СО ВСЕМИ И ДЛЯ БЛАГА ВСЕХ

Кубинцы!

Мое первое слово — о страдалице Кубе. Не пьедесталом для нашей гордыни должна быть Куба, а священным алтарем, на котором каждый из нас, не задумываясь, принесет жизнь в жертву отчизне. И сейчас, произнося бесконечно дорогое нам имя родины, я хочу отдать всю нежность своей души благородным людям, которые собрались сюда для того, чтобы поддержать меня в это мучительно трудное время.

Я не буду эгоистически благодарить тех, кто приписывает мне добродетели, которые им хотелось бы видеть в каждом кубинце. Я не стану благодарить за гостеприимство ни сердечного Карбонеля, ни храброго Риверо, встретивших меня речами, полными пламенной любви. Всю благодарность души моей я отдам тем, кто посвятил себя созидательному труду, я отдам ее нашему любящему народу, который стал стеной против алчного поработителя, стремящегося расколоть наши ряды; нашему достойному народу, в недрах которого зреют свободные силы нашей страны тружеников; нашему просвещенному народу, у которого письменный стол стоит рядом с верстаком, которому доступны громовые речи Мирабо и красноречие Ролана; ибо народу нашему, давшему миру героев, мы воздвигли храмы в наших сердцах. Я раскрываю свои объятия всем, кто умеет любить. В сердце своем я несу звезду и голубку.

Мы собрались сюда не по принуждению, не потому, что мы обязаны проявить показное сочувствие к идее, отречение от которой граничит с бесчестием; не потому, что сердца патриотов всегда готовы откликнуться на любой призыв, хотя бы он исходил от искателя славы, или властолюбца, или от героя, который неспособен на высший героизм и не может отказаться от самопожертвования, когда время для него еще не настало; либо, наконец, на голос нищего, любовью к родине, как плащом, прикрывающего руку, протянутую за подаянием. Я никогда не оскверню себя ложью и лестью, а благородный народ, принимающий меня здесь, чужд раболепства и неспособен на слепое повиновение. Когда я смотрю на вас, гордость переполняет мое сердце, и я еще больше люблю свою родину, еще больше верю в ее светлое и мирное будущее, я верю, что наш свободолюбивый народ не бросится слепо за авантюристом, стремящимся в своекорыстных целях использовать пылкое влечение народа к свободе. Еще больше я верю в наше будущее, в настоящую республику — с зорким взглядом, не робкую, но и не безрассудную, не смиренную, но и не высокомерную, не утонченную, но и не ослепленную невежеством; на моих глазах в эту ночь союза силы и мысли, повинуясь священному голосу сердца, объединились кубинцы, в эту ночь люди, которые выше всего ставят свои свободные убеждения, сплотились и будут едины и впредь, пока живет в их душах любовь к родине. Если бы из всех благ, необходимых для моей родины, мне было дано выбрать одно важнейшее благо — основу и источник народного счастья, то я сказал бы: я хочу, чтобы первым законом нашей республики стало уважение к человеческому достоинству. Человек должен чувствовать на своей щеке пощечину, нанесенную брату его — другому человеку. Народы унижает привычка прибегать для защиты свободы к узким группировкам, создаваемым теми, кто явно или тайно преследует свои интересы. Так пусть же правда сверкнет, как молния, и воспламенит наши души. И пусть все честные люди по своей воле пойдут за ней! Да будет превыше всего — уважение к человеческому достоинству! Отбросим прочь тайные происки клеветников, поступки, порочащие наше дело; не допустим вероломных козней, подготовляющих черный день победы честолюбия. Одно из двух: или в основу республики будет положен цельный характер ее сынов, их привычка к труду, свобода личности, уважение к правам всех людей и, наконец, страстная вера в человеческое достоинство — или же республика не будет стоить ни единой слезы наших жен, ни единой капли крови наших героев. Мы боремся за свободу кубинцев, а не за то, чтобы закрыть им путь к свободе. Мы боремся за мир и равенство для всех верных сынов Кубы, а не за то, чтобы создать у самых ворот континента ужасную диктатуру нового Вентимильи, превратить Кубу в поместье кровавого Росаса или второй Парагвай, вотчину доктора Франсиа. Лучше пасть жертвой пылкого характера наших сограждан, чем использовать власть, добытую силой оружия или слова, для того, чтобы снова унизить и поработить их! Только это дает мне право на вашу любовь, которая укрепляет мои силы для служения подлинной свободе. Пусть даже ранят меня те, кого я так страстно жажду поднять,— клянусь, я не лгу! — мне будет дорога эта рана, как свидетельство яростной силы моей родной страны, как проявление отваги мятежного кубинского сердца! Сплотимся же прежде всего во имя нашей общей веры, соединим руки в знак великого решения, пусть все это видят! И да будет проклят тот, кто посмеет забыть о нашей клятве! Преградим путь такой республике, которая не будет достойна человека, не будет служить благу и процветанию всех кубинцев!

