В половине десятого утра я въехал в город и, изрядно проблуждав по его улицам, отыскал наконец на Большой Морской дом генерала Левашева, который любезно снабдил меня в Киеве письмом к своему брату, полковнику Левашеву, чтобы тот разместил меня в петербургских апартаментах генерала. Вышеупомянутый полковник еще спал, и я вручил письмо слугам, которые отнеслись ко мне без должного внимания, поскольку в моем появлении не было ничего от азиатской помпезности. Наконец вышел сам хозяин, осведомившийся, где граф Миранда. Я отвечал, что он видит его перед собою, и тогда полковник рассыпался в извинениях, и мы быстро нашли общий язык. Избави нас Бог от фривольного обращения и фальшивых манер! Мы выпили кофе и проговорили до полудня, после чего пообедали, а затем я принялся раскладывать свои вещи в комнатах, которые освободили для меня. По моей просьбе мне подыскали слугу, который немного говорил по-французски и запросил 30 рублей в месяц — дьявольская цена, — карету с четверкой лошадей за 90 рублей в месяц (пришлось согласиться). Остаток дня я провел дома, отдыхая от дороги, жары, холода, дождя и т.д. ...
15 июня. Оделся и отправился развозить рекомендательные письма, руководствуясь приложенным к ним списком.
Большинство тех, кому они были адресованы, находились за городом, и мне удалось застать дома лишь немногих. В их числе была старая графиня Румянцева[i], с которой я имел долгую беседу, а также с находившейся при ней ее дочерью, госпожой княгиней Трубецкой. Старая госпожа сообщила мне множество подробностей частной жизни Петра Великого и показала свой дом, который построил и в котором жил этот император, сказавший своей супруге: «Поживем пока, как добрые голландские граждане живут, а как с делами управлюсь, построю тебе дворец, и тогда заживем, как государям жить пристало». Старуха показала мне распятие, которое Петр I собственноручно вырезал ножом на двери залы, а также некую вещицу из дерева — подарок тому же Петру от курфюрста Саксонии — с тремя циферблатами, из коих один показывает время, а два других отмечают направление и силу ветра, ибо соединены с флюгером, помещенным на крыше дома. Осмотрел комнату, в которой Петр спал, мастерскую, где он работал на токарном станке, и т.д., и не переставал удивляться бодрости графини, ее туалетам, украшениям и завидной памяти, а ведь этой женщине уже сто лет. Ее дочь также отличается весьма элегантными манерами, и с ней приятно беседовать. Пробыл там до обеда, после чего отправился домой и обедал с Левашевым.
Потом вновь поехал с рекомендательными письмами и побывал у господина Андерсона, английского коммерсанта, у которого пил чай и вел приятную беседу до девяти вечера. Вернувшись домой, читал.
16 июня. Идет дождь, и дьявольски холодно, а посему утро провел дома. Принял нескольких визитеров, ничего примечательного. Госпожа Рибас сообщила, что ждет меня завтра после обеда. Очень хорошо.
Днем ездил смотреть знаменитый дворец князя Потемкина, что находится неподалеку от казарм конногвардейцев, и это поистине удивительное и прекрасное творение зодчества: большая зала в виде ротонды, куда попадаешь, миновав вестибюль и переднюю; еще одна в форме римского цирка, затем прямоугольная зала еще больших размеров, с изящной круглой часовней посредине; эту последнюю от предыдущей залы отделяет великолепная колоннада ионического стиля, как в храме Эрехтея в Афинах. Таковы главные помещения этого прекрасного здания, чьи лепные украшения и безукоризненные пропорции отвечают лучшим греческим традициям. Можно с полным основанием сказать, что среди современных сооружений именно этот дворец своей пышностью и великолепием более всего напоминает римские термы, чьи руины мы можем сегодня созерцать в Италии.
