ВЗЯТИЕ БАСТИЛИИ
(Жан Жорес)

 

 

14 июля, с самого утра, все парижское население - буржуа, ремесленники, пролетарии – готовились к битве, отряд драгунов проехал через Ceнт-Антуанское предместье и приблизился к стенам Бастилии. Из этого народ сделал вывод, что имелось в видy сосредoточить в Бастилии массу войск, воспользоваться ею как базой для военных действий против Парижа, которому предстояло быть раздавленным между этими войсками и теми, которые были расположены на Елисейских полях. Итак, усилия народа направились против Бастилии в силу тактической необходимости. К тому же она была издавна ненавистна. Мрачный и унылый замок, в котором томилось столько политических заключенных, как разночинцев, так и дворян, и который казалось, преграждал бойкому Сент-Антуантскому предместью доступ к наслаждению жизнью, был ненавистен Парижу, всему Парижу. Мы уже упомянули, что Мерсье выражал желание, чтобы при проведении новых улиц ненавистная тюрьма была, наконец, разрушена, и в своих наказах парижские дворяне постановляют: «Надлежит ходатайствовать, чтобы его величество повелело разрушить Бастилию». Не было такого сословия, такого общественного класса, представитель которого не томился бы во мраке этой тюрьмы. Третье сословие и дворянство придавали слову «свобода» неодинаковый смысл, но оба они питали одинаковую ненависть к этому памятнику министерского деспотизма. Нападение на Бастилию было гениальным революционным актом со стороны народа. Ведь и дворянство великого гоpодa не могло сопротивляться движению, направленному против Бастилии, не впадая в позорнейшее противоречие с только чтo сделанным им заявлением и не отказываясь от только что выраженной им ненависти. Итак, у двора не было союзников, которые помогли бы ему осуществить задуманный государственный переворот; против иностранных полков, угрожавших революции, восстал весь Париж, а не одни только революционеры .

Прежде всего необходимо было достать оружие; между девятью и одиннадцатью часами утра огромная тома направилась к Инвалидному дому, где находился большой склад ружей, и захватила 25.000 ружей и пять пушек. Бастилия могла быть взята приступом.

Бессменный комитет выборщиков, собравшийся в гoродской думе, сперва старался предупредить столкновение, затем, уступая неудержимому воз6уждению народа, он попытался, по крайней мере, мирными способами добиться капитуляции крепости. Но при 'второй попытке лица, посланные для переговоров, были встречены выстрелами: быть может, это было недоразумение, быть может, это было вероломство. Коменданту Делонэ пришлось поплатиться головой за это нарушение военных законов. Под предводительством нескольких героев, перебравшихся через рвы и разрубивших цепи подъемного моста, толпа ворвалась в крепость; колебавшиеся солдаты, среди, которых не было единодушия, сдались. Решающую роль при взятии крепости играли французские гвардейцы. Трудно составить подлинный список осаждавших, «победителей Бастилии». Уже на следующий день были заявлены бесчисленные претензии. В газете «Парижские Революции» был помещен очень краткий список тех, которые особeнно отличились:

«Господин Арне, гренадер, французский гвардеец Рессювельской роты, poдoм из Доля во Франш-Контэ, 26 лет, который первый схватил коменданта, везде обнаружил храбрость, был несколько раз легко ранен, увенчан в городской думе лавровым венком и украшен крестом св. Людовика, который носил господин Делонэ.

«Господин Гюллен, заведующий прачечной королевы в Брише, убедивший Рессювельских гренадеров и Люберсакских стрелков направиться к Бастилии с тремя пушками, к которым они вскоре присоединили еще две; господин Гюллен был одним из руководителей осады; он подвергал себя опасности всюду, где это требовалось; он один из первых вскочил на подъемный мост и проник в Бастилию; он же был и в числе тех, которые вели коменданта в городскую думу.

