ВУДИ ГАТРИ
 
ПОЕЗД МЧИТСЯ К СЛАВЕ
 
 
::: agitclub ::: sing out::: woody guthrie
 
 
ПОЕЗД МЧИТСЯ К СЛАВЕ
 
 
 
 
 
 


БОЙЦЫ В ПЫЛИ


Вместе с парнями всех цветов и оттенков я трясся в товарном вагоне. Мы вставали. Ложились. Валились друг на друга. Пользовались друг другом вместо подушки. Я чувствовал кислый запах едкого пота, пропитавшего мою рубашку и брюки цвета хаки, спецовки, робы и жеваную грязную одежду других парней. Во рту полно было серой пыли, которая дюймовым слоем лежала по всему полу вагона.

Мы смахивали на заблудившуюся команду покойников, которые возвращаются на кладбище. Усталые, злые и мрачные, сквернословящие и хмурые, прожаренные сентябрьским солнцем, орущие и читающие проповеди. Одни бурно размахивали в облаках пыли руками и вопили. Другие были слишком голодны, усталы, больны и даже пьяны, чтобы держаться на ногах. Поезду, внеочередному и срочному, была открыта зеленая улица. Наш вагон, прозванный бродягами «плоскодонкой», принадлежал к категории тряских. Я ехал в хвосте - больше пыли, но не такая жара. Колеса отстукивали такт в шестьдесят миль в час. Сквозь рев голосов, сквернословие и гул доносилось позвякивание снизу, когда колеса проскакивали через стыки рельсов.

Наверно, человек десять или пятнадцать горланили песню:

Наш поезд не для гадов,
Игроков и конокрадов;
Наш поезд мчится к славе,
Мчится!

- Одна чертова плоскодонка во всем окаянном поезде, так мы, конечно, тут как тут!

Плотный парнишка с городским выговором стоял, покачиваясь, около меня и рылся в брюках в поисках кисета.

- Пешком хуже! - Я сидел около него, - Ничего, что гриф моей гитары торчит перед твоей физией?
- Не-а. Давай наяривай. Ты какие песни поешь? Популяр, что ли?
- Благодарствую, уже покурил, - Я покачал головой.
- Нет. Войну не выиграешь такой сладкой музыкой!
- Для белоручек, да? - Он послюнил бумагу, - Все больше шуточки-прибауточки, да?
- Точно. - Я подтянул гитару к коленям. - Потребуется что-нибудь посильнее, чем кретины-остряки, чтобы выиграть эту войну! Потребуется работа!
- По тебе, малый, не скажешь, что ты набил мозоли работой! - Он с силой выпустил дым из ноздрей и погасил спичку каблуком. - Ты-то хоть знаешь, с чем ее едят, работу?
- Вот что, мистер, я вкалывал не меньше тебя или кого-нибудь другого! - Я сунул ему под нос свою ладонь. - А вот и доказательство - мозоли!
- Почему тебя не призвали?
- Не смог проскочить медицинскую комиссию. Никогда не умел договариваться с этими джентльменами.

Блондин лет сорока пихнул меня локтем в левый бок и сказал:
- Вы вроде говорите о войне. У меня такое предчувствие, что не пройдет и пары минут, как вы понюхаете войну, не сходя с этого места.
- Почему ты думаешь? - Я поглядел вокруг.
- Парень! - Он вытянул ноги, чтобы покрепче опереться о стенку, и я заметил на одной ноге стальную скрепу. - Меня прозвали Беляком Калекой - Предсказателем Драк!
- Предсказателем Драк?
- Да. Я могу предсказать потасовку па улице за три квартала. Могу предсказать побоище двух банд за час до того, как оно начнется. Я предупреждаю ребят, и они знают, на кого ставить.
- И сейчас пахнет дракой?
- Еще какой! Здоровущей. С кровью. Минут через десять.
- Эй! Тяжеловес! - Я пихнул здорового парня справа от меня. - Беляк говорит, что пахнет большой дракой!
- А ну его! Не обращай внимания на эту хромую крысу. Он просто набрался болеутоляющих таблеток. В Чикаго мы называем его БТ Беляк. Не знаю, как его прозвали здесь, в Миннесоте!
- Брешешь, собака! - Калека поднялся на ноги и стал, покачиваясь, перед нами. - А ну встань! Я размозжу твою паршивую башку! Получишь так, что ноги отвалятся!
- Спокойно, парень, спокойно, - Здоровяк уперся подошвой в живот Предсказателя, держа его на расстоянии. - Я не хочу бить калеку!
- Поосторожней, вы! Споткнетесь и свалитесь на мою гитару! - Я чуть подвинулся. - Ничего себе предсказатель! Предскажешь, а потом, если ничего нет, сам завариваешь кашу!
- Я вот сейчас как тресну этой бренчалкой по твоей паршивой кудрявой башке!