«Всех кубинцев!» Я не могу передать, какой таинственной нежностью проникнуты эти слова. Когда мы слышим великолепное слово Человек, нам кажется, что в воздухе разливается золотое сияние и перед нами открываются необозримые дали; но, когда мы слышим слово «кубинец», братская нежность переполняет нашу грудь, рука невольно тянется к кошельку, чтобы поделиться с земляком последними сбережениями, мы теснимся за столом, освобождая место дорогому гостю, и широко простирает свои крылья любящая душа, стремясь укрыть человека, родившегося на той же земле, что и мы, хотя бы он был повинен во многих грехах, сбит с пути невежеством, ослеплен гневом и даже обагрен кровью преступления! Словно какие-то невидимые руки прижимают нас к родимой груди, истекающей кровью, и до нас доносятся судорожные биения сердца и вздохи, похожие на стон! Так, на нашей родине, там, где растленный угнетатель все оскверняет уже одним своим взглядом, рождается новая душа кубинца, безжалостная и суровая, не похожая на бесхитростную и любвеобильную душу наших отцов. Она возникла среди нищеты, на ее глазах безнаказанно торжествует порок и процветает бесполезная для народа культура, способная только на самолюбование. Здесь мы стоим на страже вместо отсутствующих братьев, здесь мы восстанавливаем здание, которое там рушится, здесь мы создаем заново то, что там гибнет. И для наших измученных сердец нет больше утешения, чем полное глубокого смысла, полное надежды слово «кубинец», светлое, как луч утренней зари. В нем воплощен и этот город, созданный нами на чужбине, и вся кубинская эмиграция, и мучительные годы, когда мы не могли обрести радость ни в труде, ни в семейной жизни, и влачили жалкое существование, подобное медленной смерти! Вернемся же на родину, которую терзают, которая гибнет от гнойных язв, возродим ее и создадим себе новую отчизну, сострадательную и прозорливую, подобную той, которую мы построили здесь, в чужом краю.

Там, на Кубе, многие люди ослеплены отчаянием или охвачены бешеной жаждой наслаждений и не разделяют наших надежд, не видят опасностей, которые видим мы. Пусть же узнают там об этой славной ночи нашего воскресения, о нашей твердой вере в будущее, о все возрастающем сближении кубинской эмиграции, которую ничто не в силах было расколоть. Здесь мы сплотились так тесно, что у всех нас одни и те же мечты: взлетающий орел, восходящее солнце, наступающая армия. Что знают там, на Кубе, о невидимых, но неразрывных узах, которые связывают отчаявшуюся родину и эмиграцию, с надеждой глядящую вперед? Что знают они там о нашем характере, закаленном в скитаниях, испытанном в ежедневной борьбе за существование? Что знают там о свободолюбивых и гордых тружениках, которые придут к нам на помощь? Что знает страдалец, изнемогающий в ночи, о том, кто встретит его на заре с распростертыми объятиями? Грузить суда может любой грузчик; поднести к пушке фитиль умеет любой артиллерист; но не в выполнении этих простых обязанностей, дающих осязаемый результат, состоит наш основной долг. Готовясь к близкой и неизбежной войне, мы должны уже сейчас принять все меры к тому, чтобы избежать ее пагубных последствий. В этой войне наш лагерь должен избежать внутренних распрей, ненависти и зависти, которые могут превратить войну будущего в повторение прошлой войны. Мы должны дисциплинировать наши души, воспитать их в понимании реальных условий жизни в нашей стране, в уважении к труду, который необходим для свободы, как солнце и воздух. В этой гигантской работе не раз дрогнут наши натруженные руки; но мертвые бодрствуют, мертвые повелевают и советуют, а живые внемлют им и повинуются — и в шуме ветра уже слышится грозный шелест развертывающихся знамен, доносятся голоса адъютантов, передающих боевой приказ! Объединимся же, кубинцы, в этой новой вере; со всеми и для блага всех! Война неизбежна; ее как избавления ждет наша родина, и враг бессилен разгромить нас, ибо мы начинаем не авантюру, а революционную войну во имя жизни и справедливости за подлинную свободу.

Но отважные воины, присутствующие здесь, с трудом сдерживают свое нетерпение, ибо энтузиасту кажется преступной осторожность благоразумных людей, медлящих воспользоваться его благородным порывом. Наши женщины, которые слушают меня с таким вниманием, мечтают только об одном — о том радостном дне, когда они снова вступят на родную землю, где их мужья не будут такими угрюмыми и молчаливыми, как здесь. А юноши, братья и сыновья мучеников и героев, воспитанные на рассказах о легендарных подвигах отцов, мечтают о стремительных кавалерийских атаках, о счастье погибнуть за родину под родными пальмами!

Такова и моя мечта, и мечта всех наших патриотов. Пальмы ждут нас, как невесты, но выше этих пальм мы должны поставить законы справедливости. Вот что я хочу сказать. За первой войной, которая закончилась поражением и не привела к уничтожению общественного зла, неизбежно последует новая война, но и она заранее обречена на неудачу и не принесет стране освобождения, если наших воинов не будет воодушевлять могучее стремление восстановить попранную справедливость, побуждающую нас поднять боевое знамя, которое уронили на могилы павших бойцов люди усталые и менее нас исстрадавшиеся по справедливости.

