"Я пройду со славой путь, на который вступил ради блага моего отечества и счастья моих сограждан, или погибну в бою..."
Симон Боливар

Обращение
к нациям всего мира

В этом обращении, написаннном в сентябре 1813 года, говорится о причинах поражения первой венесуэльской "хунты".
Вторая попытка добиться независимости, начавшаяся в конце 1813 г., также оказажется неудачной.
Проведя несколько лет вне родины, Боливар продолжит борьбу за независимость и добьется победы. Но только в 1820 году.

 

Обращение к нациям всего мира

Бригадир СИМОН ДЕ БОЛИВАР,
командующий Северной армией освободительницей Венесуэлы и прочая и прочая


После того как народы этих провинций провозгласили свою независимость и свободу, они попали под власть авантюриста, который, воспользовавшись смятением, вызванным землетрясением - причем не столько в результате разрушений, причиненных этим стихийным бедствием, сколько по причине невежества и суеверия, - вступил в провинцию, пролил кровь американцев, подверг грабежу местных жителей и совершил самые страшные злодеяния, которые повергнут вас в негодование, когда будут опубликованы в достаточном количестве документальные данные.

Тем временем с целью предупредить клевету наших врагов нам следует кратко и в общих чертах, потому что иным образом при существующих обстоятельствах это сделать невозможно, изложить причины нашего поведения, с тем чтобы вызвать у вас гнев и отвращение к нашим угнетателям, заслужившим, чтобы их преследовали как врагов рода человеческого, поскольку они совершили самые ужасные преступления против справедливости и прав человека, не боясь наказания со стороны нации, к которой они принадлежат и от имени которой они проливают нашу кровь, издеваются над нашими соотечественниками и опустошают наше государство.
Монтеверде, вступив на нашу землю вопреки недвусмысленным приказам генерала Мияреса, подчиненным которого он являлся, захватывал и превращал в руины все новые города и селения, подошел к Каракасу, разрушенному страшным землетрясением 26 марта 1812 г.

Единственные силы, противостоявшие ему, находились, к несчастью, под командованием военачальника, который, движимый честолюбием и необузданными страстями, либо не понимал риска, либо был готов принести в жертву своим страстям свободу отечества. Его деспотизм и безграничный произвол не только вызвали недовольство военных, но и привели к расстройству всех сфер государственного управления и полному разорению провинции или того, что от нее оставалось.

Монтеверде, воспользовавшись помощью нескольких невежественных и бесчестных церковников, для которых наша независимость и свобода означали крушение их господства, сделал все для того, чтобы обмануть большинство, а меньшинство оставить без защитников. Столица былa разрушена, ее жители рассеяны, люди гибли от голода и нужды, все были в ужасе от зверств Антоньянсаса, Бовеса и других подручных Монтеверде, посланных им во внутренние районы провинции, чтобы безжалостно и хладнокровно, без суда и следствия уничтожать всех тех, кто считал себя патриотом. Войска остались без командования и пребывали в нерешительности, народ усомнился в своем будущем ...

В таком жалком состоянии находился Каракас, когда в долинах восточной части побережья вспыхнуло восстание негров - свободных и рабов, спровоцированное и поддержанное эмиссарами Монтеверде. Эти бесчеловечные и жестокие люди, алчущие крови и имущества патриотов, список которых им дали в Курипе и Кауиагуа, во время похода на Каракас совершили в долинах, особенно в селении Гуатире, самые страшные убийства, грабежи, насилия и опустошение.
Пленных, мирных земледельцев, достойнейших людей, невиновных безжалостно убивали или подвергали варварской порке даже после заключения перемирия. Кровь текла ручьями, а неубранные трупы валялись на улицах и площадях Гуатире, Калабосо, Сан-Хуан-де-лос-Моррос и других городов, где жили трудолюбивые и мирные люди, которые не только не брались за оружие, по при приближении войск убегали в горы и леса, откуда их приводили со связанными руками и тут же убивали, причем единственная формальность состояла в том, что их принуждали встать на колени. Любой офицер или солдат мог безнаказанно убить человека, которого он считал патриотом или хотел ограбить.

