1. КРЕСТЬЯНСКИЙ ОБРОК


Есть два рода людей в России-дворяне и крестьяне или рабы. Дворяне, имеющие все, и крестьяне, не имеющие ничего; дворяне, всегда правые, и крестьяне, всегда виноватые; крестьяне, работающие, и дворяне, все пожирающие.

R. Fаurе. Souvenirs du Nord.

Paris. 1821. г.

 

Последовательный рост барщины и оброка, наблюдаемый во второй половине Х VIII века, ложился непосильным бременем на задавленного нуждою крестьянина. Из этих двух способов эксплоатации подневольного крестьянства, среднее и мелкопоместное дворянство, обычно проживавшее в своих вотчинах, предпочитало барщину, как способ эксплоатации, позволявший помещику извлечь из крестьянина максимум его возможностей. Но барщина требовала от помещика затраты труда и средств, между тем, как оброк этого не требовал. Поэтому для большинства крупного дворянства, безвыездно проживавшего в Петербурге, более выгодной формой использования подневольного крестьянского труда являлся оброк. С течением времени он сильно возрос в своем размере. К 1760-м годам он достиг 5 руб. (в переводе на деньги 1850 г.), а к 1790-м годам - 7 руб. 50 коп. К 50-м годам следующего столетия оброк возрос в среднем до 10-12 руб.

Между тем, повышая оброк, помещик отнюдь не заботился об увеличении площади крестьянской земли. В имении помещика Позднякова крестьяне платили в 1827 г. 6 руб. сер. оброка, имея по 2 гектара пахотной земли. В начале 50-х годов крестьяне платили уже 9 руб. сер., при уменьшении душевого надела на 1/2 га. В 1859 г. те же кpeстьяне платили по 24 руб. сер. в год.

Для оброчных крестьян, занимавшихся торговопромышленными делами, оброк принимал часто форму подоходного налога, достигавшего в некоторых случаях десятков тысяч рублей. Помимо оброка, на крестьянина возлагался еще ряд грубо вымогавшихся повинностей, грозивших, однако, жестокой карой, в случае их невыполнения. В Лужском уезде, под Петербургом, в имении жены генерал-майора Буткевича (ее дочь, Екатерина Буткевич, в замужестве гр. Стройновская, увековечена Пушкиным под именем "гордой графини" в "Домике в Коломне") 300 человек крестьян, помимо обязательных 10 руб. оброка, должны были ежегодно доставлять помещице запасы хлеба, овса, гороха, конопли, сена (800 пудов) и т. д. Эти поборы вызвали, наконец, на рубеже ХVIII-ХIХ веков открытое волнение среди крестьян Буткевичей. Некоторые из них поплатились за это арестом, другие были наказаны кнутом. Главного же "зачинщика" сослали в Сибирь.

У знатных петербургских вельмож оброк редко превышал 10 руб. в год. Оброчные Юсупова, ярославцы, платили 7-8 руб. сер. в год. столько же, примерно, платили и приходившие в Петербург, на заработки, казенные крестьяне. Положение их фактически, немногим отличалось от положения крепостных. Лишь помещика для них, по выражению C п epa нск o г o , заменяли земские исправники, с тою токмо разностью, что они переменяются , что на них есть некоторые способы к управе".Чрезвычайно интересна характеристика положения казенных крестьян, данная шефом жандармов А. Бенкендорфом. В своем отчете Николаю I за 1835 г . III Отделение отмечало, что "казенные крестьяне - сия значительная часть нашего народонаселения, почти повсеместно находятся в самом худшем положении. Не имея должного надзора или, лучше сказать, не имея никакого за собою надзора, и, будучи жертвою своих Голов и алчной земской полиции, они год от года беднеют и развращаются". От казенного крестьянина, уходившего на заработки, требовалось только, по словам Н. И. Тургенева, - быть в полном расчете с "миром".