Прав человека — вот чего ищут кубинцы в борьбе за независимость, а независимости нужно добиваться всеми силами души. Куба, доведенная до отчаяния, обратила к нам свои взоры! Юноши пробуют на стволах придорожных деревьев силу своих молодых рук! Если для войны есть причины, то она может вспыхнуть из-за любого пустяка, будь то нетерпение храбреца или горсточка маиса. Кубинцы строятся в ряды, еще немного — и в лучах зари возникнут первые отряды бойцов. Враг чует грозящую ему опасность и уже не держит на Кубе своих сокровищ, которые он столь яростно оборонял в прошлой войне, а мы не будем терять времени на пререкания и ссоры, не будем соперничать в борьбе за командные посты, не оскверним себя завистью и не позволим убаюкать нас тщетными надеждами. Мы ждем здесь, в Америке, наше сердце полно любви, наш взор устремлен на берега родного острова, и душа наша готова к бою.

Разве все это не начертано пламенными знаками на небесах? И разве не ясно, что, решаясь снова броситься в кровавую сечу, мы ищем не смены формы угнетения, не стремимся заменить хозяина-испанца новым господином в американском мундире. Нет, наша цель — построить республику, справедливую и основанную на здоровых началах; нам не по пути с теми, кто одержим болезненным страхом перед свободой мнений и слова, с теми, кто, прикрываясь именем свободы, правит насилием, лишая своих соотечественников права на свободную жизнь. Конечно, с нами не пойдут легковесные политиканы, которые забывают о необходимости считаться с реальной действительностью. Нас осудит и барский надушенный патриотизм, ибо трудовой народ пахнет потом, а не розами. Но что же делать? К познанию истины надо подходить, засучив рукава, как подходит мясник к бычьей туше. Все истинное свято, хотя порой оно и не благоухает, как гвоздика. Внутренности всякого живого существа безобразны и окровавлены. На лотке золотоискателя в грязи и тине блестят крупицы золота, из которого ювелир создаст чудесные драгоценности. Сочные и сладкие плоды, цветы, сверкающие нежными и яркими красками, рождаются из черной и сырой земли, ребенок появляется на свет в муках матери под ее нечеловеческие стоны. Даже на пылающей поверхности солнца, среди потоков и водопадов пламени человеческий глаз издалека различает пятна.

Дорогу тем, кто не боится солнца! Милосердие к тем, кто трепещет перед его палящими лучами!

Я знаю, что самые святые идеалы используются дерзкими авантюристами в их личных целях и интересах, и я не глядел бы с любовью на это знамя, если бы не верил, что в его складках скрывается настоящая свобода, которая придет к нам, когда мы добьемся полного признания права на человеческое достоинство для каждого кубинца, найдем справедливые способы разрешения наших споров и выбьем почву из-под ног непрошеных советчиков, вносящих смуту в наши ряды. Так пусть же прибьют к позорному столбу язык человека, который лестью обманывает народ. Прибейте его высоко как символ бесчестия; это справедливая кара для всех честолюбцев, пытающихся осуществить свои тайные замыслы, растравляя душевные раны скорбящих, скрывая от них истинную причину беды или возбуждая в них слепой гнев. И рядом с языком льстеца прибейте язык того, кто отрекся от справедливости.

Пригвоздите язык льстеца на самом видном месте, а рядом с ним пусть прибьют язык человека, который лицемерно осуждает «эксцессы невежественной толпы», но сам не пошевельнул пальцем для борьбы с невежеством; человека, который не видит, что причиной слепой ярости, иногда охватывающей толпу, являются святые страдания народа. Гораздо приятнее, одев судейскую мантию и шапочку, вынести приговор, чем изучать человеческие страдания, погрузившись в пучину народного горя. Судей человеческих поступков нужно бросить на самое дно жизни, дабы они поняли, что такое справедливость. Тот, кто судит всех, должен все знать и все испытать. Пусть стоящий высоко не судит второпях и односторонне, и пусть тот, кто стоит внизу, не осуждает пристрастно, мучимый тайной завистью. Пусть богач поймет, сколько трогательной поэзии в тяжелой жизни бедняка, который в поте лица своего добывает хлеб насущный; в жизни его жены, увенчанной невидимым для неправого судьи венцом, и детей, лишенных детских радостей. Лучше бы не развертывать нам этого знамени, если оно не может осенить одинаково всех.

