НИКОЛАЙ ДОМОВИТОВ 1918-1996
Николай Федорович Домовитов родился в Петрограде. До войны окончил машиностроительный техникум, работал в редакции газеты Каспийского пароходства.
В 1941 году ушел на фронт, был тяжело ранен.
В 1943 году осужден на 10 лет лагерей с последующим поражением в правах на 5 лет. После лагеря работал на шахтах Донбасса проходчиком, монтажником. После реабилитации — снова в газетах.
В 1961 году окончил заочно Литературный институт имени А. М. Горького.
В августе 1969 года переехал в Пермь.
КРЕМНИСТЫЙ ПУТЬ
1941 год... Два месяца отступал наш батальон к Ленинграду.
Позади — пылающие города и села, холмики братских могил. Из тех, кто отражал первый удар врага, в батальоне почти никого не осталось. В конце августа под станцией Мга мы попали в окружение, засели в болотистом лесу. Фашисты несколько раз пытались выбить нас оттуда. Бомбили. Наугад забрасывали минами и снарядами. Лес стонал от взрывов, заволакивался дымом, густым и желтым. Словно горчица. На головы нам сыпались с деревьев листья и колкая хвоя, пронзительно свистели осколки. Идти в чащобу фашисты не решались. Их танки топтались на опушке, приминали тонкие осинки и снова уходили на грунтовую дорогу, подальше от лесного сумрака и зябкого дыхания зеленых трясин.
Когда артиллерийский обстрел прекращался, откуда-то издалека доносился чужой хриплый радиоголос: «Рус, сдавайся!»
А потом звучала музыка. Немцы крутили наши русские пластинки. И странно было слушать в этом фронтовом лесу, истерзанном снарядами и минами, родную, хватающую за душу песню:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит...
Мы не стреляли. Молчал израненный лес, вместе с нами прислушиваясь к песне. Несколько минут стояла тишина, а потом снова ухали снаряды, квакали мины, взметая прелую листву, валежник, ошметки вонючей тины, переплетенные корнями болотной травы. И вроде не было никогда песни. Просто приснилась она в минуту короткого затишья.
Ночью обстрел прекращался. Только в это время и можно было пробиться к своим. Ровно в полночь, когда тусклая луна нырнула в кучерявую тучку, мы поднялись в атаку. Фашисты не ожидали этого. Они заметались в ночном лесу, стреляли куда попало. Гибли под нашим и своим же пулеметным огнем.
А последнее, что мне запомнилось, — яркая вспышка и тупой удар в грудь.
Вообще-то мне несказанно повезло. Жив остался. Вот только рана моя плохо поддавалась лечению, в общей сложности врачи выхаживали меня более полутора лет по разным госпиталям. Последний — в Баку. По радио сообщалось каждый день: «На всех фронтах идут ожесточенные бои». В сводках Совинформбюро передавалось о немецких потерях и ни в одной из них ни разу не упоминалось о наших. Ребята, слушавшие Левитана, хмуро молчали. Каждый из них своими глазами видел, какие потери несут наши войска. Зачем же скрывать это? Как-то раз, слушая очередную сводку, я не удержался, сказал медсестре:
— Свежо предание, да верится с трудом...
Неделю спустя, теплой ноябрьской ночью, дежурный врач наклонилась надо мной: «Товарищ ранбольной! Вас переводят в другой госпиталь». Другие госпитали уже были, и я не удивился. Удивили только хромовые сапоги, черневшие под полами белых халатов дюжих молодцев, поднявших мои носилки. И не с красным санитарным крестом машина ожидала меня у подъезда, а «Черный ворон».
Мрачный дом на Бакинской набережной. А 17 декабря 1943 года Военный трибунал войск НКВД под председательством капитана И. Вейчхайзера. Свидетель один — медсестра. Трибунал приговорил меня по статье 72, часть 2 УК Азербайджанской ССР (ст. 58, пункт 10 УК РСФСР) к десяти годам лишения свободы с поражением в правах на пять лет. В приговоре было: «Клеветал на Советское информбюро, заявляя, что последнее сообщает только о немецких потерях и умалчивает о советских».