В этих условиях, когда Каракасу с востока угрожали негры, подстрекаемые европейскими испанцами и уже достигшие Гуаренаса, в восьми легуа от столицы, а с запада - Монтеверде, воодушевленный успехом в Пуэрто-Набельо, когда можно было рассчитывать лишь на войска находившиеся в Ла-Виктории, причем войска, уставшие и почти деморализованные в результате произвола и жестокости ненавистного командира, - в этих условиях начались переговоры о капитуляции. Былo достигнуто соответствующее соглашение, по которому оружие и боеприпасы были сданы Монтеверде, а его войска без боя заняли город.

Главная статья акта о Капитуляции, подписанного в Сан-Матео 25 июля 1812 года предусматривала неприкосновенность жизни и имущества населения; кроме того, никто не мог подвергаться судебному или иному преследованию за политические взгляды, высказывавшиеся до капитуляции; прошлое подлежало полному забвению. Подобный договор, заключенный с полководцем какой-либо цивилизованной европейской нации, дорожащим своей честью, не вызвал бы никаких сомнений даже у самого осторожного и опасливого человека; по его заключении все вздохнули бы с облегчением, если и несогласные с судьбой, уготованной им провидением, то по меньшей мере спокойные и уверенные в соблюдении этого договора. Даже если побежденным и не удалось, несмотря па все усилия, защитить свою свободу, их утешало бы сознание того, что они сделали все возможное.

Ночью 29 июля Монтеверде вошел в Каракас. Вслед за этим ему нанесли визиты европейцы, представители различных корпораций и видные граждане. Все они держали себя со спокойствием, основанным на вере в соблюдение договора. Монтеверде не мог не знать, что сумятица и беспорядки в провинции были вызваны несправедливостью и отвратительным произволом правительства Испании и злоупотреблениями ее представителей. Он должен был знать, что не бывает недоволен нapод, которым разумно и справедливо управляют, и что заставить его забыть обиды можно лишь путем неукоснительного исполнения законов. Вопреки этим принципам и условиям договора о капитуляции Монтеверде приказал арестовать наиболее видных граждан, заковать их в колодки и выставить па площадях на всеобщее обозрение. Чтобы скрыть свое вероломство, Монтеверде во всеуслышание заявил, что аресты вызваны проступками, совершенными уже после подписания договора о капитуляции, и для подтверждения этого опубликовал 3 августа заявление, в котором вновь yтверждал, что все его обещания будут свято выполняться, что его слово нерушимо и что предпринятые меры вызваны событиями, происшедшими после капитуляции.

Таким образом, люди пребывали в состоянии замешательства и неуверенности, не осмеливаясь усомниться в заверениях Mонтеверде и тем более подумать, что он окажется столь лицемерным, коварным и подлым. 14 августа отряды испанцев, каталонцев и других европейцев, разосланные по городам и весям, а также местные приспешники испанцев приступили к арестам американцев. Людей, наиболее отличившихся при Республике, ночью разлучали с женами и детьми, отрывали от домашних очагов. Их привязывали к хвостам лошадей лавочников трактирщиков и прочей черни и гнали в тюрьмы под свист и улюлюканье, пешком или связанными по рукам и ногам их отправляли в подвалы Ла-Гуайры и Пуэрто-Кабельо, где их заковывали в цепи и препоручали надзору жестоких стражей, многие из которых преследовались во время революции. В довершение всего этих несчастных обвиняли в заговоре с целью сорвать договор о капитуляции. Это способствовало сохранению сомнений и колебаний. Когда же люди убедились в чудовищном обмане, они бежали из городов искать спасения среди диких зверей. Гopoдa и селения опустели, по улицам бродили только европейцы и канарийцы, вооруженные пистолетами, саблями и ружьями, одержимые злобой и жаждой .мести. Никто не мог считать себя в безопасности от насилия и самого наглого грабежа. Не нашлось ни одного офицера Монтеверде, на котором не было бы какой-нибудь вещи – рубашки, сюртука или штанов, - добытой путем грабежа, а некоторые коменданты крепостей, например комендант Ла Гуайры Серверис, не только были одеты с ног до головы в награбленное, но и подвергали жертвы грабежа неслыханным издевательствам.