«Господин Эли, офицер в пехотном полку королевы, который бесстрашно пробрался под неприятельским огнем к возам с навозом, чтобы выгрузить и поджечь их; эта удачная хитрость в высшей степени помогла нам; он же принял капитуляцию и первый бросился на мост, чтобы проникнуть в Бастилию; сопровождаемый господином Темплеманом, он отвел вероломного коменданта на Гревскую площадь:

«Господин Мальяр-сын, который нес знамя и на короткое время передал его в другие руки, чтобы ринуться по доске, перекинутой через ров, в Бастилию и принять ее капитуляцию.

«Двенадцатилетний Людовик-Севастьян Кюнивье, сын садовника в Шантильи, вошедший пятым, в крепость, вскарабкавшийся на верхушку Базиньерской башни, где находилось знамя, схвативший его и смело махавший им на этой платформе.

«Господин Эмбер, живущий на улице Гюрпуа, который был опасно ранен.

«Господин Тюрпен, стрелок Бляшской роты, помещавшейся в Попенкурской казарме, командовавший теми гражданами, которые прежде всех были убиты между двумя мостами; одна пуля попала ему в правую руку, а другая в плечо.

«Господин Гино был два раза очень легко ранен и доставил серебряные вещи коменданта в городскую думу.

«Господин де-ла-Рени, юный литератор, проявивший мужество».


штурм Бастилии

Собрание представителей коммуны, произведшее дознание относительно этогo, констатировало, на заседании 13 августа, что г.г. Гюллен, Эли, Мальяр, Ришар, Дюпен, Эмбер, Легрэ, Дюкоссель, Жоржэ и Mapк отличились при осаде и при взятии Бастилии, и постановило, что их следует рекомендовать дистриктам, предложив последним найти для них занятие, достойное их мужества и патриотизма, не обращая внимание на то, к какому дистрикту каждый из них принадлежал, так как граждане, столь энергически способствовавшие спасению столицы, должны считаться принадлежащими ко всем дистриктам. Очевидно, собрание рекомендовало их на офицерские места в новой национальной гвардии.

Итак, руководителями движения были: военные, офицеры, как, например, Эли; скромные промышленники, как, например, Гюллен, мелкие буржуа, как, например, Мальяр-сын; наибеднейшие из пролетариев вполне выполнили свой долг. В этот героический день буржуазной революции кровь рабочих пролилась за свободу. Из ста бойцов, убитых при осаде Бастилии, некоторые были настолько бедны и неизвестны, что через несколько недель не удалась выяснить их имена, и Лустало оплакивает в «Парижских Революциях» этих борцов, проявивших столь дивное самоотвержение, имена которых остались покрытыми мpaком неизвестности; более тридцати оставили после себя жен и детей в тaкой нищете, что пришлось оказать им немедленное вспомоществование.

Через двадцать месяцев после этих событий рабочие-плотники обличали в письме к Марату эгоизм крупных предпринимателей, желавших монополизировать в свою пользу все выгоды революции, но не показавшихся в дни опасности. По всей вероятности, рабочие-плотники сыграли активную роль при взятии Бастилии: умея обращаться с топорами, они явились как бы импровизированными саперами, как бы «инженерным батальоном» революции.

В списке сражавшихся не встречается имен рантьеров, капиталистов, для которых отчасти и совершилась революция: смертельный удар королевскому деспотизму в этот день был нанесен средними и мелкими буржуа, судебными писцами, ремесленниками и пролетариями. Под убийственным огнем крепости не существовало различения граждан на «активных» и «пассивных». Даже и лица, не платившие достаточной суммы налогов для того, чro6ы быть избирателями, допускались к участию в битве и могли умирать за общую свободу.

Месть народа, в который изменнически стреляли из Бастилии, обрушилась на коменданта Делонэ и на городского голову купечества Флесселя, нeсомненно бывшего соучастником двора и обманувшего сражавшихся, которым он обещал ружья, а доставил только ящики с бельем. Несмотря на героические усилия Гюллэна, Делонэ был убит на лестнице городской думы, а купеческий городско голова Флессель был убит выстрелом из пистолета, когда его вели на суд в Пале-Рояль.