Срок наказания отбыл в Отдельном лагерном пункте № 1, расположенном «далеко от Баку, на станции Кишлы. Никаких дорог не было. Сквозь туман кремнистый путь не блестел. Все десять лет — «от звонка до звонка» — работал молотобойцем, бригадиром в лагерном кузнечном цехе.
ГИРИ
Воздух пахнет, наверно, весной.
Звонко падают с крыши капели.
Я лежу в одиночке сырой,
Пригвожденный к тюремной постели.
Я лежу и считаю часы...
Я ни в чем не виновен, поверьте!
Жду, когда покачнутся весы
С двумя гирями — жизни и смерти.
Жду, когда среди серых камней
Мое сердце стучать перестанет.
Гиря смерти, увы, тяжелей,
Гирю жизни она перетянет.
Я лежу, а решетка окна
Режет небо мое на кусочки.
Я лежу...
И молчит тишина
Моей узкой сырой одиночки.
1944
Много, много загадок на свете,
Неразгаданных масса шарад:
Может, наша с тобою планета
Для планеты соседней — ад.
Очень часто мне страшно бредится,
И ночами я вижу порой,
Как летят к нам с далекой Медведицы
Души грешные в ад земной.
1946
ЛУЧ ЗОЛОТОЙ
В придорожном глубоком кювете
В липкой тине сгнивает пырей.
Боже мой, сколько грязи на свете,
Сколько долгих несносных дождей.
И, в грехах своих Господу каясь,
Я иду — куда знает конвой,
И, на каждом шагу спотыкаясь,
Я ищу солнца луч золотой.
А кругом только черная слякоть,
Только липкая грязь октября.
И нет слез, чтоб от боли заплакать
За Христа, за людей, за себя.
Оттого, что до смерти придется
Мне искать этот маленький луч,
Оттого, что он к нам не пробьется
Сквозь свинцовые сумерки туч,
Оттого, что, никем не согретый,
Подойду я к могиле своей.
Боже мой, сколько грязи на свете
Топчут ноги безвинных людей.
1947
Море жизни тяжело, как ртуть,
В нем столетий потонули льдины.
Зрячий не сумеет заглянуть
В вечности бездонные глубины.
Как бы ни был, зрячий, ты велик,
Есть предел великому и мера.
В те глубины страшные проник
Только взгляд незрячего Гомера.
1948
ТЕТЯ ДАША
Жидка магаровая каша...
И работяга, и сачок
В окошко просят: — Тетя Даша,
Подбрось-ка лишний черпачок!
Ее в раздаточном окошке
Терзает жалость — нету сил.
Народный суд за три картошки
В тюрьму ее определил...
Надолго с волей распростилась,
В детдом отправили детей.
Но в нашей зоне объявилось
Пятьсот племянников у ней.
* * *
Наш начальник, умный вроде,
Говорил нам на разводе:
— Убегать вам нет резона
— Ведь вокруг сплошная зона.
Ни за что не убегёте,
Ни к какой едреной тете,
Все равно мы вас поймаем...
Поздравляю с Первым маем!
ВИТЬКА
Десять лет мы с Витькою дружили.
Неплохой был вроде паренек.
Никогда уроков не зубрили,
Хоть и строг был старый педагог.
Беспокойно было в нашем мире...
Чтоб о днях грядущих не гадать,
Мы с дружком учились в школьном тире
По врагам без промаха стрелять.
А когда без шума, без обмолвки
Вдруг на нас обрушились враги,
Получил в каптерке я обмотки,
Витька в трибунале — сапоги.
Получил я старую винтовку,
Витьке дали новенький наган.
Как в обмотках тяжко и неловко
Мне бежать в смертельный ураган!
Скоро жизнь прервется молодая.
Все смешалось, будто бы в аду.
А потом, кого-то проклиная,
Я метался в тягостном бреду.
И, на жизнь мою поставив точку,
На исходе мартовского дня
С госпитальной койки — в одиночку
Увезли «сотрудники» меня.
Я этапа ждал на пересылке.
Эшелоны гнали за Урал.
А дружок мой в бритые затылки
В подземельях сталинских стрелял.
Жизнь, как прежде, встречами богата,
Избежать и этой я не смог.
— Что ж, здорово, Витька Куропатов!
Здравствуй, ворошиловский стрелок!
МЕЖА
Хоть словечко сказать бы парнишке,
Да нельзя мне нарушить межу:
Он стоит с автоматом на вышке,
Я по зоне с лопатой хожу.