Плохо знают наш гордый народ те, кто не понимает, что в нем живет несломленная душа и неистребимое свободолюбие, хранится неисчерпаемый клад новых идей. Именно из этих качеств народа, который может ошибиться только по недостатку культуры (а этот недостаток легко исправим), должны исходить настоящие политические деятели, а не из той «абстрактной» свободы, которую кабинетные политиканы ищут в катехизисах Франции и Англии. Мы живые люди, и нам нужны не марионетки, а правительства, созданные нами самими, выражающие интересы нашей страны. Не знает нас тот, кто не сумел увидеть, что наряду с боевым духом, поднимающим народ на революционную войну и не дающим ему спать спокойно в часы мира, долгие годы труда и учения вызвали к жизни культурные и гуманные силы, породили плеяды глубоких умов, вдохновленных любовью к человеку, без которой разум может привести лишь к преступлению. Между кубинцами необразованными, которые живут жизнью близкой к природе, и кубинцами, отдавшими науке весь жар своей души, который они не могли вложить в строительство новой родины, возникло тесное согласие, братство людей, обездоленных и порабощенных, с людьми имущими, но также порабощенными жестокой тиранией, равно лишающей всех права на человеческую жизнь; и те и другие кубинцы испытывают пламенную жажду справедливости; и те и другие охвачены великим стремлением к гуманности, единым и у того, кто ходит с гордо поднятой головой, ибо это свойственно ему от природы, и у того, кто, повинуясь законам моды, грациозно склоняет голову, дабы всем показать свою красивую шею. Родина объединила людей, стоящих на различных ступенях культуры, но охваченных одной мечтой и одинаково честных в своих делах и помыслах. В единении залог того, что кубинский народ, завоевав свободу и равенство, сумеет их сохранить, сумеет отбросить когтистую лапу угнетателя, которая рано или поздно опустится на него, спрятанная под перчаткой республики. И берегитесь, кубинцы,— есть перчатки, столь искусно сделанные, что их не отличишь от настоящей руки. Всякого, кто будет притязать на власть, надо подвести к свету и посмотреть, не прячет ли он когти под перчаткой. Нам не нужно бояться правды или злобствовать без причин. Народам равно необходимы и сдерживающее начало, и сила, двигающая вперед, как семье необходимы деятельный и энергичный отец и предусмотрительная, осторожная мать. Бывает политика мужчин и политика женщин; локомотив должен иметь и паровой котел, приводящий его в движение, и тормоз, который мог бы его остановить. Руководители народа должны, подобно машинисту, в одной руке сжимать регулятор давления пара в котле, в другой — рукоятку тормоза. Народы обычно страдают или от излишнего торможения, или от полного его отсутствия.

Чем нас пытаются запугать? Нам говорят, что наш энтузиазм быстро остынет, что наша вера обманчива, наши силы слабы, а надежды несбыточны. Но я смотрю на вас и чувствую, что мы стоим на твердой земле, и я говорю паникерам: «Вы лжете». Я прислушиваюсь к биению своего сердца, сердца простого кубинца, и повторяю: «Лжете». Неужели мы испугаемся привычки повелевать, которая неизбежно возникает у наших командиров в ходе войны и в известной мере будет обусловлена постоянным презрением к смерти? Да разве я не знаю, сколько доблести скрывается в кубинской душе, сколько мудрости и опыта в нашем народе; разве я не знаю, что старым авторитетам придется считаться с молодежью? Разве не известно, что большинству кубинцев, взявшихся за оружие в прошлой войне, был свойствен не только героизм, но и республиканские взгляды? И, зная все это, что могу я ответить тем, кто будет приписывать нашим ветеранам преступное себялюбие, стремление подчинить интересы родины своим корыстным интересам, тайное намерение изменить отчизне? «Лжете»,— скажу я клеветникам.

Или, быть может, нас пугают бедствия и лишения, которые несет с собой война? Этот страх усиленно раздувает кучка подлых людей, состоящих на содержании у испанского правительства. Но разве мы испугаемся того, что нам придется ходить босыми, как ходят очень многие на Кубе, где только жулики и их прихвостни имеют обувь? И я знаю, что тот самый поэт, который недавно написал книгу, пытаясь разжечь страх перед войной, в свое время прекрасными стихами сказал, что в кубинских лесах армия может прожить, питаясь одними агути. Я знаю, что в наших лесах снова развелось много агути. И, обращаясь к тем, кто хочет запугать нас тяжестью жертвы, я скажу им: «Вы лжете».

Станем ли мы бояться того, кто больше всех страдал на Кубе, того, кто пролил столько крови в борьбе за свободу? Будем ли мы бояться негра, великодушного негра, нашего черного брата, который ради кубинцев, павших в бою за его права, навсегда простил тех, кто и сейчас готов его унизить? Я знаю негров более добродетельных, чем многие белые люди, я знаю о любви негров к разумной свободе; она отличается от свободолюбия белого кубинца только большей природной силой. Я знаю, что благородный негр, сбросив иго рабства, выпрямился и стал прочной опорой национальной свободы. Есть люди, которые боятся негров, я же их люблю. И тому, кто посмеет плохо о них отозваться, я отвечу: «Лжете».