Калека шагнул ко мне, смеясь и размазывая цементную пыль по лицу. Потом скорчил презрительную рожу и сказал:
- Я несчастный бродяга? Верно! Черт возьми, верно! Это мое право! Посмотри на эту ногу. Высохла вся! А ты слишком подлая душа, чтобы зарабатывать на жизнь честным трудом! Сукин сын! Поэтому и болтаешься по заведениям, пускаешь шапку по кругу и клянчишь у работяг чаевые!
Я сказал:
- А иди ты в болото!
- Нет, я вот куда сяду! - Он показал на гитару, которая лежала у меня на коленях. - Сяду прямо на тебя, черт возьми!

Я схватил гитару и отдавил ноги трем или четырем парням как раз вовремя: Беляк повернулся спиной и треснулся задом об пол, завопив при этом во всю мочь. Я пошел по вагону, стараясь удержаться на ногах и не выронить гитары. В конце концов я свалился на старика, съежившегося у самой стенки. Он застонал и сказал:
- Распроклятый вагон! В таком я еще не ездил.
- Почему бы тебе не лечь? - Мне пришлось опереться о стенки, чтобы не упасть.
- Грыжа. Стоя легче.

Пятеро или шестеро ребят, на вид лесорубы, с руганью проталкивались через вагон. «Хватит с меня пыли!», «А ну, посторонись!», «С дороги! Мы хотим в тот конец вагона!»
........................

- Я как раз тебя ищу, мистер музыкант, - произнес кто-то за моей спиной. Я почувствовал, как чье-то колено уперлось мне в спину и нажимает все сильнее, так что я все больше высовываюсь из двери.
- Может, ты думал, что я забыл про ту бутылку бензина? Сейчас я спихну тебя с этого поезда!
Я уцепился за руку негра.
- Поосторожнее, ты, идиот несчастный! Что ты делаешь? Хочешь скинуть меня? Я сейчас встану и оторву тебе голову! Не лягайся!

Он поставил ногу мне на плечо и толкнул меня из двери. Я качнулся к негру и обеими руками оперся о его руки; кожаный ремень гитары выскользнул. Мои ноги болтались в вершке от земли. Когда упала гитара, я должен был высвободить одну руку, чтобы схватить ее. Негр уцепился за дверь, чтобы не вылететь. Мне было видно, как он выгибается назад изо всех сил и плашмя вытягивается на полу. Это позволило мне чуть-чуть приблизиться к двери. Я знал, что он втащит меня обратно, если мне удастся продвинуться дальше. Я взглянул вниз. Подо мной проплывала земля. Поезд замедлял ход. Негр и я сделали еще одно невероятное усилие, чтобы втащить меня в дверь.

- Держись, парень! Держись! - сквозь зубы приговаривал он.
- Не пройдет! - Паренек присел на корточки и обеими руками надавил на плечи негру, - сейчас вы у меня оба вылетите отсюда!

Негр пронзительно закричал:
- Э-э-э-э! Караул!
- Чччерт! Не надо! - Я почувствовал, как моя левая рука, обвитая вокруг руки негра, слабеет - рука, которая отделяла меня от могилы размером шесть на три.
- Сейчас вы оба попутешествуете! Всего вам! И пошли вы к черту! - Парень закусил язык и всей своей тяжестью надавил на плечи негра.