Побывал на всех этажах, любовался превосходнейшими арабесками, а в одной из комнат видел деревянную модель колоннады и фасада собора Святого Петра в Риме, возможно, ту самую, над которой трудились во дворце Фарнезе в то время, когда я его посетил. Два строящихся ныне крыла придадут дворцу еще более внушительный и изящный вид, однако, увидев материалы, из коих они возводятся, я нашел, что и кирпичи, и раствор далеко не лучшего качества, а это означает, что здание скоро начнет разрушаться, и признаки этого уже заметны. Поистине жаль, что при создании столь великолепного ансамбля не используют более прочных материалов. Вокруг дворца начали разбивать парк в английском стиле; размещен и спланирован он очень хорошо. Видел также, как упражнялся эскадрон Garde a Cheval, или конногвардейцев, которые показали себя неплохими и дисциплинированными наездниками. Завершив прогулку по парку и осмотрев дворец князя снизу доверху, в половине десятого возвратился домой, где обнаружил несколько визитных карточек. В половине одиннадцатого пришла хорошенькая девица, которую прислала домоправительница Анна Петровна; она немного говорила по-французски, и мы преотлично понимали друг друга. Потом легли в постель и были вместе до восьми утра, после чего девушка ушла... Заплатил ей за ночь десять рублей, но ее хозяйка осталась не довольна, передав через моего слугу, что этого мало и что я должен был дать ей по меньшей мере 25 рублей.
17 июня. Все утро провел дома за чтением. Принял нескольких посетителей, а в три часа отправился на обед к господину Андерсону, где собралась очень приятная компания. Познакомился там с господином Маубри, его компаньоном господином Келли и господином Уокером, гравером императрицы, и т.д. После чая я собрался ехать к госпоже Рибас, но обнаружил, что мой слуга в карете отправился в кабак, где напился, и вернулся очень поздно, еле держась на ногах.
В конце концов все же добрался до госпожи Рибас, которая с нетерпением поджидала меня, впрочем, уже не надеясь, что я приеду. Я объяснил ей причину моей задержки, и мы потом вели с нею долгую беседу, в которой обнаружился ее незаурядный характер...Она пригласила меня на обед в воскресенье, и около девяти часов я откланялся и заторопился домой, ибо мой пьяный слуга не мог продрать глаз и я был вынужден оставить его там в бесчувственном состоянии. Дома писал.
18 июня. Утром был дома, читал книги о России, Петербурге и т.д., а также написал записку генералу Орлову с просьбой разрешить мне осмотреть «Эрмитаж», или дворец императрицы, который носит это имя и примыкает к огромному Зимнему дворцу. Он ответил, что к четырем часам все будет подготовлено.
В четыре заехал к господину Уокеру, где познакомился с его женой, очаровательной англичанкой, и он показал мне некоторые свои работы, в том числе портрет господина Мамонова, писанный в Киеве и гравированный по приказу императрицы... Потом мы вместе отправились в «Эрмитаж». Начали с живописи, занимающей все стены этого дворца, и я уверен, что это собрание составляет никак не менее трех с половиной или четырех тысяч картин, из чего можно заключить, что не все они хороши. Есть, однако, превосходные полотна, но не итальянской школы, каковая представлена здесь наиболее слабо, а фламандской, голландской и испанской... Возможно, именно здесь находятся лучшие из известных мне творений Мурильо: картина, изображающая Иоанна Крестителя почти в натуральную величину, который гладит ягненка — неподражаемая вещь! — и «Отдых на пути в Египет», с которой господин Уокер делает сейчас гравюру. Есть тут среди прочих и отменный Веласкес; что же касается «Венеры», приписываемой Тициану, и картин Корреджо, то они не показались мне творениями, достойными кисти столь прославленных мастеров. Зато есть превосходнейшие полотна Ван дер Верфа, Рубенса, Ван Дейка и особенно Тенирса — такого богатого собрания его работ я нигде не видел. Есть несколько неплохих картин Пуссена и две работы ныне здравствующей Ангелики Кауфман, которые мне бесконечно нравятся, ибо ей лучше, чем какому-либо другому живописцу, удалось передать колорит Древней Греции и совершенство античных форм. Зимний сад, устроенный над подвалами, на уровне зал... является детищем господина Бецкого и очень любопытен. Здесь изрядное количество птиц из Азии, Америки и т.д., и, когда любуешься их разнообразным и великолепным оперением, наслаждаешься их трелями, тебе кажется, что ты попал в настоящий рай.
Побывали в театре, своей формой напоминающем тот, что Палладио построил в Виченце. Оттуда прошли на галерею, где располагаются копии ватиканских Лоджий Рафаэля, и будь они сделаны немного искуснее, они затмили бы подлинные, ибо росписи последних кое-где уже неразличимы. Когда эту галерею достроят, она будет выглядеть весьма эффектно.