Еще тяжелее было положение крестьян удельного ведомства. Они обыкновенно "побирались по миру". За Калугой, - передает свои детские воспоминания П.А.Кропоткин, - приходилось проезжать через необычайно бедную деревню - "Это удельные!" - разъясняли сведущие люди. Между тем в 50-х годах общее число удельных крестьян достигало 803 407 чел.

Некоторые данные о петербургских "оброчных" тридцатых годов прошлого века дает недавно опубликованная работа В. Кашина "Экономический быт и социальное расслоение крепостной деревни в XIX веке", основанная на изучении юсуповских вотчинных архивов. С наступлением зимы, юсуповские крепостные тысячами приходили на заработки в столицу. Как докладывала костромская вотчина Юсуповых, "в домах находятся только не могущие идти в Петербург престарелые и малолетние"."У нас при мирском собрании говорить некому, докладывал один староста, - все бабы, а мужья на чужой стороне".

Юсуповские крестьяне работали в Петербурге, по преимуществу, "по мастерству сальных свечей", возвращаясь в деревню с наступлением лета. Из другой юсуповской вотчины, села Кузнецова, наоборот, приходили на заработки в Петербург к лету, с тем, чтобы вернуться домой осенью, с окончанием судоходных работ. Кузнецовские крестьяне уплачивали свой оброк в Петербурге в юсуповской конторе, а не по месту приписки. В 1836 г. их городской староста уплатил от их имени 21524 руб. асс.; между тем как из села, в счет оброка, было прислано всего 1329 руб. асс. Помимо свечного мастерства и судоходных работ, юсуповские крестьяне занимались в Петербурге продажею "от хозяев" огородных товаров, полотерной работой, ломовым извозом, службой в трактирах, "портным ремеслом". Один из княжеских оброчных "обрабатывал петербургский его сиятельства дом портновской работой", получая 3400 руб. асс. в год. Часть юсуповских крестьян, объединившись в артели по 80-100 человек, уходила под Петербург на лесные разработки. Другие же безвыездно жили в Петербурге, "забывши совершенно хозяйство и хлебопашество до того, что не только скотины, но земледельческих снарядов другие не имеют".

Однако, даже двадцатилетняя давность проживания в городе не освобождала крепостного от ярма рабства. Не таково было положение на Западе, где уже в средние века крепостной считался свободным, если ему удавалось прожить беспрепятственно в городе год и один день. Города Шпейер и Вормс добились права на свободу для проживавших в их пределах беглых крепостных, в случае вступления их в брак с местными горожанами. Считался свободным также каждый житель города, к какому бы состоянию он ни принадлежал, если он покупал на свое имя дом в городе. В этом смысле следует толковать две средневековых поговорки - "городской воздух делает человека свободным" ( Stadt luft macht frei ) и "за ограду города петух (символ крепостной зависимости) никогда не перелетает". Таким образом город, сыгравший на Западе столь значительную роль в деле освобождения крепостных, в России был совершенно лишен этого значения.

Крепостной, безвыездно проживавший в Петербурге десятки лет, должен был неизменно отсылать свой оброк на родину или относить деньги в столичную контору своего барина; иначе ему не выдавался паспорт, отсутствие которого или даже просрочка грозили крестьянину арестом и высылкою, как беспаспортного, со всей семьей, по этапу, на родину. "Беспаспортные", то есть беглые, проживавшие без документов, были редким явлением в Петербурге, переполненном агентами царской полиции. Укрывательство беглых преследовалось законом очень строго. Дворника, "за впуск беглого или беспаспортного", сдавали в солдаты.