Поезд, замедляя ход, резко затормозил, и все повалились с ног. Люди попадали друг на друга, продолжая махать кулаками, рассекая ими воздух. Две дюжины парней упали и с размаху ударились об пол, сдирая кожу и волосы. Текла кровь, забрызгивая всех кругом. В руки и лица катающихся по полу мужчин вонзались занозы.
Парни пригоршнями загребали кожу на лицах других и скручивали ее ногтями до тех пор, пока кровь запекалась в пыли. Они катались по полу, стукаясь головой о стены, продолжая драться вслепую, а их легкие, глаза, уши, рот были полны цементной пыли. Они наступали на слабых, надрывались, топтали друг друга шипами своих башмаков лесорубов или железнодорожников. Я почувствовал, что выпадаю из державшей меня руки негра.

Еще один рывок тормоза, поезд дернулся и заставил парня отпустить плечи негра. Из-за сотрясения парень, как лягушка, перелетел с того места, где он сидел на корточках, через меня и негра и через крутую железнодорожную насыпь, покатился, взрывая вокруг себя землю, и наконец, словно шина, оторвавшаяся от грузовика, вкатился в озеро.
Я перетянул моего приятеля негра через край, и мы побежали по золе. Я споткнулся и упал, но негру удалось удержаться на ногах.

Я снова побежал и схватился за железный засов вагонной двери, пытаясь бежать вровень с поездом. Мужчины протягивали руки, пытаясь помочь мне влезть в вагон, но я выронил гитару и пришлось отпустить засов и снова бежать ... Я уже почти потерял надежду, что снова смогу влезть в вагон, но, оглянувшись, увидел, что мой цветной друг карабкается по железной лестнице в конце вагона.

Держась одной рукой за лестницу, он другой махал мне и кричал:
- Давай гитару!

Когда он поравнялся со мной, я разогнался и протянул ему гитару. Он схватил ее за гриф и влез на крышу вагона. Я ухватился за лестницу, полез вслед за ним и почти уткнулся головой ему в пятки.
- Давай сюда в темпе! Хочешь посмотреть на того типа в озере?
Он показал назад, вдоль вереницы вагонов, которые постепенно снова набирали скорость.
- Вон там, около деревьев, вон! Видишь, по колено? Видишь его? Протрезвел теперь небось!

Мы стояли рядом, поддерживая друг друга. Крыша вагона дергалась и подскакивала, почище чем пол.
Мой дружок негр улыбнулся мне; солнце било ему в глаза. Он умудрился не потерять свою засаленную коричневую кепчонку и держал ее за козырек, не давая ветру сорвать ее с головы.
- И-и-эх! Пронесло! Что, парень, ты готов прокатиться с ветерком? Ведь в вагон уж не залезешь, когда этот гроб разгонится!

Я сел по-турецки и ухватился руками за деревянные поручни, которые тянулись вдоль крыши вагона. Он лег на спину, подложив руки под голову. Мы смеялись над собой, над тем, какими были наши рожи, вымазанные цементной пылью, и наши глаза, из которых текли слезы. В черном дыму паровоза мы были похожи на белые привидения с черными глазами. Губы у нас высохли и потрескались за длинную дорогу под горячим солнцем, навстречу жесткому ветру.

- Чуешь, какой воздух?
- Пахнет чисто. А? Здорово пахнет!
- Сейчас вымокнем до нитки, это как пить дать!
- Почему ты думаешь?
- Я не думаю, а знаю. В этом районе за две секунды могут выскочить облака, тучи - и на тебе ливень!
- Ни одной тучи не вижу.
- Знаешь, в Миннесоте странные облака - каждое все равно что туча.
- Моей гитаре придется туго. - Я стал машинально перебирать струны. Воздух становился все более прохладным. Через минуту я поднял голову и увидел, как два мальчика вылезли из открытого товарного вагона к нам на крышу; первому, длинному и худому, было дет пятнадцать, а второму - не больше одиннадцати. Они были в одежде бойскаутов. У старшего за спиной болтался рюкзак, а у малыша не было ничего, кроме свитера, рукава которого были обвязаны вокруг его шеи.
- Здорово, ребята! - отсалютовал старший и скинул рюкзак шагах в двух от нас.
Малыш сел на корточки и стал ковырять в зубах ржавым перочинным ножом:
- Давно едете?

