Виланд Херцфельде рассказывает об издательстве "Neue Jugend"
Уже один тот факт, что кайзеровский режим спустя два года после начала войны все еще мнит себя непоколебимым «как скала», делает понятным, почему, несмотря на военную цензуру и всесилие генерал-губернаторов в марках («марки» - административные единицы, укрепленные пограничные районы, которые создавались прежде всего вдоль восточных границ рейха - прим.перев.), группе художников удалось напечатать и распространить — а в течение нескольких месяцев даже легально — свой протест против войны. Может быть, сыграли свою роль облегчающие вину обстоятельства, что эти оппозиционеры не имели ничего общего ни с социал-демократией, ни с рабочим движением. Тогда ни одному сотруднику прусской криминальной полиции не приходило в голову искать революционеров среди художников и писателей. Что в общем-то справедливо: ведь 93 уважаемых немецких деятеля искусства и профессора с началом войны добровольно засвидетельствовали «своему кайзеру», что война, начатая Германией, является войной справедливой и что все не-немцы на земле — это своего рода вредные насекомые, паразиты. Ну а те, кто не был согласен с этим печальным документом унификации anno 14*, были в лучшем случае безродными космополитами, пацифистами или индивидуал-анархистами — безвредными одиночками, которым государство казалось несимпатичным, а революция представлялась чем-то пламенным и страстным.
* Под унификацией понималось приобщение к господствующей идеологии
anno 14 – "14 -го года" )
Кто знал тогда в Германии такие имена, как Ленин и большевики?
Интеллигенция, по крайней мере, их не знала. Большинство же художников даже о Марксе и Энгельсе знало лишь понаслышке. А классиков социализма никто из этого нового поколения немецких деятелей искусства, почитающих Рильке и Ван Гога, Гофмансталя и Шагала, Рембо и Пикассо, Георге и Маринетти, видимо, не читал вообще. Перед войной они, конечно, сотрудничали с журналами, которые назывались «Мэрц», «Пан», «Штурм», «Акцион», «Анфанг», «Нойе Кунст» и «Революцион». Но с началом войны эти журналы либо перестали выходить, либо стали абсолютно аполитичными. («Акцион» в 1917 году начал издаваться снова и кроме «чистого искусства» публиковал также актуальные статьи на другие темы.) Политики, сотрудничавшие с этими журналами или сами их издававшие, если не «лишились дара речи», то изменили своим убеждениям. И лишь отдельные сотрудники этих журналов, занимающиеся искусством, не хотели молчать — может быть, именно потому, что ничего не понимали в политике и не осознавали, какой опасности они себя подвергают. Они не понимали, почему искусство Гоголя и Верхарна должно утратить свою ценность из-за разногласий между некоторыми высокопоставленными лицами. Они хотели продолжать писать стихи и рисовать, как до войны, и с грустью вспоминали о дискуссиях с представителями французской, русской и итальянской богемы. Стрелять в них? Нет. Это было бы предательством. Поэтому делом чести стало не участвовать в войне. Они не хотели быть братоубийцами. Но «цеховой» солидарности и верности космополитическим убеждениям недостаточно для того, чтобы антипатия переросла в протест. К этому добавились траур по павшим на войне товарищам, возмущение массовыми убийствами, официальная (воспринимаемая скорее как преднамеренная) ложь, ненависть к тем, кто присвоил себе право призывать свободных людей в армию, презрение к людям, которые, как Герхарт Гауптман, писали:
Пока меня не изрешетят насквозь,
Наш военный поход не проигран,
боль, причиненная крахом иллюзий о «Человеке».
И молодой солдат-фронтовик (тогда их по цвету обмундирования называли «серошинельниками»).
Этим «серошинельником», а по профессии лириком, был я. В начале войны мне было 18 лет, и я добровольцем записался на фронт. Но не потому, что я горел военным энтузиазмом. Войну развязали господа старшие преподаватели и прочие чиновники (для меня тогда не было страшнее ругательства, чем «чиновник»). Это ясно. Но так же ясно было и то, что мои молодые друзья могут стать жертвами этой войны. Чувство сопричастности подсказало мне — в этом нельзя не участвовать. Я записался в санитары. Санитары, думал я, не могут быть убийцами. Так я стал участником массовых убийств во Фландрии в 1914 и 1915 годах.
Мальчики из Диксмуйдена и Ланге-марка*. Апеллируя к ним, Гитлер пытается сегодня вновь заставить немецкую молодежь идти на смерть.