Особенной требовательностью в отношении оброка отличались мелкопоместные дворяне. Самая незначительная просрочка платежа уже грозила их крепостным рядом бедствий. К тому же у мелкопоместных дворян размер оброка всегда был выше, нем у крупных владельцев, так как "обремененный долгами рабовладелец или феодальный сеньор высасывает больше, потому что из него самого больше высасывают". Это обстоятельство отметил в 1818 г. Н. И. Тургенев, записавший в своем дневнике, что "крепостные крестьяне людей знатных находятся по большей части в лучшем против других положении, хотя и в сем случае могут быть печальные исключения". Декабрист В. Кюхельбекер, лицейский товарищ Пушкина, в своих покаазаниях Следственной Комиссии также отметил, что "угнетение истинно ужасное (говорю не по слухам, а как очевидец, ибо живал в деревне не мимоездом), в котором находится большая часть помещичьих крестьян, . особенно же господ мелкопоместных и среднего разбора (исключая миллионеров и то не всех) и совершенно бедных".

Известный Денис Давыдов описывает следующий случай, характерный для отношения мелкопоместных дворян к их крепостным: "В 10 верстах от моей деревни есть село, называемое Дворянская Терешка, - писал из сызранского уезда Давыдов приятелю Пушкина - кн. П. А. Вяземскому в мае 1834 г. - В этом селе живет целая колония мелкопоместных дворян; между ними есть один отставной гусарский майор Копиш, у которого душ до 10 крестьян. В этот голодный год он рассудил весьма и благородно и естественно кормить их на свой счет, не полагая, чтобы из этого могла возникнуть какая-либо и от кого-либо ему неприятность. Что же вышло? Несколько дворян являются к нему с объявлением, что они хотят подать на него просьбу правительству, как на неблагонамеренного человека, старающегося возбудить черный народ к бунту, - Тот не понимает, спрашивает: когда, почему, отчего? и пр. - и они ему толкуют так: " у наших крестьян нет ни куска хлеба, мы ни зерна не даем им на пропитание, а вы своих кормите; знаете ли, какое это преступление? Знаете ли, какое последствие из этого выйти может, милостивый государь? "- Знаю, - отвечает тот, - последствие то, что мои крестьяне живы будут, а ваши или помрут с голода или разойдутся просить милостыни. - "Нет, сударь, это ничего, это плевка не стоит, а вот что: наши крестьяне, узнав, что вы своих кормите, а мы не кормим, взбунтуются и этому причиною будете вы. Вы, сударь, бунтовщик, посягатель на спокойствие государства, язва государственная, стыд дворянского сословия, и мы сейчас идем писать на вас донос губернатору". - Какова выходка? - Натурально тот продолжал кормить крестьян своих, а этим кто-то растолковал, что за такой донос им же будет плохо и уговорил их оставить дело in status quo ".

Но не только мелкопоместное дворянство не стеснялось в выборе средств для добывания с крестьян требуемого оброка. Юный кн. А. И. Одоевский, поэт и будущий декабрист, родители которого владели значительным состоянием, в августе 1824 г. обратился к ярославскому губернатору с письмом, в котором, указав, что его крестьяне, "под разными предлогами, от платежа наложенного на них умеренного оброка", уклонлются, ходатайствовал о принятии губернатором »всех мер" для взыскания оброка. 63 Даже князья Юсуповы, кичившиеся своими миллионами, отнюдь не ограничивали своих управителей в выборе любых средств для взыскания оброка с их крестьян. "Взнос без палки не бывает", - докладывал в 1840 г . тульский управитель Юсуповых. Для "пользы дела" усердный слуга почел необходимым пять раз перепороть "всех вообще" крестьян. Другому богатейшему феодалу своего времени, Дурново, его управитель без стеснения докладывал: "какие были мои предприятия и неплательщикам жесточайшие истязания - один только бог знает".