Я повидал в своей жизни тысячи таких ребят. Они едут оттуда, откуда удрали. Они появляются для того, чтобы занять место тех старых развалин, которые срываются с подножки, соскальзывают с лестницы или просто тихо отдают богу душу, разъезжая на товарных; тех стариков, которые стонут где-то в самом темном углу вагона, оплакивают жизнь, прожитую на девять десятых зря, плачут и ропщут, когда их душа выскакивает из тела, чтобы перебраться в экспресс, следующий на небо, умирают и уходят из этого мира, как эхо туманного паровозного гудка.

- Вечер добрый, джентльмены, вечер добрый, - сказал негр и присел.
- Вам вроде бы еще не по возрасту болтаться на товарных, а?
- Разве мы виноваты, что нам столькo лет? - Старший сплюнул по ветру и даже не стал смотреть, куда угодит плевок.
- Это мой старик дал маху, - вмешался в разговор малыш, - мне надо было раньше родиться.

Старший сидел с искаженным лицом - если б он попытался состроить еще более свирепую рожу, то наверняка бы лопнул.
- Заткнись, козявка! - Он обернулся к нам. - Куда шпарите? На бойню или Уолл-стрит?
- Чего-чего? - спросил я.
- Чикаго или Нью-Йорк?
Мне пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться.
Я заметил, как негр отвернулся, пряча улыбку.
- Я-то, - ответил я ему, - я-то шпарю на Уолл-стрит, пожалуй. - Потом я помолчал и спросил: - А вы куда?
- Чи.
- Драпаем.
- Мистер, ты действительно можешь сбацать что-нибудь на этом ящике?
- Тренькаю понемногу.
- И под это поешь?
- Нет. Не под это. Я, видишь ли, стою и одеваю этот кожаный ремень через плечо либо сажусь и держу его на коленях вот так, понял?
- Зарабатываешь что-нибудь?
- Раза два чуть не подох с голоду, но пока жив еще.
- Да ну?
- Паршиво.

Я сделал пару переборов, добавил скользящие блюзовые тона, и ребята так заслушались, что чуть не прилипли к гитаре ушами.
- Да ты и впрямь выдаешь, а?
- Выдавай, выдавай, - сказал старший. - Не знаю, какой получится звук, когда этот ящик будет весь в воде, нo через минуту мы поплывем.

Негр повернул голову в сторону паровоза и понюхал сырой воздух:
- Это точно, минута, и не больше! Что, испортится ящик-то?

Старший встал и снова надел рюкзак. Угольная пыль с незапамятных времен въелась в его лицо, капли влаги и плевков бедняцких районов сотен городов были размазаны, как кистью, вокруг его носа, рта и глаз. Вода и пот, текшие по лицу и вдоль шеи, теперь засохли длинными подтеками. Он снова сказал:
- Не испортится ящик-то от дождя?

Я встал и посмотрел на черный дым, который струился за паровозом. Прохладный и тяжелый воздух прижимал густые клубы к земле рядом с поездом. Дым кипел, перемешиваясь с кусками плотного тумана, и менял очертания. Я вглядывался в сорняки и кусты вдоль дороги, и мне казалось, что я вижу там десять тысяч алкоголиков, которые катаются от приступа боли в животе. Когда первые три или четыре крупные капли дождя ударили меня в лицо, я сказал ребятам:
- Вода, конечно, не пойдет на пользу этой гитаре!
- Бери свитер, - крикнул мне малыш. - Это все, что у меня есть! Заверни в него твою музыку! Авось поможет!