Часовщик Ее Величества, некий англичанин, дал нам послушать, как бьют великолепнейшие часы... и я не знал, чем более восхищаться: механизмом, резьбой по дереву или бронзовыми украшениями. В жизни не видел лучшей древесины и более совершенной работы. То же самое могу сказать о многочисленных бюро, столах и проч. красного дерева, сделанных столь же искусно. Ее Величество потратила на покупку этой мебели 100-тысяч рублей, и, по моему мнению, она того стоила, ибо это одно из главных украшений «Эрмитажа», а что касается замечательной отделки каждой вещи, украшений из бронзы и т.д., то об этом можно рассказывать до бесконечности. Впрочем, некоторые вещи еще более выиграли бы, будь их форма немного совершеннее.
Рассматривая собрание этих картин и иных произведений искусства, не перестаешь по меньшей мере удивляться тому, как можно допустить, чтобы рядом с прекрасной картиной или чудесным изобретением находилась ничтожная мазня или безвкусная поделка, а это именно так.
В девять часов я вернулся домой, переполненный впечатлениями от картин, статуй, садов и т.д., которые не давали мне покоя всю ночь. Размышлял о том, сколь многим владеет один человек и сколь малым другие, и в то же время немало людей страдают от голода!
19 июня. Утром получил послание от герцога Серракаприолы (которому я привез письмо), сообщавшего, что граф Остерман приглашает меня на обед в свою загородную резиденцию, в семи верстах отсюда, сегодня в половине второго. Я оделся и отправился в путь, чтобы поспеть к назначенному часу. Был поражен количеством великолепных загородных домов, или дворцов, встретившихся мне по дороге, которую вернее было бы назвать улицей, хотя она и проходит за городом.
В указанный час я подъехал к дому министра и, войдя в залу, не обнаружил среди гостей ни одного знакомого. Я вежливо раскланялся с дамами и несколькими находившимися там мужчинами, мне кивнули в ответ, но и только. Я уселся в уголке с таким же равнодушным видом и сидел так, пока не появился герцог Серракаприола и не заговорил со мною, представив меня госпоже Остерман, которая появилась чуть позднее, а также другим гостям, господину Моркову[vii] и т.д.
Затем вышел граф, и я был представлен ему. Мы сели за стол и во время обеда среди прочего заговорили о титуле, которого был только что удостоен князь Потемкин, и о том, наследуется ли он или нет. Я сказал, что, без сомнения, наследуется, как то было принято еще в Древнем Риме, и привел пример Сципиона Африканского. Морков же, похожий на француза, утверждал обратное, на что я заметил, что это всего лишь его частное мнение, поскольку он не может сослаться ни на чей авторитет. Я увидел, что мои слова пришлись всем по вкусу, а после узнал, что сей эрудированный господин имеет обыкновение заговаривать своего собеседника, не давая тому раскрыть рта. После обеда я сказал графу, что имел честь познакомиться с Ее Императорским Величеством, был ею благосклонно принят и теперь желал бы таким же образом быть представленным его высочеству великому князю и т.д. ... Он ответил, что сообщит ему о моем желании и немедленно известит меня о принятом решении. На том мы расстались, он приглашал меня к себе в гости и т.д.
На обратном пути заехал к князю Куракину, камергеру, которому привез письма от моего друга графа П. Панина. Выпил с ним чаю в его загородном доме; он познакомил меня со своей женой и пригласил поехать завтра с ним после обеда в сад господина Нарышкина, обер-шенка Ее Императорского Величества, где в сезон собирается весь высший свет... По пути я еще оставил записку господам Нарышкиным, которые живут по соседству, и поехал домой читать.
20 июня. Утром просматривал книги и каталоги с описанием достопримечательностей страны и обнаружил план, за который Академия заставила меня заплатить три рубля, хотя он старый и плохо отпечатан.
В час дня отправился обедать к госпоже Рибас, которая представила меня господину Бецкому, благородному и почтенному старцу. Приехали несколько иностранных посланников, в том числе французский поверенный в делах господин Беллан, который еще не был у меня с визитом. Говорили о разных вещах, в том числе об иезуитах[ix], после чего вспомнили бывшего министра Франции господина Калонна, надутый соотечественник коего принялся его защищать, но после какого-то моего довода умолк, хотя самолюбие его было уязвлено.
После обеда я долго беседовал с господином Бецким, который мне несказанно понравился, мы уговорились встречаться чаще и расстались друзьями. Барон Нолькен, шведский посланник, пригласил меня отобедать с ним завтра, причем сообщил, что смотр в Финляндии действительно состоится и, по полученным сведениям, Его Величество отправляется туда на следующий день. Сие известие крайне огорчило меня, ибо, узнай я об этом сразу по приезде, у меня было бы время, чтобы провести там по крайней мере два дня. Но кто же мог подумать, что фельдмаршал Разумовский и Левашев, уверявшие меня, будто ничего не будет, ошибаются или находятся в неведении. Однако же случилось именно так!