Собственно, говоря, эти казни были почти непосредственным продолжением битвы, и нельзя удивляться гневной вспышке толпы, которая только что избавилась, от опасности, угрожавшей в течение трех дней со стороны орд солдат-иностранцев.

Двое виновных уклонились от народной расправы: статский советник Фуллон, на которого было возложено снабжение продовольствием армии, долженствовавший произвести государственный переворот, и его зять, интендант Бертье. В тот самый день, когда была взята Бастилия, народом было перехвачено письмо от военного министра к Бертье, не оставлявшее никакого сомнения относительно его соучастия в замыслах двора. Через несколько дней после этого Фуллон, распустивший слух о своей смерти и даже будто бы похороненный, был схвачен и обезглавлен; его голову воткнули на пику и при огромном стечении народа носили по улицам; его зять Бертье, приведенный к этому ужасному трофею, был скоро в свою очередь убит пришедшей в состояние неистового исступления толпою.

Упивалась убийствами не только так называемая «чернь»; Гони д'Арси упоминает в своей речи, произнесенной им в национальном Собрании, что множество хорошо одетых граждан и зажиточных буржуа, ликуя, участвовали в этой ужасной и дикой процессии. Королевские солдаты непосредственно угрожали революционной буржуазии, и в этой внезапно про6удившейся в ней жестокости сказывался остаток страха. В ней сказывалась и варварская традиция старого порядка. Как хорошо понял и почувствовал это наш великодушный и великий Бабеф! И с какой гордостью, и с какой надеждой мы приводим прекрасные, гyманные и мудрые слова, в которых он, создатель коммунизма нового времени, выражает свои чувства, пережитые им в эти омраченные бесчеловечием моменты буржуазной революции.

Он видел, как проходила процессия, и написал непосредственно после этого, 25 июля, в письме к своей жене следующие строки:

«Я был свидетелем того, как несли голову тестя, а зятя вели под конвоем более тысячи вооруженных людей; он прошел таким образом среди двухсоттысячной толпы, которая глазела на него и, ликуя с конвоировавшими его войсками, издевалась над ним при барабанном бое. О, как неприятно было мне это ликование! Я был удовлетворен и вместе с тем недоволен; я говорил: тем лучше и тем хуже. Мне понятно, что народ сам творит правосудие, я одобряю это правосудие, когда оно довольствуется уничтожением виновных, но разве ныне оно могло быть не жестоким? Всевозможные казни: четвертование, пытка, колесование, костры, виселицы, множество палачей повсюду создали у нас столь жестокие нравы. Вместо того, чтобы просветить нас,

Правители сделали нас варварами, потому что они сами варвары. Они пожинают и пожнут то, что посеяли. Ведь последствия всего этого, моя бедная, милая жена, будут ужасны; дело еще только начинается».

Вдумайтесь в эти слова, нынешние правители, и теперь же внесите в нравы и законы как можно более гуманности, которая обнаружится в таком случае в неизбежные революционные дни.

И вы, пролетарии, помните, что жестокость представляет собой остаток рабства; ведь она доказывает, что мы еще не отрешились от варварства режима, основанного на притеснении.

Помните, что, когда в 1789 году толпа рабочих и буржуа на миг отдалась жестокому упоению убийством, первый из коммунистов, первый из великих освободителей пролетаpиата почувствовал, что у него сжимается сердце.

Взятие Бастилии произвело громадное впечатление. Всем народам земли показалось, что рухнула темница всего человечества. Это было нечто большее, чем провозглашение прав человека; это было провозглашение силы народа, служащей праву человека. Из Парижа до всех угнетенных не только донесся свет, но и явилась надежда, и в этот час в миллионах сердец, косневших во мраке рабства, зажглась заря свободы.

Ж. Жорес