Первая половина XIX века отмечена, как известно, быстрым разложением крепостного хозяйства, происходившим вследствие развития промышленно-капиталистических отношений. Стоявшее у власти крупновладельческое дворянство, располагая оборотными средствами, легче приспособилось к новым условиям; оно стало вкладывать свои капиталы в предприятия, прибегая, в случае необходимости, к наемному труду. Среднее же и мелкопоместное дворянство, за отсутствием свободных капиталов, было обречено на неизбежное разорение. Обязательства, возлагаемые ими на своих крепостных, непомерно возросли. Но это не смущало помещиков. "Крестьяне лучше всего, когда плачут, хуже всего, когда радуются" (rustica gens optima flens, pessima gаudепs), - гласила старинная поговорка. Древний Рим также установил правило непрерывной работой изнурять рабов, не оставляя им свободного времени на отдых "для размышления". Яркий представитель древнего рабовладельца, Катон, держался принципа, что раб должен постоянно работать или спать. Если же раб болен, это значит, что он "обожрался".

Как писал в своем "Политическом завещании" выразитель идей абсолютистской Франции ХVII века герцог Ришелье, - "все политики согласны с тем, что если бы народ слишком благоденствовал, его нельзя было бы удержать в границах его обязанностей. Они основываются на том, что имея меньше знаний, чем другие сословия государства .. , народ едва ли остался бы верен порядку, который ему предназначивают разум и законы, если бы он не был до некоторой степени сдерживаем нуждою. Его следует сравнивать с мулом, который, привыкнув к тяжести, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы". Сто лет спустя русское дворянство держалось подобных же взглядов. В известной повести конца ХVIII века "Роза полусправедливая", принадлежавшей перу Н. Эмина, один из героев заявляет: "Чтобы поощрить их (мужичков) к трудолюбию, надобно больше нужд; а это тогда случится, когда будешь каждый год надбавлять оброк и отнимать все лишнее".

Последующие годы не внесли никаких изменений в положение крепостных крестьян. Вся первая половина XIX века отмечена жестокой эксплоатацией помещиком подневольного крестьянского труда. Чем гнет суровее, считал помещик, тем "мужик послушней". Юрий Самарин писал о некоем поляке, управлявшем имением в Полтавской губ., который умышленно разорял крестьян. "Он гласно и дерзко развивал теорию, - пишет Самарин, - по которой богатый крестьянин казался ему язвою в селении: с ним не сладишь, он рассуждает и торгуется, а доведи его до нищеты, придет умолять, чтобы ему дали работу из-за насущного хлеба".

Дворянина, не душившего своих крестьян непомерным оброком, строго осуждало общественное мнение. Герцен рассказывает, как однажды группа помещиков была возмущена соседом, который развратил своих крестьян до того, что они в будни ходят в сапогах . В "Земледельческом журнале" за 1831 г., в статье "О настоящем положении дворянских достояний", тверской помещик И. В-с с сожалением отметил: "За 30 лет не знали наши крестьяне, как даже надеваются на ноги сапоги; а нынче в Тверской губ. и в ближайших к Москве редкого уже в лаптях увидишь. Прежде мужичек, купив шапку или шляпу, носил ее во всю жизнь свою и даже оставлял детям в наследство; а теперь - картуз, ермолки, фуражки раза по три в год переменяются ".