Станем ли мы бояться испанцев, живущих на Кубе? Испанца-солдата, который победил нас в прошлой войне только потому, что в наших рядах не было единства? Бояться испанца, все состояние которого находится в Сардинеро и на Рамбле и который уедет от нас вместе со своим капиталом — единственной его родиной? Или того испанца, которого удерживает на Кубе привязанность к земле, где родились его дети, и который, боясь преследований и опасаясь за судьбу своей семьи, окажет нам лишь слабое сопротивление? Испанца-простолюдина, который не менее нашего любит свободу и вместе с нами готов искать справедливость, отрекшись от своей несправедливой и бессильной отчизны? Испанца, который вместе со своей женой-кубинкой страдает от вопиющего бесправия и тяжело переживает жалкое будущее своих детей, родившихся в стране голода и страданий, лишенных гражданских свобод, как лишены их и дети кубинцев? Неужели нам страшен свободомыслящий и добрый испанец, неужели нам страшны такие люди, как мой отец — валенсиец, мой поручитель из Сантандера, испанец из Кадиса, охранявший мой сон во время болезни, каталонец, который предложил беглому креолу свою одежду и рассердился, когда несчастный беглец отказался от его подарка; житель Малаги, который на своих плечах вынес из госпиталя беспомощного кубинца, галисиец, который оставил свой месячный хлебный паек нуждающейся семье командующего кубинской освободительной армией, а затем пал в снегах чужой страны? На Кубе сражаются за свободу Человека, и немало испанцев любит свободу! Пусть на них нападут, я буду защищать их до последней капли крови. А тем, кто будет отрицать, что эти испанцы, в сущности, те же кубинцы, мы ответим: «Лжете».

Неужели мы испугаемся чужой холодной страны? Тот, кто не умеет бороться за жизнь, кто мерит сердца других по своему маленькому и трусливому сердцу, кто думает, что народы — это только фигуры шахматной доски; кто, родившись в рабстве, настолько свыкся с положением раба, что ждет помощи извне, не пытаясь избавиться от цепей,— все они будут искать спасения чуждого и враждебного нам народа. Однако республика только в том случае гарантирует народу процветание, если она независима и выражает национальный характер народа. Тому, кто думает, что кубинцам не хватит мужества и способностей, чтобы жить самостоятельно в независимой стране, созданной их доблестью, мы скажем: «Лжете!»

Мы скажем «лжете» и заносчивым аристократам, которые презирают нашу святую революцию, чьи первые вожди и мученики родились в мраморных дворцах, одевались в шелка и бархат, нашу справедливую революцию, быстро породнившую героев — богатого наследника с безземельным крестьянином, господина с рабом. Мы скажем «лжете» и надменным писакам, олимпийцам чернильницы, клеветникам, которые слезут со своего треножника и, трясясь от страха, будут льстиво спрашивать, вступил ли на берег Кубы тот или иной полководец, надеясь сблизиться с теми, кому завтра будет принадлежать власть. Мы скажем «лжете» и наглым клеветникам, которые пытаются выдать величественное объединение наших душ, нашу твердую волю к победе в неизбежной войне за простое упрямство последышей разбитой армии, за пустую затею генерала, оставшегося не у дел, за бесшабашный набег воинственной голытьбы, завидующей чужому богатству. Они смеют изображать наших рабочих тупым стадом, у которого ненависть вместо сердца и бумажная труха вместо мозга, толпой, готовой броситься за первым честолюбцем, который ей польстит, и за первым тайным деспотом, который махнет перед ней флагом. «Лжете!» — говорю я им. Вот они — наши рабочие, гордость нашего союза, перевязь, вышитая заботливой женской рукой, на которой висит шпага Кубы. Они живут и строят на этих бесплодных песках, здесь они учатся прощать, любить и предвидеть!

Но довольно, довольно пустых слов! Мы собрались здесь не для самовосхваления, а затем, чтобы прислушаться к биению наших сердец и почувствовать, что они бьются уверенно и могут вынести любые тяготы. Мы должны показать отчаявшимся, изверившимся и впавшим в уныние силу наших идей и крепость наших рук; мы должны доказать им, что мы опираемся на реальные силы, что среди нас нет ни честолюбцев, ни бесплодных теоретиков, ни псалмопевцев, ни меломанов, ни попрошаек. Мы едины и можем идти до конца. Мы знаем наш путь и не свернем в сторону. Терпеньем и любовью собрали мы рассеянные силы и привели в порядок все, что после катастрофы пришло в состояние хаоса. Мы надеемся, что нам удастся не повторить ошибок, которые привели к поражению, и объединить все слои народа, ибо только объединение может дать нам победу. Стройтесь в ряды, не теряя ни минуты! Не ожидание, а действие создает народы. Я уже вижу развевающиеся боевые знамена, я слышу голоса командиров, и мне кажется, что море, несущее бремя нашей надежды и нашего горя, сейчас ворвется на клочок чужой земли, на которой мы живем, и обрушится на нас.