Оттуда поехал к князю Куракину, пил у него чай, а затем мы отправились в Нарышкинский сад и хорошо провели время, хотя погода этому не благоприятствовала: было прохладно и сыро. Встретили там хозяев, которые весьма радушно приветствовали меня, а затем госпожа Нарышкина, вдова обер-егермейстера Е.И.В., и ее кузина взяли меня под руки и повели снова осматривать сад, который, по словам госпожи Нарышкиной, целиком дело рук ее покойного мужа и создавался под его руководством. В самом деле, если принять во внимание, что сад этот заложен на болоте, остается только восхититься сим творением рук человеческих... Публику пускают сюда по воскресеньям, и на этот день нанимают служителей, которые наводят мостики, правят лодками, следят за порядком и т.д., и все же, на мой взгляд, здесь чересчур много воды и мало суши.
Затем мы подошли к дому. Мне показали оранжереи, устроенные в другом саду, провели по всему дому, богато и с большим вкусом обставленному. И я остался ужинать с этими любезнейшими людьми, в чьем обществе пробыл до полуночи. Вернувшись домой, сразу лег, изрядно уставший от долгих разговоров, прогулок, любезностей и проч.
21 июня. Прескверная погода, идет дождь и т.д. В два часа пополудни поехал к барону Нолькену на обед. Он представил меня своей жене, прелестной шведке, и госпоже Щербининой (дочери княгини Дашковой), также приглашенной на обед — своим хладнокровием она напоминает брата, — а также некоему принцу Гессенскому, который служит здесь в конногвардейском полку. Это молодой человек примерно 22 лет.
Не знаю уж как вышло, что разговор зашел о финансах Франции, и поверенный в делах [Беллан] завел хвалебные речи, так что пришлось сказать ему кое-что о французском духовенстве, и это уязвило его еще больше, чем накануне, потому что дамы и все присутствующие засмеялись. Наконец обед закончился, и я имел долгую беседу, касающуюся этой страны, с господином Эпинусом — немцем, бывшим или нынешним воспитателем великого князя, — очень занимательную и поучительную.
В пять часов откланялся. Дамы репетировали какую-то французскую комедию, а я отправился к господину Бецкому, с которым очень приятно побеседовал. Разумеется, присутствовала и госпожа Рибас. Мы вместе поужинали, и я находился у них до начала двенадцатого. Вернувшись домой, лег спать, а после полуночи в мою комнату вошел офицер, посланный графом Остерманом, объявивший, что завтра до часу дня я должен прибыть в Гатчину, чтобы быть представленным его высочеству великому князю. Мой слуга к тому времени уже ушел, а потому я не мог отдать никаких распоряжений относительно отъезда. Офицер сообщил мне, что до Гатчины 45 верст. Тем не менее известие приятное. С тем я и заснул.
22 июня. Слуга явился в восемь часов, и я тотчас послал его распорядиться насчет кареты с шестеркой лошадей, наказав, чтобы она была немедленно готова, а сам начал бриться, причесываться и т.д. Но как ни торопился, выехать смог лишь около десяти часов, и хотя лошади неслись во весь опор, прибыл на место в час десять минут. Уже подавали на стол, а граф Пушкин, который должен был представить меня, отсутствовал по болезни. Однако же я быстро отыскал адъютанта, и вскоре вышел камергер — молодой князь Чернышев, проводивший меня в залу и представивший сначала великой княгине (я не поцеловал ей руку, поскольку не знал, что так принято, но потом Серракаприола просветил меня на сей счет, и я после обеда принес ей свои извинения, а она, смутившись, сказала: «Вы, верно, думаете, что я sur le qui-vive? Полно, это вам, конечно, герцог наговорил, но в этом вовсе не было необходимости»), а затем великому князю; оба отнеслись ко мне в высшей степени благосклонно и приветливо и беседовали со мной в течение четверти часа, после чего мы пошли обедать. А мне еще говорили, что раньше двух часов они не садятся за стол, но оказалось, что обедают даже в час.
За столом меня усадили напротив них, и мы все это время проговорили об испанских делах, об Америке, о принце Нассау, против которого, как мне показалось, они настроены, и т.д. Затем зашла речь о парке, об их семействе, и великая княгиня осведомилась, не видел ли я в Москве их двух детей, а я, извинившись, ответил, что узнал об их прибытии лишь в день своего отъезда. Затем они удалились, а я отправился гулять по парку в компании одного офицера, вызвавшегося меня сопровождать, и такой спутник много лучше любого из посланников, которые только и думают, как бы причинить мне побольше зла; не знаю, следствие ли это зависти или же эти люди просто привыкли строить козни.