Я зажмурил глаза, чтобы дождь не заливал их, и подождал, пока он развяжет рукава свитера. Он был похож на картинку, которую нарисовали табачно-черными красками на оконном стекле, а теперь стирают грязной тряпкой.
- Ага, - сказал я, - очень благодарен! Малость защитит, правда? - Я натянул свитер на гитару, словно одевая манекен. Потом я вылез из своей новой рубашки цвета хаки, надел и ее на гитару, застегнул на все пуговицы к завязал рукава вокруг грифа. Все рассмеялись. Потом мы сели на корточки полукругом, спиной к ветру и дождю.

- Мне плевать, что я промокну, но это же мой хлеб, надо его держать сухим!

Ветер налетал на наш вагон, дождь разбивался на мелкие брызги и проносился через наши головы, как струя из пожарного крана, выбрасывающего воду со скоростью шестьдесят миль в час. Каждая капля жалила как игла, ударяясь о мою кожу.

Негр посмеивался и говорил:

- Ну и ну! Когда господь бог сделал Миннесоту, он никак не мог сообразить, чего ему добавить, немножко океана или суши, вот он и сварганил это дело - тяп-ляп, потом ему надоело, он все бросил, недоделал и пошел домой. У-ух! - Он пригнул голову, покачал ею, продолжая смеяться, и незаметно для меня стянул с себя рабочую блузу и сунул ее мне в руки.
- Еще одна рубаха - может, пригодится для твоей коробочки!
- А тебе она разве ни к чему?

Даже не знаю, зачем я задал этот вопрос, потому что уже натягивал блузу на гитару. Он выпрямил плечи, подставив их ветру, и стал растирать себе грудь, все еще посмеиваясь.
- Ты что думаешь, эта тряпка спасет меня от потопа?

Когда я снова посмотрел на гитару, у себя на коленях я увидел еще одну невероятно грязную рубашку, которая лежала поверх других. Мне трудно сказать, что я почувствовал, когда притронулся к ней. Я посмотрел на двух мальчиков, вроде бы жестких, как гвозди, и увидел, как они сидят пригнувшись, разрезая ветер голыми спинами, от которых во все стороны разлетались дождевые капли. И ничего не сказал. Малыш сжал губы, чтобы вода не попадала в рот, но иногда она все же попадала, и тогда он выплевывал ее длинной струйкой сквозь зубы. Когда он увидел, что я уставился на него, он выплюнул еще струю и сказал:
- Пить не хоцца.
- Я оберну ее вокруг грифа, тогда струны будут cyхими. Знаешь, если они намокнут, то заржавеют. -

Я обернул рубашку вокруг самой шейки. Потом подтянул гитару к тому месту, где лежал. Я привязал кожаный ремень к поручню, спрятал голову за гитару и тронул малыша за плечо.

- Эй, малый!
- Чего тебе?
- От ветра не очень защищает, но дождь бьет не так больно! Клади сюда голову!
- Ага.
Он перевернулся, как лягушонок, улыбнулся до ушей и сказал: - Вот и пригодился твой ящик, а?

Мы оба вытянулись во весь рост. Я лежал на спине и глядел вверх в серое небо, вздыбленное и взбитое, в низких облаках, которые выли, когда их всасывало под колеса. Ветер насвистывал похоронную песню для тех, кто ехал. Молнии сверкали и трещали в воздухе, и искры разрядов исполняли для нас маленькие танцы на стальных балках и железных деталях. Молния пробила брешь в облаках, и дождь припустил сильнее прежнего.

- В пустыне гитара давала мне тень. Теперь она служит зонтиком!
- Как думаешь, я бы смог научиться бренчать? Малыш дрожал как осиновый лист, мне было слышно, как он носом и губами отфыркивается от воды, как он выбивает мелкую дробь зубами. Он прижался ко мне, и я вытянул руку, чтобы он мог положить голову. Я спросил:
- Такая подушка подойдет тебе?
- Порядок.

Он все дрожал. Пару раз он шевельнулся, потом затих, вроде перестал и разговаривать. Мы промокли до нитки тысячу раз подряд. Ветер и дождь соревновались, кто из них сможет отхлестать нас сильнее. Я чувствовал, как крыша вагона бьет меня по затылку. Это можно было терпеть ... но не долго. Гитара билась о дождевые капли, издавая звук пулемета, захлебывающегося в стрельбе.

