уважения к моральным достоинствам людей, ни моей привязанности ни к одному из друзей, за исключением тех, кто сам первым отстранился от меня.

Основные различия между двумя партиями

Письмо к судье Джонсону. 1823 г.

Факт заключается в том, что при разработке нашей формы общественного правления многие из нас основывали свои политические мнения на европейских сочинениях и европейской практике, веря в то, что опыт старых стран, в особенности Англии, хоть она и была нам тогда враждебна, послужит нам надежным проводником в пути, а не просто в качестве теории. Доктрины Европы приводили к выводу, что люди в больших сообществах не могут соблюдать ограничения, налагаемые требованиями порядка и справедливости, иначе как будучи принуждены к этому силой, физической и моральной, находящейся в распоряжении властей, не зависящих от их воли. Отсюда эта организация власти королей, наследственного благородного сословия и священнослужителей. Более того, чтобы успешно сдерживать звериную силу народа, эти люди считали необходимым обеспечивать его подчинение тяжелым трудом, нищетой и невежеством, отбирая от него, как от рабочих пчел, столь много из им заработанного, чтобы непрестанный труд оставался для него всегда необходимым и, принося достаточно много, оставлял бы самому народу лишь возможность поддерживать скудное и жалкое существование. А заработанные народом средства эти люди употребляли на то, чтобы в блеске великолепия и праздности поддерживать свой порядок и свой привилегии, чтобы зачаровывать этим глаза народа, возбуждать в людях смиренное обожание и покорность себе как существам высшего порядка.

Хотя и немногие из нас настолько далеко продумывали свои мнения, но в той или иной степени это делали многие. И на конвенте, где формировался образ нашего правления и характер нашего правительства, они стремились натягивать бразды власти настолько туго, насколько могли, стремились уменьшить зависимость функционеров союза от их избирателей и подчинить им функционеров штатов, ослабить те средства поддерживать устойчивое равновесие между двумя уровнями власти [общенациональным и местным], которые были бы в распоряжении штатов, хотя большинство участников конвента и считали такое равновесие желательным. Поэтому постоянной целью федеральной партии и было стремление установить на практике ту власть, которую нация отвергла, стремление деформировать в соответствии с собственными желаниями те полномочия, которые этой власти на деле были даны. Наша же партия [республиканская], напротив, преследует своей целью поддержание воли большинства делегатов конвента и самого народа. Мы верим вместе с ними, «то человек — животное разумное, от природы наделенное правами и врожденным чувством справедливости; что его можно удержать от ложного и дурного и охранить на правом пути с помощью умеренной власти, доверенной лицам, которые избираются им самим и сохраняют свои полномочия в зависимости от его собственной воли. Мы уверены, что сложная организация власти королей, аристократов и священников не является ни самой мудрой, ни самой лучшей для того, чтобы человек в обществе становился счастливым; что мудрость и добродетель не передаются по наследству; что декоративные украшения такой машины власти столь дороги, что поглощают то, что заработано трудом1 и прилежанием, поглощают то, что этой машине надлежало оберегать; и мы уверены, что благодаря неравенству, которое эта машина производит, свобода подвергается гонениям.

Мы верим, что людьми, пользующимися в свободе и безопасности всеми плодами своего прилежания и труда, связанными всеми своими интересами с законом и порядком, привыкшими думать сами за себя и следовать доводам своего разума,— такими людьми легче и надежней управлять, чем если бы их умы питались ошибочными представлениями, были бы унижены и испорчены невежеством, нуждой и угнетением, как это происходит в Европе. Поэтому ценить народ и заботиться о нем — принцип нашей партии. Боязнь народа и недоверие к нему — принцип той, другой, партии. Представляя собой людей, обладающих землей и трудящихся на ней, мы заинтересованы в правительстве закона и порядка ничуть не меньше, чем обитатели городов — оплотов федерализма. Были ли наши усилия спасти и сохранить принципы и форму нашей Конституции успешно действующими — пусть ответ на этот вопрос дадут нынешняя республиканская свобода, порядок и благополучие в нашей стране.