Вернулся с прогулки в пять часов, а в шесть появились их высочества. Они вместе показали мне свои внутренние покои, где я заметил книги, музыкальные инструменты, рукоделие, что свидетельствует о привычке к занятиям и о добродетели. Ложе устроено в виде шатра, и мне сказали, что то была идея князя Орлова. Потом они пригласили меня совершить прогулку по парку, и мы отправились туда. Когда начался дождь, укрылись под навесом, но вскоре он полил еще сильнее, и нам пришлось искать себе другое убежище. Цесаревич одолжил мне свой surtout[xviii], и мы под дождем добрались до хижины, которая снаружи имеет вид сложенных штабелем бревен, но внутри это помещение богато и изящно обставлено: софа, зеркала и проч. Нам приготовили изысканную еду, и ее высочество показала мне на угловом столике с зеркалами, в которых предмет отражается трижды, букет искусственных цветов, сделанных ею самою. Прекрасная работа. Мы выпили чаю, а вслед за этим подъехали кареты, в которых мы вернулись во дворец, потому что дождь не утихал.
Ужинали в половине девятого, сев за стол по сигналу, коим послужил выстрел из пушки. Все время, пока продолжался ужин, закончившийся в половине десятого, мы премило беседовали. Затем разговаривали в зале, а в десять часов они удалились, и мы отправились спать. Меня разместили в салоне, где была целая коллекция картин. На четырех больших полотнах изображены действия эскадры у анатолийских берегов; это, как мне сказали, английская работа, выполненная из papier mache. Весьма недурна картина Джордано, изображающая Адама и Еву, изгнанных из рая. Все здесь свидетельствует о хорошем вкусе и роскоши. Гостей, приезжающих во дворец, спрашивают, останутся ли они ночевать, предоставляют в их распоряжение слугу или придворного лакея, которые им прислуживают. В моей комнате прекрасная кровать, туалет, медовый напиток и т.д. Меня уверили, что по праздникам здесь иной раз застилают до 270 кроватей для гостей и т.д.
23 июня. Встал в десять часов и, выпив кофе, поднялся на одну из башен дворца, чтобы окинуть взором весь парк и его окрестности. Отсюда действительно открывается прекрасный вид на Царское Село и т.д. Проходя через одну из комнат верхнего этажа, заметил две картины, изображающие действия эскадры и русских войск на Лемносе. Увидел сверху нескольких солдат, готовившихся заступить в караул, после чего накинул surtout и поспешил туда, успев к смене караула; мне очень понравились солдаты, они так же хорошо вымуштрованы, как пруссаки.
Затем я пошел одеваться, а в четверть первого мы собрались в зале, и великокняжеская чета вышла к нам. Он спросил, понравились ли мне его солдаты, и я высказал свое мнение, после чего он взял меня за руку и, крепко сжав ее, проговорил: «Друг мой, таков уж мой образ мыслей, и с этим я ничего не могу поделать. Однако же те, кто хочет меня опорочить, нарочно поступают наперекор мне», и т.д. Цесаревич произнес эти слова с таким пылом, что я растрогался. По другому поводу он сказал: «Что я сделал? Пока ничего... разве что детей». Рассуждая о том, что люди слишком торопятся со строительством домов, и оттого те получаются непрочными, великий князь заметил: «Причина состоит в том, что в этой стране нет ничего надежного, а потому все хотят наслаждаться, ибо что будет завтра, неизвестно, и нужно успеть воспользоваться моментом». Какая дьявольская мысль! Хотя в ней, без сомнения, заключена большая доля правды. Еще он сказал: «В существовании Кронштадта есть свой резон, но в существовании Петербурга — никакого. Мыслимое ли дело, чтобы столица была пограничным городом?» Говоря о том, почему не разрешают осматривать Мраморный дворец, он заметил: «Поговаривают, что запрет наложен из-за того, что кое-кому дворец пришелся не по вкусу, но разве узнать мнение каждого на сей счет не лучше, чем пребывать в неведении?»