Целый ряд свидетельств современников ярко живописуют жестокий характер той эпохи. Так, особенной требовательностью в отношении своих крепостных отличалась мать прославленного автора "Горя от ума" А. С. Грибоедова. Купив у кн. Мещерской имение в кологривовском уезде Костромской губ., майорша Н. Ф. Грибоедова начала с того: что увеличила вдвое оброк, лишь впоследствии сократив его на одну четверть. Грибоедовские крестьяне обязывались платить за руб. с души, что составляло 30 000 руб. оброка. Но помещица требовала кроме того с тягла 4 арш. тонкого холста, 1/4 арш. черного сукна, один фунт коровьего масла, полпуда меда, 1/4 фунта белых грибов, 1/4 барана; 10 яиц, одну птицу и по пуду меда с каждой свадьбы. Кологривовским крепостным вменялось также в обязанность вырубить 1000 деревьев и 1000 саж. дров, изготовить 10 000 драни и 100 000 кирпичей. В случае неплатежа Грибоедова грозила крестьянам, что она отнимет у них половину пахотной земли и переведет их на пашню, откроет винный завод и суконную фабрику, где им "не будет ни дня, ни ночи покоя, а подав то, что я на вас накладываю, останетесь при своих местах щастливы и покойны". - "я госпожа добрая и христианка", заканчивала майорша Грибоедова. Среди кологривских крестьян начались волнения, длившиеся 3 года. Мятежом были охвачены 20 деревень, причем крестьяне располагали 300 ружей и даже пушкой. Борьба с помещицей велась с исключительной энергией и упорством. Крестьяне организовали свой "забастовочный комитет" на месте и нелегальное представительство в столице. Выдвинутые ими вожаки с большим мужеством шли к намеченной цели. Предпринятые неоднократно личные ходатайства грибоедовских крестьян перед Александром I об облегчении их участи остались безуспешными и один из представителей крестьян, Петр Никифоров, был приговорен за троекратное утруждение государя императора недельными просьбами к наказанию плетьми, 35 ударами, и к ссылке в Нерчинск на поселение".

Характерную также в этом отношении запись оставил в одном из своих дневников Н. И. Тургенев, приятель Пушкина, будущий глава Северного Тайного Общества. Он отметил в этой записи беседу с случайно попавшимся ему петербургским извозчиком . "Я узнал от него, - пишет Тургенев, что он принадлежит гр. Петру Разумовскому, деревня в Рамбовском (Ораниенбаумском) уезде; что крестьяне в сей деревне платят по 32 руб. с ревизской души; что прежде они платили гораздо менее, но что недавно Разумовский увеличил оброк. Я часто вижу эту глупую и безобразную образину на набережной и на бульваре; гуляет, ходит, что (бы) с большею жадностию есть и лучше спать. В четырех верстах от нашей деревни, - продолжал извозчик, - есть деревня, принадлежащая Альбрехту. Крестьяне работают на винокурне и вообще работают беспрерывно, живут в крайней бедности и по большей части зимой не имеют хлеба: "а бог знает, как они и жить могут! " - повторял несколько раз извозчик. Между тем этот Альбрехт, с пребольшим пузом, - записал Тургенев, играет ежедневно в карты в клубе и фигура его цветет глупостью, скотским бесчуствием, эгоизмом".

Однако, по исчислению Ф. В. Булгарина, размер оброка петербургского извозчика обычно достигал 100 руб., .не считая паспортных денег и податей"; всего же он выплачивал до 150 руб. в год.

Жена английского дипломата лэди Блумфильд, жившая в Петербурге в начале 40-х годов, передает, что нанятые в посольский дом слуги (русские крепостные) платили своим господам, за право проживания в столице, до 200 руб. оброка. По сообщению Вольтманна, один из его петербургских друзей платил ежемесячно своему слуге 35 руб., из которых последний должен был отдавать своему владельцу 25 руб., что составляло 300 руб. годового оброка, равнявшихся 70% его заработка. Т. Вельп также рассказывает о петербургском извозчике, платившем своему барину оброк в размере 70% своего заработка. Такие условия были, очевидно, нередкими для столицы.