По звериному, злому закону,
Не щадя на земле никого,
Меня сталинцы бросили в зону
И на вышку подняли его.
Семизначный гулаговский номер
Пятый год я ношу на груди,
Оттого я, наверно, не помер,
Что полсрока еще впереди.
А на вышке дозорной часами
Друг стоит, на морозе дрожа,
И безмолвно лежит между нами
Всенародного горя межа...
ПОЛЯРНЫЕ ЦВЕТЫ
Анатолию Жигулину
Без остановки мчится скорый
По тверди вечной мерзлоты,
А за окошком на уторе
Цветут полярные цветы.
К земле неласковой прижались,
Дрожат от рокота колес.
Когда-то нам они казались
Прекрасней самых лучших роз.
Мы их дыханьем согревали,
На миг забывши про беду,
Когда на горном перевале
Возили тачками руду.
Мы их несли с собой в бараки,
Поили жесткою водой.
А ночью сытые собаки
Перекликались за стеной.
...Ах, поезд, поезд, поезд скорый,
Постой хоть несколько минут,
Дай посмотреть, как на угоре
Цветы полярные цветут!
1975
Публикация Нины Домовитовой
ВЛАДИМИР ИГНАТОВ
Владимир Власович Игнатов родился в 191 8 году в деревне Серетино Курской области По образованию педагог. До войны входил в группу молодых поэтов Харькова. С начала войны — в рядах Красной Армии. Попал в окружение, был взят в плен. Осужден военным трибуналом в 1943 году на 10 лет ИТЛ. В январе 1946 году прибыл по этапу в Воркутлаг из Темниковских лагерей. В Воркутлаге находился до 1952 года. В лагере писал стихи. Освободился в апреле 1952 года и уехал в Курскую область. Сведений о его дальнейшей судьбе нет.
Годы, годы! Как вихри летят,
Обгоняя усталые тройки...
Не вчера ль говорил — «Двадцать пять»,
А теперь уже, боже мой, сколько!
Не вчера ль я смеялся и пел
И шутил над чужою печалью?
Не вчера ль я сжигал, что имел,
И любил, что сжигал... Не вчера ли?
Да, вчера! На другом берегу
Расцветала кудрявая юность!
И увидел глаза я вчера...
(Опустил в них я детскую радость.)
И вчера... и вчера... и вчера...
До рассвета... И все еще малость!
Да, вчера я встречал Новый год,
Поздравленья друзей с Новым годом...
Все ушло, словно тронулся лед,
Будто радость ушла с ледоходом!
Все ушло... Только ты, как вчера,
Только ты, как вчера, дорогая,
Коротаешь со мной вечера
Да мигает луна, догорая.
Воркутлаг. ОЛП № 2. 31 декабря 1947
АЛЕКСЕЙ ПРЯДИЛОВ
Алексей Николаевич Прядилов родился в 1927 году в Нижнем Новгороде.
В 1943 году студентом-первокурсником Московского нефтяного института был арестован. В приговоре суда сказано: «В городе Павлове Горьковской области* с начала 1941 г. существовала нелегальная группировка из учащихся старших классов средней школы, которая нелегально по август месяц 1943 г. выпускала рукописный журнал антисоветского содержания под названием «Налим».
*14-летний Алексей был там в эвакуации.
Приговор — 7 лет лагерей и 3 года поражения в правах после отбытия наказания.
А. Н. Прядилову пришлось пройти через семь лагерей вплоть до колымского Берлога, где работал на руднике. После освобождения в 1950 году получил бессрочную ссылку, работал нормировщиком на прииске в Тенькинском районе Магаданской области, заочно окончил Магаданский горно-геологический техникум. После реабилитации переехал в Москву, окончил нефтяной институт, до пенсии работал по специальности, был заместителем генерального директора объединения «Нефтегазоавтоматика».
* * *
Когда окончится язычество,
Покинут бедную обитель
Его Высочества, Величества,
Мудрейший вождь, родной Учитель.
И если мы свой дом очистим,
Не будут наблюдать за нами,
Как дышим, говорим и мыслим,
Портреты, шевеля усами.
* * *
Окружают лагерь сопки,
А мороз все злее.
Там, на вышках, мерзнут «попки»,
В стойле нам теплее.