Эти люди завладели всем, они прибрали к рунам поместья и дома, а то, чего захватить им не удавалось, они уничтожали. Невозможно в немногих словах описать зрелище, которое являла собой эта провинция. Люди безупречной честности, отцы семей, дети, священнослужители, во всем следовавшие Евангелию и заветам Иисуса Христа, глубокие старцы, несчетное множество тех, кто не имел к революции никакого отношения, - все они томились в темных, сырых и душных подземельях, в цепях и наручниках. Многие из них не вынесли страданий и умерли в застенках, а их тюремщики либо совсем отказывали им в материальной и духовной поддержке, либо предоставляли ее тогда, когда умирающие уже не могли ни двигаться, ни даже говорить. На улицах слышались неумолчные рыдания: то несчастные жены искали своих мужей, матери - сыновей, сестры - братьев и все - своих родных и близких. Резиденция тирана была наполнена плачем и стонами несчастных, а он наслаждался их горестями. Его приспешники, особенно его земляки-канарийцы, не только не проявляли участия к несчастным, а, напротив,
оскорбляли их грубыми словами и грязными ухмылками, всем своим видом показывая, что и им доставляет немалое удовольствие унижение венесуэльцев.

Только пять или шесть человек, воспользовавшись путаницей и неразберихой, царившей в тюрьмах, добились от Монтеверде разрешения на выезд из провинции. Благодаря глупости тирана, который в своих решениях руководствовался лишь произволом или просьбами фаворитов, я оказался в их числе. Не теряя времени, я отправился с группой соотечественников на остров Кюрасао, а затем в Картахену, где рассказы о том, что происходит в Каракасе, вызвали справедливое негодование этого благородного народа. Виднейшие граждане Картахены взяли на себя заботу о требованиях Каракаса, поддержали их в конгрессе Новой Гранады и города Санта-Фе, и тогда все увидели, сколь небезразличны одни американцы к судьбе других. Все официальные документы гранадцев были проникнуты справедливым возмущением действиями наших угнетателей. Представители провинций потребовали оказания всевозможной помощи своим угнетенным братьям. Всеобщий энтузиазм был столь же силен, сколь и горевшее во мне пламенное желание принести свободу моему отечеству. В результате моих просьб и ходатайств я был поставлен во главе войска, хотя и немногочисленного, но воодушевленного благородным желанием освободить братьев от невыносимого ига тирании, несправедливости и насилия. Я вступил в провинцию и нанес столько поражений войскам тирана, сколько раз они решались вступить с нами в столкновение. Они не могли устоять под натиском свободных и благородных, решительных и мужественных людей, которые поклялись уничтожить врагов Свободы, столь желанной для народов Америки.

Гнев и жажда мщения наших людей возрастали по мере того, как мы получали все новые доказательства ужасающих злодеяний испанцев и канарийцев. Мы видели опустошенные поместья, разрушенные дома, оскорбленных и обесчещенных, хладнокровно уничтоженных людей.

Вместе с вдовами и сиротами, все еще сжимавшими в руках реликвии, оставшиеся от расстрелянных или просто злодейски убитых мужей, отцов и братьев, мы плакали на руинах и вновь клялись освободить наших братьев из тюрем, подземелий и застенков, помочь им сбросить ненавистное иго жестоких угнетателей.

Ранее мы намеревались вести войну так, как это делается между цивилизованными нациями. Однако мы узнали, что враг рассматривает военнопленных как мятежников и расстреливает их лишь за то, что они защищают свободу. Так, например, дон Антонио Тискар, командующий войсками Монтеверде в Баринасе, приказал расстрелять группу пленных по приговору суда, не имевшего юрисдикции и не соблюдавшего даже самых элементарных формальностей, которых требует природа и все кодексы как цивилизованных, так и варварских стран. Поэтому мы решили вести войну насмерть, прощая лишь американцев. Иначе мы не могли свести на нет преимущество наших врагов, которые, называя нас мятежниками, убивали наших пленных, тогда как мы обращались с ними со свойственным нам достоинством и соблюдая все требования гуманности.

Последующие события подтвердили справедливость и необходимость этого решения, так как испанцы и канарийцы, лишившись этого преимущества и убедившись, что в плену их ожидает та же участь, что и нас, перестали чувствовать себя хозяевами и стали бояться нас. И тогда мы воочию убедились, сколь трусливы злодеи и что не следует бояться тиранов. Достаточно оказать деспоту твердое сопротивление, чтобы он позорно бежал. Мы видели, как многочисленные отряды этих храбрецов, лихо рубивших на куски мирных жителей, обращались в бегство при столкновении с горсткой наших солдат. От Кукуты до Каракаса они потерпели семь поражений. Их положение настолько ухудшилось, что сам Монтеверде, который во время пребывания в Kapaкace превзошел своими замашками азиатских деспотов, оставил Валенсию, бросив большое количество артиллерийских орудий, и спешно укрылся в Пуэрто-Кабельо, после чего ему оставалось только сдаться. Уже близ Каракаса к нам явились эмиссары губернатора города с предложением о капитуляции, и, хотя наши враги уже были не в состоянии защищаться, мы обещали сохранить им жизнь и имущество и предать прошлое забвению. Но эта миссия оказалась лишь уловкой. Выиграв время, они погрузились на суда в Ла-Гуайре, взяли с собой оружие и боеприпасы, а пушки утопили. Они даже не стали ждать возвращения своей миссии и бросили испанцев и канарийцев, которых ожидало наше справедливое возмездие.