Весьма крупный оброк платили своим господам крепостные, торговавшие в Петербурге по свидетельствам. Как сообщает К. Кавелин, некий дворянин получал таким образом со своих крепостных по 450 руб. сер. Один петербургский маляр. плативший со своим братом 400 руб. асс. оброка, горько сетовал на свою судьбу. - "За то семья твоя не замерзнет, - заметили ему, - когда у тебя сгорит изба, барин построит новую" .-"Это так, -отвечал маляр, - да я плачу барину по 200 руб. вот уже десять лет, а это - 2000 руб.; останься эти деньги у меня в кармане, я бы четыре избы на них построил". Кавелин рассказывает также об одном крепостном, служившем лакеем в 1842 г . в одной известной кондитерской на Невском. Ее хозяин, очень довольный своим слугой, был вынужден его уволить только потому, что, отягченный чрезмерным оброком слуга был лишен возможности обзавестись приличной одеждой. Проживающие в Петербурге мелкопоместные дворяне иногда сами старались подыскать своим "подданным" прибыльную работу, чтобы иметь возможность требовать с них удвоенный оброк. Известный драматург А. А. Шаховской, все состояние которого заключалось в 20 крепостных крестьянах, устраивал их на службу в петербургскую театральную дирекцию в качестве машинистов сцены, требуя с них за это усиленный оброк.

Большой оброк платили также и пригородные крестьяне. Они занимались огородничеством, извозным ремеслом, рыбной ловлей; их господа, в отношении оброка, были беспощадны. Об их "корыстолюбии" упоминает одна из рукописей Пушкина. Это обстоятельство отметил в свое время и Кавелин. "Особенно нагло увеличена цифра крестьянских повинностей вокруг столиц и преимущественно около Петербурга, где вместе с оброком, весьма значительным, обыкновенно отбываются крестьянами и разные работы".

Крепостные баронессы Фредерикс, жившие по реке Морье, близ Петербурга, обязаны были каждый, помимо денежного оброка, ежегодно "поставлять в Петербург, к дому своей госпожи 18 саж. березовых дров и 50 бревен, которые сплотя и поклав на них дрова, гоняют они в Петербург водою". Кроме того, каждый крепостной должен был еще доставить 500 соленых сигов и 25 свежих лососей.

Высокий оброк платили также окрестные огородники. Как сообщает Вольтманн, некоторые из них платили до 200 руб. оброка, обязуясь к тому же выполнять попутно различные барские повинности. Когда одного из этих крепостных спросили, почему у него такой плохой печной горшок и дурная ложка, он ответил: "Если бы мой хозяин увидел, что я пользуюсь лучшими, он тотчас увеличил бы мой оброк".

Поэтому крестьяне, сумевшие тяжким трудом сколотить несколько рублей, тотчас зарывали их в землю. И нередко случалось, что сын, по смерти отца, не мог их розыскать. Как отметил в своих мемуарах П. П. Ceмeнов-Тян-Шанский, - русский крепостной "опасался проявлять какие бы то ни было признаки своей зажиточности, боясь, что все накопленное им, при полном его бесправии, будет отнято у него помещиком или приказчиком, что нередко и случалось".

Бывший крепостной богатого петербургского помещика Салтыкова Н. Шипов рассказывает, как однажды его барин приехал со своей женой в принадлежащую ему слободу Выездную, близ г. Арзамаса, Нижегородской губ. "По обыкновению, богатые крестьяне, одетые по праздничному, - рассказывает Шипов, - явились к барину с поклоном и различными дарами; тут же были женщины и девицы, все разряженные и украшенные жемчугом. Барыня с любопытством все рассматривала и потом, обратясь к мужу, сказала: "У наших крестьян такие нарядные платья и украшения; должно быть они очень богаты и им ничего не стоит платить нам оброк". Недолго думая, помещик тут же увеличил сумму оброка. Потом дошло до того, что на каждую ревизскую душу падало вместе с мирскими расходами свыше 110 руб. асс. оброка. Помещик назначал сколько следовало оброчных денег со всей вотчины; нашей слободе приходилось платить 105 000 руб. асс. в год".

Совершенно особый разряд дворовых в Петербурге составляли "отданные в науку". Это были, большей частью, крепостные богатых помещиков, присылаемые в столицу для обучения различным мастерствам.