Раздались два выстрела из пушки — первый извещает, что начали накрывать на стол, второй — что стол накрыт, — и мы пошли обедать. Меня усадили там же, где накануне, и мы заговорили о литературе, о трудах Саллюстия, которые издал инфант дон Габриэль, и о том, с каким увлечением последний занимается литературой и т.д. Спросили меня и про Нассау, и я сказал, что, по моему мнению, он более всего желает составить себе имя в свете, на что великая княгиня тихо заметила, что того же желал и Герострат. Когда мы прощались после обеда, он [великий князь] пригласил меня приехать как-нибудь на учения своего полка, а она сказала, чтобы я приезжал в Павловск в день именин ее супруга, который уже близится. Сам он еще раньше пригласил меня на это торжество и потому сейчас сказал: «Вот видите, я ей ничего не говорил». Я выразил им глубочайшую благодарность за оказанную мне столь высокую честь и откланялся. Граф Пушкин написал короткую записку, чтобы мне показали Царское Село, и в три часа я отбыл.
Приехал туда в пять часов под проливным дождем, тем не менее сразу отослал записку коменданту, и тотчас же явились слуги, открывшие мне все двери во дворце. Главная лестница, сделанная на английский лад, довольно убога. Большая зала великолепна, но многочисленные лепные украшения, позолота, кариатиды и проч. безвкусны и нелепы. Покои императрицы, где работы подходят к концу, поистине роскошны. Первая комната — это довольно большая зала со стенами, инкрустированными ляпис-лазурью, с полами из перламутра, колоннами и т.д. Вторая комната, довольно узкая, отделана в турецком стиле — ослепительно яркая красная эмаль на серебряном фоне; в углу, за ширмой, кровать. Третья комната, также не слишком просторная, отделана в том же' духе, зеленая эмаль и т.д. Еще одна маленькая комната с арабесками на стенах в манере Рафаэля, она понравилась мне больше. Следующая комната просторнее, чем предыдущая, и украшена в старинном стиле медальонами, барельефами и т.д. Все в ней сделано с отменным вкусом.
Затем мы прошли в баню, расположенную уже в другом здании, хотя и соединяющемся с первым. Она состоит из нескольких помещений, устроенных на старинный лад, богато и с большим вкусом отделанных. Хорошо подобраны барельефы и медальоны. Один из барельефов на печи изображает Аполлона с музами, другой, — кажется, жертвоприношение. Внизу располагается ванна, очень хорошая, а в глубине помещения — русская баня, чрезвычайно полезная для здоровья, особенно зимою.
Мы поднялись по лестнице, весьма красивой и такой изящной, что она кажется воздушной, с балюстрадой, сделанной в английском вкусе господином Камероном, британским архитектором. Там были четыре прекрасные античные статуи, которые никто не видит, поскольку этой лестницей не пользуются, и еще несколько столь же неудачно установленных бронзовых копий Аполлона Бельведерского, Меркурия с виллы Медичи и т.д., отлитых в Петербурге. Затем прошли в большую крытую галерею, где можно прогуливаться в ненастную погоду, — достаточно просторную и красивую, окруженную колоннами дорического стиля, которые производят весьма яркое впечатление. Сверху они, похоже, оштукатурены. Затем осмотрели дворцовые апартаменты, расположенные по левую руку, кои принадлежат великокняжеской чете. Это анфилада комнат, мало чем отличающихся друг от друга, как и большинство помещений в этом дворце. Плафоны на потолках никуда не годятся, за исключением двух. Первый из них отделан янтарем и украшен барельефами из того же материала — исключительная в своем роде работа, ничего подобного я доселе не видывал; как мне сказали, это дар короля Пруссии. Второй представляет собой ряд картин, покрывающих все стены и в большинстве своем довольно посредственных. Среди них я выделил две, изображающие Полтавскую битву, с хорошо узнаваемыми фигурами Петра I, Шереметева, Меншикова и проч.
Далее находится галерея, выходящая на часовню, или придворную церковь. Спален великих князей не видел, потому что они были заперты. Поскольку шел сильный дождь, я решил отложить осмотр парка до следующего случая и отправился домой. Приехав, обнаружил присланные в подарок обер-шенком Нарышкиным фрукты и мед. Добрейшие люди!
24 июня. Читал дома, а в три часа поехал на так называемую Английскую линию, где живет господин Рейке, и обедал у него. Там собралось весьма достойное общество, и я уехал уже после чая. Затем отправился к господину Бецкому, поужинал у него, и мы проговорили до одиннадцати часов. Расставаясь, условились, что завтра за мной заедет его адъютант и повезет в Академию художеств, а также в Академию наук. Приехав домой, тотчас лег спать.
<.......>
Выборг