* Местечки в Западной Фландрии, где в конце октября—начале ноября 1914 года разгорелись ожесточенные бои, в которых огромные потери понесли полки добровольцев, состоявшие исключительно из школьников и студентов. Этот факт раздувался военной пропагандой как символ беззаветной преданности, патриотизма и готовности немецкой молодежи к самопожертвованию. (Примечание пер.)
Я помогал выносить их из-под огня и стаскивать в переполненные полевые лазареты. Я видел, как в крови и нечистотах они умирали на прогнивших соломенных тюфяках. И я стал прозревать. Я становился все упрямее, грубил своим начальникам; я чувствовал себя «пособником убийц» и открыто говорил об этом, чтобы побороть презрение к самому себе. Результат был странным: весной 1915 года я был отправлен на родину, физически здоровый «репатриант», «недостойный носить форму солдата кайзеровской армии». Как же гуманно обращались в первые годы войны с упрямцами, занимающимися агитацией!
Но осенью 1916 года меня в принудительном порядке признали снова «достойным» и отправили опять на Западный фронт, на сей раз пехотинцем.
В Берлине я встретился со своими друзьями, которые кипели ненавистью, но бездействовали. Многие, как и я, попали в армию. Франц Юнг был на Восточном фронте, Альфред Лихтенштейн к этому времени уже погиб. Когда в 1914 году я отправлялся на фронт, нам рукоплескала вся страна. А мы давились, глотая протест, застрявший в наших глотках. Теперь в стране стало тихо. Теперь мы должны, думал я, напрячь свой слух. Я предложил издавать журнал по искусству. И в июле 1916 года журнал действительно начал регулярно выходить. Он привлек к себе внимание прежде всего потому, что в нем впервые были опубликованы рисунки Жоржа Гроса. Название «Neue Jugend» («Нойе Югенд» - «Новая молодежь») не имело никакого значения: перед войной в Шарлоттенбурге (пригород Берлина) под этим названием выходил школьный журнал; чтобы организовать во время войны новый журнал, требовалось особое разрешение; поэтому мы перекупили уже имеющийся и, чтобы сбить с толку цензуру, начали выпуск с № 7, в котором нумерация начиналась со 127-й страницы. На этой странице было помещено скорее бунтарское, чем пацифистское стихотворение И. Р. Бехера.
ПРИЗЫВ К МИРУ
О сладкий сон, ты согреваешь душу!
Но можешь и реальной жизнью стать,
И распуститься цветом нежным груши,
Иль смерти ангелом над трупами летать.
Твой день придет! Проснется шумный город,
Потонет в солнце улиц суета,
Фанфары запоют, и каждый будет молод
И счастлив, что пришла твоя пора.
Поля сражений станут мягкою постелью,
Зеленым лесом, озером, ручьем.
Миллионы павших втопчут знамя смерти в землю,
Чтобы никто не смел поднять его потом.
Но если молния сверкнет и грянет гром?!
Нет, не сверкнет. Все люди славить будут Бога,
И будут женщины гулять под кружевным зонтом,
И множество улыбок, счастья много.
Давайте говорить о вечном мире.
Я знаю: он придет, он воцарит в веках,
Еще он сладкий сон. В заоблачном эфире
Звучат слова любви, у нас же на устах:
Долой войну, разруху, голод, страх!
В журнале публиковались: Теодор Дойблер, Эльзе Ласкер-Шюлер, Альберт Эренштайн, Рихард Гюльзенбек, Э. Ю. Гумбель, Густав Ландауэр, Леонгард Франк, Франц Юнг, Жорж Грос, Даврингхаузен, Карло Мензе; и, кроме того, «вражеские иностранцы» — французы Жув и Сера, бельгиец Энсор и русский Шагал. Примечания были порой более политическими, чем сами статьи. Вот несколько примеров:
Заметка для археологов: Еще одна невымершая раса железного века.
В немецкой «Хохшульцайтунг» (№21/ 22, Вена, 20 июня 1916) в статье майора Д. Крессмана говорится:
«Слово «сверхнационализм» придумано проживающим в настоящее время в Берне писателем Германом Гессе. О себе самом он говорит, что ценит мир больше, чем войну, и что мирный труд для него прекраснее и ценнее, чем ратные подвиги. Таким образом он сам причисляет себя к так называемым пацифистам и найдет в г-не Форстере единомышленника.