Ветер прижимал гитару к нашим головам; вагон дергался и летел сквозь тучи, как гроб, который скинули в пропасть.
Я посмотрел на голову мальчишки, которая, лежала у меня на руке, и подумал: «Да, порядок».

У меня у самого голова болела. Мозг как будто превратился в обезумевшую стайку кузнечиков, которые сигают друг через друга в высокой траве. Я напряг шею, чтобы голова держалась хотя бы в двух дюймах от крыши; но это не помогало. Мне стало холодно, шея ныла, все тело ныло, стягивалось в узел. Я мог передохнуть, только расслабив шею, но тогда вагон бил, подкидывая мою голову, лупил по затылку. Тучи разверзлись, сошли с ума, переполнили озера, хохоча и горланя песню, а ветер завывал и свистел, и скрип дерева был словно плач но свободе побежденного народа.

Сквозь крышу мне были слышны голоса шестидесяти девяти бродяг в вагоне. Их было шестьдесят девять, если старик не ошибся. Но один сам себя отправил в озеро и вытолкнул собой двоих. Они упали на ноги мягко и сумели уцепиться за лестницу вагона. Потом два обветренных, обожженных солнцем мальца влезли на крышу этого вагона и попали в дождь и промокли, как утонувшие крысы. Люди дерутся с людьми. Цветные против цветных. Братья против братьев. Раса против расы. И все вместе против ветра и дождя и ярких вспышек молнии, которая трещит, и ухает, и строчит, которая омывается в белом небе, заставляет реку повернуть вспять и проводит ночь пьяной среди шлюх.

Что это бьет меня по затылку? Это я просто головой ударяюсь о крышу. Эй, ты! Будь ты проклят трижды! Ты кого это бьешь, мистер? Ты кто такой, а? А ну, не смей трогать эту женщину! Почему все эти люди в тюрьме? Потому что они верят человечеству?

Откуда мы все взялись? Что мы такого неправильного сделали? Ты, сука, ударь меня еще раз, и я тебе оторву голову!

Глаза мои были крепко зажмурены, они дрожали, лопались, как дождевые капли, когда молния скидывала груз грома вдоль поезда. Я вращался и парил, прижимая к пузу малыша, а мозг мой был как растопленный свинец. Кто все эти безумные люди там, в вагоне, что рычат друг на друга, как звери? Это люди? Кто я? Почему они здесь? Черт подери, как очутился здесь я? Что мне здесь положено делать?

Мое ухо, прижатое к жестяной крыше, уловило музыку и слова из вагона:

Наш поезд не для пропащих,
Сутенеров и баб гулящих;
Наш поезд мчится к славе,
Мчится!

Могу ли я вспомнить? Вспомнить, где я был сегодня утром? Сент-Пол. Да, точно. А вчера утром? Бисмарк, Северная Дакота. А утром раньше? Майлз-Сити, Монтана. Неделю назад я бренчал на рояле в Сиэтле.

Кто этот парнишка? Откуда он, куда идет? Будет ли он таким, как я, когда вырастет? Был ли я таким, как он, когда был его роста? Дай вспомню. Дай вернусь назад. Дай я встану и пойду назад по дороге, которая привела меня сюда. По дороге жесткой, нешутейной. Дopoгe-Heвезухе. Что-то голова не варит.

Где я был?
Где же, к чepту, был я?
Где был я, когда был пацаном? Давным-давно. Самые
первые воспоминания ...
Бей, молния, бей!
Бей, будь ты проклята, бей!
Много есть людей, до которых ты все равно не достанешь!
Бей, молния! Плевать!
Греми и грохочи, дергайся и прыгай, небо никогда не было таким безумным, как мир.

Эти парни поют, будто этот поезд мчится к славе, и я буду прижиматься к его груди, пока не узнаю, куда он мчится.

 

продолжить: ПУСТЫЕ БАНКИ ИЗ ПОД НЮХАТЕЛЬНОГО ТАБАКА