Невозможно описать малодушие Фьерро, равно как и хаос и анархию, в которой он, позорно бежав, оставил Каракас. Лишь благодаря врожденному великодушию американцев я, прибыв в Каракас, не увидел там залитых кровью улиц. Европейцы и канарийцы были отданы на милость разгневанного народа, склады - открыты перед теми, кто был ограблен Монтеверде и его приспешниками, но всюду царил порядок. Жены европейцев да и многие европейцы, пытавшиеся уехать со своими пожитками, пользовались уважением в своем несчастии. Столь велико было их смятение и беспорядок, в котором они направлялись в близлежащий порт, что одни бросали оружие, а другие даже срывали с себя одежду, чтобы бежать быстрей, так как боялись, что враг вот-вот их настигнет.
Многие же смирились со своей судьбой, проклиная трусливого и жестокого военачальника, из-за которого они попали в такое положение. Так выглядел Каракас, когда я приближался к нему.

Сейчас не время подробно рассказывать миру о злодеяниях наших врагов - о них станет известно в ходе судебного разбирательства, о проведении которого уже даны соответствующие указания.

<.....>

Разве можно называть американцев преступниками и мятежниками на том основании, что они стремятся к свободе? Что касается Каракаса, то найдется ли человей, который осмелится упрекнуть в чем-либо бригадира Симона Боливара и его соотечественников и товарищей по оружию, решившихся извлечь своих братьев, друзей и родственников из тюрем, застенков и подземелий, где они страдали от издевательств и оскорблений?

Мы здесь не говорим о том, на каком основании Венесуэла провозгласила свою свободу и независимость; мы лишь разъясняем причины, по которым мы поднялись, чтобы сбросить иго нынешних угнетателей.
Мы хотим оправдать наши действия, воссоздавая далеко не полную и бледную картину оскорблений, злодеяний и преступлений Монтеверде и его сообщников, особенно его земляков - канарийцев.

Эти преступления можно свести к следующему: наглое нарушение условий капитуляции в Сан-Матео; уничтожение военнопленных, мирных жителей, безоружных крестьян, заключенных; бесчеловечное, жестокое и оскорбительное обращение с выдающимися и заслуженными людьми; захват поместий и имущества; официально разрешенные и поощряемые грабежи; произвольные увольнения американцев; страдания разбитых семей; горе и слезы наиболее уважаемых женщин, которые подвергались па улицах наглому и жестокому обращению со стороны канарийцев, матросов и солдат.

Нации мира, это все, что я могу сейчас сказать о моих действиях, направленных на освобождение Каракаса от тирана Монтеверде и поддержанных добродетельным, гуманным и благородным населением Новой Гранады.

Мои руки все еще сжимают оружие, и я не выпущу его, пока полностью не освобожу от испанцев провинции Венесуэлы, которые совсем недавно познали их тиранию, несправедливость, коварство и жестокость.
Я пройду со славой путь, на который вступил ради блага моего отечества и счастья моих сограждан, или погибну в бою, показав всему миру, что никому не дозволено безнаказанно уничтожать и оскорблять американцев.

Нации мира!

Пусть Венесуэла воздаст вам должное за то, что вас, не ввели в заблуждение уловки этих злодеев, которые попытаются дискредитировать нас. Вскоре будет обнародован документированный манифест, в котором будет изложено все происшедшее в 1812 и нынешнем году в этих провинциях. По меньшей мере не торопитесь с выводами, и если вы стремитесь к истине, то Каракас не только приглашает, но и преисполнен желания видеть людей, прибывающих в его порты, чтобы поселиться у нас и помочь нам своим умением и знаниями, не спрашивая при этом у них, в какой части мира они родились.


Ставка в Валенсии, 20 сентября 1813 г.

Симон Боливар