Как возможно, чтобы такое говорил немец — перед лицом войны, которая в нас, немцах, воспламеняет все благородные стороны души и развивает трудолюбие, расширяет взгляд в будущее и выявляет наше единое национальное сознание; которая побудила нас не только взять на себя решение серьезной и тяжелой задачи по выполнению культурной и цивилизаторской работы, призванной освободить, воспитать и облагородить все человечество, но и служить ему всеми своими силами. Как может немец, спрашиваю я, во время бесконечно великой, возвеличивающей наш народ, благородной войны бессердечно говорить, что мирный труд прекраснее и ценнее ратного подвига?» Редакция интересуется, не желает ли какой-нибудь музей древнейшей истории приобрести право преимущественной покупки на труп господина Крессмана еще при его жизни?
Э. Ю. Гумбель
«Demain», pages et documents. Geneve. 1916. Nr . 1-7.
Directeur Henri Guilbeaux , editeur J . H . Jeheber
* * *
Журнал «Демен» борется за мир! На французском языке он информирует о том, что помимо ультиматума или обнаруженных в Бельгии разоблачительных бумаг существуют и другие документы; «Демен» компрометирует «большую прессу» и служит тем, кто не служит правительствам. — В целях борьбы за свободу человека мы намерены поместить световую рекламу журнала «Демен» на Унтер-ден-Линден.
В.Х.
Помимо журнала осенью 1916 года вышел «Альманах журнала «Нойе Югенд» за 1917 год». Позднее была выпущена папка рисунков Жоржа Гроса и затем «Маленькая папка рисунков Гроса» («Die kleine Grosz Mappe»).
В послесловии к первому номеру «Нойе Югенд» (№ 7) говорилось:
«От старого журнала «Нойе Югенд» мы унаследовали лишь его название. В отношении нашей прежней позиции — быть чисто литературным журналом молодежи — мы заявляем: пришло время, когда все люди умственного труда должны выступить единым фронтом против своего злейшего врага! Тема искусства, безусловно, будет основной темой нашего журнала: мы живем в век информации...
Все свободомыслящие люди (экспрессионисты, сторонники молодежного движения...) должны выступить в журнале «Нойе Югенд» с изложением своей позиции. Границы наших публикаций будут определяться лишь направленностью журнала, добросовестной цензурой, объемом журнала и нашей неспособностью в настоящее время платить за публикации гонорар... Мы приглашаем всех европейских художников и интеллектуалов, которые не страдают дряхлостью, трезвостью и раболепием, к совместной деятельности и сотрудничеству».
«Добросовестная цензура» позволила нам выпустить всего три номера. Потом я вновь был одет в кайзеровскую форму и отправлен на Западный фронт. Однако с помощью моего брата все же удалось в октябре выпустить еще один номер, а в феврале- марте 1917 года издать двойной выпуск нашего ежемесячника. Потом были запрещены не просто отдельные номера, как это бывало раньше, а журнал в целом и издательство «Нойе Югенд» как таковое. Что делать? У Франца Юнга родилась идея: в результате мой (совершеннолетний) брат (прим. - Джон Хартфилд) направил губернатору марки, генералу фон Кесселю, прошение.
В прошении говорилось:
«Журнал «Нойе Югенд» был запрещен. В нем печатался с продолжением роман Эльзе Ласкер-Шюлер «Малик». Мы взяли на себя обязательство опубликовать этот роман целиком, поскольку в нем речь идет о турецком принце, то есть о нашем союзнике. Поэтому мы просим предоставить нам издательскую концессию исключительно с целью публикации этого романа. Новое издательство мы хотели бы назвать «Малик» — по заглавию издаваемого романа».
Концессия была получена. Роман Эльзе Ласкер-Шюлер, символическо-романтическая проза, не имеющая к Турции ни малейшего отношения, как и к любой другой реальной стране, вышел позднее в издательстве Пауля Кассирера.
Зато уже через несколько недель после получения разрешения в издательстве «Малик» был выпущен свежий номер журнала «Нойе Югенд». Между тем его характер и формат были полностью изменены. Номера старого ежемесячника имели стандартный журнальный формат и содержали 20-40 страниц.
Новый «Нойе Югенд» выпускался как многокрасочная газета огромного, как плакат, американского формата.
На первом номере стояло: «Еженедельник». На следующем: «Проспект «Малой папки рисунков Гроса». Все статьи были анонимными.
Вот несколько характерных названий: «Секта 1917», «Беда противоречий», «Умеешь ли ты ездить на велосипеде?», «Бейтесь головой о стену», «Новый человек», «Религия расточительства».