"Морского шляхетного кадетского корпуса главный инспектор" Г. А. Полетика, богатый украинский помещик, в письме к брату просил выслать в Петербург шесть или семь мальчиков - "наберите их, несмотря ни на какие отцов и матерей их отговорки и пришлите их сюда ... на своих лошадях, трех или четырех поодиночке или попарно, давши им съестных припасов столько, чтоб стало на всю дорогу, ибо на дороге все дорого ... из которых намерен я отдать одного в портные, другого в сапожники, третьего в столяры, четвертого в кузнецы, пятого в седельники, шестого в каретники, седьмого в живописцы".

Эти присылаемые в Петербург ученики оставались здесь более или менее продолжительное время, в зависимости от сложности их обучения. Как сообщает Б. Греков, в архиве декабриста М. Лунина сохранились по атому поводу следующие сведения. - Отданные в обучение к бронзовщику (великобританскому подданному Банистеру) оставались у него в течение 6 лет, к клавикордному мастеру 5 лет; обучавшиеся кулинарному и башмачному делу изучали его 4 года, фельдшерское - З года. Кончившие образование возвращались к своему владельцу для работы по своей новой специальности или отпускались "на заработки" с обязательством платить усиленный оброк. Приезжавшие в Петербург составляли особую колонию, имевшую своего управляющего, также из крепостных, обязанного наблюдать за "нравственностью и добропорядочным поведением" крестьян и своевременно взыскивать с них оброк. Однако, как видно из архива Лунина, едва ли не треть из них требуемого оброка не уплачивала. Размер же его достигал сравнительно малой суммы - 60 руб. Его должны были уплачивать без разбора кучера, торговцы, сапожники и клавикордные мастера.

Оброк, собираемый по деревням, обычно доставлялся помещику бурмистром. Он приезжал в Петербург поздней осенью, после продажи хлеба. Если привезенная им сумма барина не удовлетворяла, управителя отправляли на съезжую, невзирая на все его клятвенные заверения в том, что "кругом неурожай", что "люди совсем обнищали и побираются". - Случалось, что, не выдержав истязаний, злополучный управитель вдруг "вспоминал", что он "забыл" передать барину еще двести рублей. Если барин этим довольствовался, виновного отпускали домой, в противном же случае его снова отводили на съезжую. У мелкопоместных дворян бурмистра водили иногда по три-четыре раза на съезжую, вымогая с него деньги.

Случалось, что выведенный из терпения "нерадивостью" своего управителя помещик сам отправлялся "наводить порядок" в своей деревне. Такие путешествия совершались обычно осенью, когда мужик бывал "при деньгах" и с него можно было больше взять. Но в большинстве случаев, изнеженный петербургский барин, не желая утруждать себя излишними хлопотами, предоставлял своему бурмистру бесконтрольно распоряжаться своими поместиями; иногда же он отправлял вместо себя молодого барчука, строго наказывая ему "быть построже с народом".

Герцен так описывает приезд помещика в свою деревню: "Подобострастная дворня и испуганное село готовы были его встретить со страхом и трепетом, поклониться ему в землю и подойти к ручке". Кн. И. М. Долгоруков в своих мемуарах в таких выражениях описал собственный приезд в одну из своих деревень. - "Показавшись на границе своей, я увидел знаки древнего рабства, пишет автор. - Все пали предо мною в ноги и в полном смысле слова челом били землю и ползали у ног моих, как черви" .

Молодой поэт д. В. Веневитинов, приехавший в 1824 г. в свое поместье в Воронежской губ., описав в письме к матери радушный прием, оказанный ему родными, замечает: "Иначе обстоит дело с н a шими людьми и если радость написана на их лицах, то не думаю, что-б она жила в их сердцах".