Там, за морской далью, наша родина задыхается в руках насильника, который душит ее; там она, израненная, истекающая кровью, привязанная к скамье пыток, видит, как бездельники в мундирах с золотым шитьем подносят отравленное вино сыновьям-кубинцам, забывшим своих отцов. Отец был убит испанским офицером, а сын рука об руку с убийцей отца идет на пьяную оргию. Но довольно слов! Пусть встанет из глубины наших израненных сердец непоколебимая любовь к родине, без которой не может быть счастлив человек. Вы слышите? Родина зовет нас, она стонет, на наших глазах ее насилуют, заражают, развращают. Нашу мать разрывают на куски. Так поднимемся же все сразу, в могучем порыве сердец, и пусть торжеству свободы не угрожают междоусобные распри, чрезмерная медлительность или излишняя поспешность. Поднимемся во имя настоящей республики, которую мы, люди справедливости и труда, сумеем сохранить.

Поднимемся, чтобы успокоились души павших героев, которые бродят по миру, опозоренные и одинокие. Поднимемся, для того чтобы наши дети могли спокойно жить и умереть на родной земле. И напишем вокруг звезды на нашем знамени девиз торжествующей любви: «Со всеми и для блага всех!»

В ЗАЩИТУ КУБЫ

Письмо редактору нью-йоркской газеты «Ивнинг пост»

Сеньор!

Разрешите мне выразить на страницах вашей газеты свое возмущение по поводу публичного оскорбления кубинцев в статье, напечатанной в филадельфийской газете «Мэнюфекчурер» и сочувственно перепечатанной во вчерашнем номере «Ивнинг пост».
Сейчас не время обсуждать вопрос об аннексии Кубы. Да и вряд ли найдется кубинец, сохранивший хотя бы смутное представление о чести, который пожелал бы видеть нашу родину присоединенной к стране, где руководители общественным мнением относятся к кубинскому народу с предупреждением, присущим безмерному самохвальству или крайнему невежеству. Ни один честный кубинец не унизится до того, чтобы согласиться вступить в семью народа, который, соблазняясь природными богатствами нашего острова, считает самих кубинцев — его хозяев — людьми неполноценными, отрицает их способности, оскорбляет их человеческое достоинство и презирает их национальный характер. Быть может, среди кубинцев попадутся и такие люди, которые по различным мотивам — будь то страстное преклонение перед прогрессом и свободой или надежда на более благоприятные политические условия для развития страны, а главное, в силу пагубного незнания истории и сущности аннексий — пожелали бы видеть Кубу присоединенной к США. Но все кубинцы, участвовавшие в войне и многому научившиеся в изгнании, все те, кто силой своих рук и разума создал в самом сердце враждебно настроенной к ним страны очаг добродетели, люди науки, и коммерсанты, промышленники и инженеры, учителя и адвокаты, юристы, артисты, журналисты и поэты — люди, обладающие и умом и предприимчивостью; везде, где они имели возможность применить свои способности, они встретили справедливое отношение к себе и пользуются заслуженным почетом и признанием. Труженики-кубинцы, своими руками создавшие город там, где у Соединенных Штатов было лишь несколько хижин на безлюдном скалистом острове, не желают присоединения Кубы к Соединенным Штатам. Им это не нужно. Они восхищаются нацией, добившейся невиданной до сего времени свободы, но не доверяют темным силам, которые, как микробы в крови, начали в республике свое дело разрушения. Героев этой страны они почитают как своих героев и желают процветания Соединенным Штатам, к вящей славе человечества, но они не могут искренне поверить в то, что культ индивидуализма, преклонение перед богатством и слишком длительные и шумные восторги по поводу страшной победы позволяют считать Соединенные Штаты образцовой страной свободы — страной, в которой не должно быть ни стремления к господству над другими странами, ни насильственных захватов, ни побед, противоречащих понятиям чести и справедливости. Мы любим родину Линкольна, но страшимся отчизны Каттинга.

Мы, кубинцы, не являемся «народом жалких бродяг и аморальных пигмеев», каким угодно было изобразить нас газете «Мэнюфекчурер». Мы отнюдь не являемся народом бесполезных, неспособных к действию болтунов, презирающих тяжелый труд, как пишут о нас и о других народах Испанской Америки некоторые высокомерные путешественники и наглые писаки. Страдая под игом тирании, мы не склоняли головы, а всегда боролись за свободу, как мужественные люди, а иногда поистине как титаны. Сейчас наступила временная передышка — период накопления сил, необходимый после поражения. Мы были разбиты, но мы все же продолжаем борьбу с поработителем, который лишает нас средств к существованию; в прекрасной столице нашей родины, часто посещаемой иностранцами, и в провинции угнетатели покровительствуют коррупции, подтачивающей силы, необходимые для завоевания свободы. В годину тяжких испытаний мы безусловно заслуживаем уважения всех тех, кто сочувствовал нам, когда мы хотели свергнуть тиранию.