В этих первых двух номерах (во время выпуска третьего бастовали рабочие типографии, он — чтобы напомнить о смерти как истинном господине времени — должен был быть напечатан белым шрифтом на черной траурной бумаге) стала вырисовываться немецкая политическая разновидность дадаизма.
В качестве официального адреса издательства мы дали адрес пустующей стройплощадки в Штеглитце, мой брат жил тогда в одной из берлинских казарм, а я читал корректуры и рукописи под ураганным огнем Витхетской дуги (Фландрия). О распространении мы могли не беспокоиться. Эту работу блестяще выполняла берлинская фирма «Георг Штильке». Она владела монополией на продажу книг на многих вокзалах и в передвижных книжных лавках. Мы поставляли ей весь тираж в качестве «бесплатного пробного номера». Сложенного так, чтобы не видно было содержания. И журнал на самом деле продавался как в Иерусалиме, так и в Варшаве, Верхней Италии и Остэнде (городок в Бельгии, где в то время воевал Херцфельде). Четкая немецкая организация...
Круг авторов издательства «Малик» был чрезвычайно широк. В Берлине, Лейпциге, Дрездене, Мюнхене, Гамбурге и Мангейме проводились так называемые вечера авторов «Нойе Югенд». Они служили, однако, скорее агитации против войны, чем пропаганде журнала. Однажды в Берлине зимой 1916 года известная актриса Гертруда Эйзольдт читала стихи из «Альманаха «Нойе Югенд». Это было стихотворение «Человеческие жертвы», написанное моим отцом, Францем Хельдом, умершим еще до войны. Оно заканчивалось четверостишием:
Я родился умереть солдатом,
Но не может сердце матери смириться
С тем, что нужно сыном поплатиться,
Чтобы солнце императора сияло.
Публика, собравшаяся в Майстер-зале на Кётенерштрассе, пришла в страшное возбуждение. Раздались возгласы: «Долой войну!», «Долой кайзера!» Женщины кричали, плакали. Из зала выносили потерявших сознание. С большим трудом полицейскому офицеру, следившему за порядком, удалось докричаться до публики и объявить, что собрание закрыто и все должны разойтись. Это был первый роспуск собрания с начала войны.
И только постепенно, уже после войны, издательство превратилось в то, что называют «фирмой». Но оно так никогда и не стало фирмой в индифферентном смысле этого слова, и никогда слово поэта не рассматривалось им как обычный товар. Даже когда «Малик» стало солидным издательством немецких левых, в нем продолжал действовать закон, с которого оно начиналось, — закон борьбы за человеческое достоинство, свободу и культуру. Ни преследования во время восстаний «Союза Спартака» (левая группа внутри социал-демократической партии, руководимая Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, участвовавшая в восстаниях в Германии в декабре 1918 и январе 1919 года), ни прокуроры Веймарской республики, ни даже доктор Геббельс, конфисковавший 400 000 томов издательства «Малик», не смогли заставить издательство изменить своим принципам.
За свою двадцатилетнюю историю издательство многому научилось.
В 1916 году мы представляли собой небольшую горстку людей. Отчуждение, с которым мы сталкивались, было оскорбительно. Но мы гордились нашей уникальностью, нашей, как мы тогда считали, беспримерной стойкостью. Хотя мы обращались ко всем, но на самом деле лишь к тем немногим, «за кем стало дело, кто должен был действовать». А то, что это были не немногие и не какие-то избранные, а весь трудящийся народ, с которым жестоко обращались, — это мы поняли только после Октябрьской революции. Рожденное в борьбе против войны, против которой должен бороться каждый истинный художник уже из любви к жизни и людям, издательство утратило бы в послевоенное время свое значение, если бы вовремя не поняло, что важно понять причины войны и всеми силами бороться с ними в мирное, и прежде всего в мирное, время.
Виланд Херцфельде
текст приводится по изданию
"Дадаизм в Цюрихе, Берлине, Ганновере и Кельне"
изд. "Республика", М. 2002 г. пер. с нем. С.К.Дмитриева
иллюстрации из книги
Wieland Herzfelde "John Heartfield. Leben und Werk", Dresden
Издательство "Нейе Югенд" позволило Виланду начать осваивать профессию издателя, а Джону - профессию художника-дизайнера в издательском деле. Все это они использовали в своем следующем предприятии - издательстве "Малик".
В первом номере журнала была напечатана статья-манифест "Новый человек" Рихарда Гюльзенбека - одного из создателей группы ДАДА в Берлине *об этом будет рассказано позже)
И в жизни Джона Хартфилда этот год - 1916-й ознаменовался еще одним важным событием - "изобретением фотомонтажа".