Часто мы не без резона
Славим нары наши,
Благость нашего озона
— Аромат параши.
Утром вовремя — побудка,
К завтраку — акула.
От харчей распухла будка,
— Что там ваш Вакула!
Провожают на работу
И обратно — тоже.
Ежедневную заботу
Позабыть не сможем.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ НАДЗИРАТЕЛЯ
Спи, подлец, на нарах сладко,
Не мечись во сне;
Золотая лихорадка
Ходит по стране.
Но во сне заспать не вздумай
Ты вину свою,
— Ты во сне о долге думай.
Баюшки-баю.
Пусть во сне тебе приснится
Мудрый рулевой,
Но потом не надо биться
В нары головой.
Жизнь счастливую построим
Мы в родном краю,
А пока походишь строем.
Баюшки-баю.
Только утром на рассвете
Не проспи развод:
За тебя мы все в ответе
Каждый день и год.
За невыход на работу
В карцере сгною!
Вред тебе, а мне забота.
Баюшки-баю.
СЕРГО ЛОМИНАДЗЕ
О СЕБЕ
Я родился 31 декабря 1926 года в Москве. Отец, Виссарион Виссарионович Ломинадзе (Бесо), старый большевик, один из последних оппозиционеров Сталину. Погиб в 1935 году.
Мать, Нина Александровна Ломинадзе, была арестована в 1938 году как «жена врага народа». Осуждена в 1938 году как «жена врага народа». Осуждена ОСО на 8 лет лагерей. Вторично арестована в 1949 году в Кутаиси.
Я арестован в неполных 16 лет 12 ноября 1943 года в Москве. Осужден ОСО на 10 лет лагерей по статьям УК СССР: 58-10— антисоветская агитация; 58-8 через 17 — подготовка к террору, высказывание террористических намерений. Следствие велось на Лубянке. Следователь Есипов (несколько месяцев спустя после меня он же вел дело Солженицына. Узнал из «Архипелага ГУЛАГ»). После приговора — Краснопресненская пересылка, этап на Дальний Восток, Комсомольск-на-Амуре, Монголия (строительство Дархан), Север, Заполярье — поселок Ермакова на Енисее, лесоповал, строительство БАМ (505), Лагпункт 1. Здесь же вышло освобождение в 1952 году (по зачетам). Вернулся в Москву в 1954 году. Реабилитирован в 1992 году.
С 1950 года женат на Алисе Борисовне Абуашвили. После возвращения учился в строительном техникуме им. Куйбышева, не окончил курса, с конца 4-го курса ушел. В 1959 году поступил в Литературный институт им. Горького. Окончил в 1964 году. В 1961—1964 годах работал в «Литературной газете», с мая 1964 года стал работать в журнале «Вопросы литературы», сначала заведующим отдела теории, с 1992 по декабрь 2001 года — заместитель главного редактора в тех же «Вопросах литературы». Автор многочисленных статей о русских классиках. Автор книг «Поэтика Лермонтова», «Классики и современники», поэтического сборника «Текст слов». Член Союза писателей Москвы, член Союза журналистов России, член Русского ПЕН-клуба.
* * *
Иду Москвою новой
В бетоне и стекле,
Поселок Ермаково,
Забытый на земле,
Сосновый и еловый,
Плывет издалека.
Поселок Ермаково.
Зэка, зэка, зэка.
Дневального убили
До воли дня за два.
Ту вышку распилили
Кому-то на дрова.
Ту проволоку смотали,
Свалили за холмом.
Куда, товарищ Сталин,
Сдавать металлолом?
Грузинское растенье,
Железная лоза...
Развеяло метелью
Конвойных голоса,
Развеяло, размыло,
По свету разнесло.
Бараки запуржило,
И трассу замело.
Полярными ночами
Прошла судьба зенит.
Овчарки одичали,
И рельса не звенит.
1976
* * *
Читал я следственное дело
И забывал, что жизнь прошла.
Душа давно уже истлела,
Бумага все еще цела.
Читал я следственное дело
Антисоветской старины,
И трепет чувствовало тело
Своей шестнадцатой весны.
Когда, шатаясь от бессонниц,
Шел на допрос с тоской в груди,
Когда и лагерный червонец,
И жизнь — все было впереди.
1993