При содействии испанского правительства в нашей стране после войны хозяйничают преступники, а власть в городах захватили подонки общества; полчища испанских чиновников и их кубинские сообщники грабежом создают себе состояния; нашу страну превратили в вертеп; герой и философ в ней голодают, а хищники из метрополии утопают в роскоши; честный крестьянин, разоренный войной, которая с первого взгляда может показаться бесполезной, молча вернулся к плугу, хотя в свое время он сменил этот плуг на мачете, тысячи людей, изгнанные из своей страны после поражения революции, которую никакие человеческие силы не могут заставить разгореться, пока не пробьет ее час,— учились в борьбе за существование среди свободных народов управлять собой и создавать нацию; наши метисы и наша городская молодежь не всегда отличаются физической силой, но зато они красноречивы, вежливы и под перчаткой скрывают руку, способную не только писать стихи, но и разить врага. Разве все это дает право «Мэнюфекчурер» называть нас «женоподобным народом»?! Эти «слабосильные юноши» однажды уже восстали против деспотического правительства и, чтобы добраться до поля битвы, продавали свое последнее добро и добывали себе пропитание тяжким трудом, тогда как «страна свободы» задерживала корабли восставших, помогая врагам свободы. Эти «слабосильные юноши» умели подчиняться дисциплине, как солдаты, спать на голой земле, питаться кореньями, сражаться в течение десяти лет, не получая никакого вознаграждения побеждать врага, не имея иного оружия, кроме дубинки, и героически умирать. Эти смуглые восемнадцатилетние юноши — наследники почтенных семейств; о их смерти никто не смеет говорить, не обнажив головы,— они умирали так же мужественно, как и зрелые мужчины, которые одним взмахом мачете сносили голову противнику или метким ударом заставляли падать на колени разъяренного быка. Эти «женоподобные» кубинцы не испугались своего деспотического правительства и демонстративно, не таясь, в течение недели носили траур по Линкольну.

«Мэнюфекчурер» заявляет, что кубинцы якобы «питают отвращение ко всякому усилию», что они «не умеют постоять за себя», что они «ленивы». Однако эти «лентяи», «не умеющие постоять за себя», почти все прибыли сюда всего лишь двадцать лет назад с пустыми руками. Они применились к суровому климату, научились незнакомому языку, существовали на средства, добытые честным трудом. Некоторые из них стали жить богато, другие — зажиточно и редко кто — бедно. Эти люди стремились жить в достатке, и они достигали его своим трудом. Редко можно было встретить кубинца, затерявшегося на темных тропах жизни. Независимые и полные веры в свои силы, они смело вступали в соревнование с местными жителями, надеясь лишь на свои способности, на свою предприимчивость. Тысячи возвратились, чтобы умереть дома, тысячи остались на чужбине, где они одержали победу над трудностями, хотя у них не было такой поддержки, как общность языка, религиозная общность и сочувствие земляков.

Горстка кубинских рабочих построила город Кайо-Уэсо. В Панаме кубинцы показали себя с наилучшей стороны в самых разнообразных профессиях, как искусные врачи, как знающие свое дело служащие и инициативные предприниматели. Кубинец Сиснерос внес огромный вклад в развитие железнодорожного строительства и в улучшение навигации на реках Колумбии. Видный коммерсант, кубинец Маркес, как и многие другие его соотечественники, пользуется большим уважением в Перу. Повсюду, где живут кубинцы, они трудятся как земледельцы, инженеры и ремесленники, учителя и журналисты. В самой Филадельфии «Мэнюфекчурер» имеет возможность наблюдать жизнь кубинцев. Многие из них известны своими героическими делами. Среди них немало сильных, выносливых людей. Все они, благодаря своему труду, живут в комфорте и достатке. В Нью-Йорке мы встретим кубинцев среди директоров крупных банков, преуспевающих коммерсантов, известных маклеров, талантливых администраторов, врачей с большой практикой, инженеров с мировой славой, электротехников, журналистов, владельцев магазинов, ремесленников; Эредиа, поэт Ниагары — кубинец. Кубинец Менокаль возглавлял инженеров на строительстве канала в Никарагуа.

Филадельфийский и Нью-Йоркский университеты не раз присуждали свои первые премии кубинцам. А женщины этих «лентяев», «не умеющих постоять за себя», этих «врагов всякого усилия»,— еще так недавно они жили в роскоши, а теперь, не испугавшись суровой зимы, прибыли сюда. Их мужья воевали, разорялись, томились в тюрьмах, погибали — и женщины мужественно взялись за работу. Бывшая рабовладелица сама превратилась в рабыню. Она стала за прилавок, пела в церковном хоре, обметывала петли, шила поденно, завивала перья в шляпной мастерской. Ее тело увядало от непосильного труда, но она отдавала свое сердце служению долга. Кто посмеет после всего этого сказать, что наш народ лишен духовной силы?

«По природе своей и из-за отсутствия опыта кубинцы не способны выполнять в большой и свободной стране свой гражданский долг», — клевещет на нас «Мэнюфекчурер».

Разве можно так искажать истину, разве можно так говорить о народе, который не только своим трудом создал первую в испанских владениях железную дорогу, который не только сумел применить все средства современной цивилизации для борьбы против тиранического правительства, но и обладает поразительным пониманием политической жизни, доказанной способностью к освоению ее высших форм, зрелостью мысли и богатством языка. Свободолюбие, годы борьбы против тирании, характер, закаленный на Кубе и в изгнании, уроки десятилетней войны и многочисленные ее последствия, практическое выполнение гражданских обязанностей среди свободных народов — способствовали, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, развитию у кубинца навыков к самоуправлению, столь естественному для него, что уже в самый разгар войны, еще не имея опыта, он создал это управление, хотя ему и пришлось выступить против своих руководителей. Требуя уважения к законам свободы, он без страха и сомнений выбил меч из рук самых прославленных полководцев, претендовавших на захват власти. В характере кубинцев пламенная страстность счастливо сочетается с огромной выдержкой. С начала века у нас появились замечательные учителя. На словах и на деле они показывали пример самоотверженности, преданности служения своему идеалу, верности делу справедливости и свободы. Кубинцев, которые десять лет тому назад завоевывали первенство в университетах Европы, приветствовали в испанском парламенте как выдающихся мыслителей и блестящих ораторов. Политический уровень развития кубинца ничуть не ниже уровня гражданина Соединенных Штатов. Отсутствие религиозной нетерпимости, умение ценить плоды своего труда, знание на практике и в теории законов свободы и умение применять их помогли кубинцам восстановить родную страну на развалинах, оставленных поработителями. К вящей славе рода человеческого, нет никаких оснований полагать, что народ, изведавший свободу еще с колыбели, народ, в жилах которого в течение трех столетий течет кровь свободных наций, воспользуется своей силой для того, чтобы лишить свободы своего менее счастливого соседа.

«Мэнюфекчурер» заканчивает свою статью словами: «Отсутствие мужества и самоуважения у кубинцев видны по той покорности, с какой они в течение долгого времени подчинялись гнету испанцев...» И добавляет: «Их попытки к восстанию были настолько слабы, что больше походили на фарс». Трудно показать большее незнание нашей истории и нашего характера, чем то, о котором свидетельствует это легкомысленное утверждение. Чтобы удержаться от ответа, полного негодования, нужно заставить себя вспомнить, что не один американец проливал свою кровь рядом с нами в войне, которую другой американец назвал «фарсом». Репортер осмелился назвать «фарсом» нашу войну, которую в свое время иностранные наблюдатели называли «великой эпопеей», добровольные жертвы повстанцев, бросивших все свое имущество, отдавших свою жизнь,— назвать «фарсом» уничтожение рабства, провозглашенное в первые дни свободы. Своими руками мы сжигали родные города и строили в девственных лесах новые селения и фабрики, наши женщины носили одежду из коры деревьев, десять лет мы вели борьбу и не раз наносили сокрушительные удары противнику, потерявшему двухсоттысячную, хорошо вооруженную армию в боях с малочисленной армией патриотов, которых поддерживала только природа. У нас не было ни гессенцев, ни французов, ни лафайетов, ни штойбенов, нам не помогало соперничество королей, У нас был лишь сосед, превысивший свои права и действовавший против воли своего народа, и этот сосед поддержал наших врагов, хотя мы боролись за такую же хартию вольности, на какой основывалась его собственная независимость. Мы стали жертвой борьбы страстей, как стали бы ею и тринадцать штатов, если бы их не объединил успех. Нас же ослабило промедление. Оно было вызвано не трусостью, а стремлением избежать кровопролития. Эта задержка дала противнику в первые же месяцы борьбы неоценимые преимущества. Мы медлили еще и потому, что по-детски верили в помощь Соединенных Штатов: «Они не допустят нашей гибели в борьбе за свою свободу у порога своего дома. Они скажут свое «слово, они протянут нам руку помощи, и на земле появится новый свободный народ». Они же «превысили свои права» в поддержали Испанию, а не нас. Они не протянули нам руку помощи, они не нашли для нас слова поддержки.

Борьба еще не кончилась. Кубинцы-изгнанники не смирились. Новое поколение достойно своих отцов. Тысячи наших товарищей погибли после войны в тюремных застенках, но только смерть может заставить кубинцев прекратить борьбу за независимость. И хотя очень горько говорить об этом, но я должен сознаться: наша борьба возобновилась бы и была бы намного успешнее, если бы не существовало аннексионистских иллюзий среди некоторых кубинцев, воображающих, что свободы можно добиться дешевой ценой, и если бы у кубинцев не было оснований опасаться, что самые святые страницы нашей истории, прах героев, павших за дело свободы, обагренные кровью развалины наших городов послужат удобрением для пышного произрастания иностранного чертополоха и станут предметом издевательства для писак из «Мэнюфекчурер оф Филадельфия».

Ваш покорный слуга Хосе Марти.

Нью-Йорк, 21 марта 1889 г.

Из сборника Хосе Марти "Избранное"
М. "Художественная литература" 1978 г.