Молодой повеса, вынужденный силой обстоятельств променять столичную жизнь на деревенскую глушь, обычно тяготился своими обязанностями, изнывая в поместьи от скуки и безделья. Однако, между ними встречались иногда люди весьма "хозяйственные", умевшие отлично соблюдать свои выгоды. Большой интерес в этом отношении представляет письмо, написанное будущим декабристом Никитой Муравьевым своей жене в октябре 1825 г., за два месяца до знаменательной даты 14 декабря. "Каждый день я даю аудиенции, - писал из своего имения Муравьев, - предо мной прошло уже более 300 отцов семейств. Я начал актами милости и приказал выпустить 5 крестьян, посаженных в исправительный дом за непослушание и неплатеж оброка. Остальное время ушло на проверку счетов и на усилия вытребовать крестьянские деньги от их должников .. я убежден, что ты смеялась бы до слез, присутствуя при моих проповедях к крестьянам. Иногда я громлю их, Иногда забавляю их шуткою и заставляю их смеяться, минуту спустя я действую на их чувствительность и слышу и вижу, как плачут старики, тогда как молодежь остается твердокаменной. Через каждые четверть часа какой-нибудь крестьянин отделяется от всей группы и подходит положить на стол некоторую сумму денег, соглашаясь со справедливостью высказанных мною суждений".

В результате барского посещения вотчин, обычно следовал приказ отправить из деревни в "столичный дом" лучших кучеров, столяров, шорников и музыкантов. Если же предполагались крупные строительные работы, из деревни гнали к барину сотни мужиков.

Как сообщает Д. Шелехов, "одному помещику, систематически обучавшему своих крепостных ремеслам, вздумалось выстроить в Питере дом на свой трудовой (!) рубль, добытый. расчетливым хозяйством. Он покупал только первые материалы - кирпич, известку, дерево, железо, медь. Его тягловые мужички дружно, быстро, искусно склали четырехэтажный дом, покрыли, настлали полы, сделали рамы, двери, замки, задвижки, оштукатурили, pacписали и наполнили домашними уборами. Они обогатились щедрою платою своего великодушного господина и помещик не в убытке: этот дом приносит теперь доходу от 30 до 40 000 руб.

Руками крепостных были построены прославленные дворцы Мятлевых, Юсуповых и Строгановых, созданные талантом Растрелли, Кваренги и Руска. Резная мебель, штучные наборные полы, фигурные печи - все это являлось продуктом безвозмездного труда. Французский маршал Кастеллан, попавший в 1812 г. в Москву с наполеоновскими войсками, восторженно описал в своих мемуарах древнюю столицу, называя ее одним из красивейших городов мира. - Трудно представить себе все великолепие дворцов русских вельмож, - замечает автор. - Это объясняется тем, что им легко строить Дома; благодаря крепостному труду владелец дома, на его возведение и меблировку, тратит одни лишь съестные припасы, потребные для прокормления занятых на постройке крестьян. Благодаря этому, то, что потребовало бы во Франции два миллиона, обходится здесь менее, чем 50000 франков.

Массон также отметил на рубеже ХVIII и XIX веков, что "недавно Россия была единственной страной, предпринимавшей и выполнявшей удивительные постройки, постройки, подобные тем, что восхищают нас в древнем мире, - в ней есть рабы, прокормить которых стоит недорого, как и в Египте. Вот и видишь в Москве и Петербурге гигантские постройки. А между тем нет даже шоссе на небольшом протяжении 200 миль для соединения обеих столиц ... Екатерина предпочитает истратить два, три миллиона рублей на унылый Мраморный дворец для своего фаворита (гр. Орлова), чем устроить дорогу, полезную для народа: дорога была для нее вещью слишком обыкновенной".

Проживавшие в Петербурге оброчные крепостные столичных знатных бар несли иногда, помимо оброка, еще особые повинности. Так, например, в торжественных случаях они обязаны были являться на зов барского управителя для пополнения дворни. Когда в конце ХVIII века в деревянном Петербурге участились пожары, один из петербургских магнатов, П. Б. Шереметев, издал указ, "чтобы во время случающихся пожаров торгующие в Петербурге" шереметевские крестьяне "в Фонтанный и Миллионный домы, где предвидится нужнее, приходили, так как оное и всегда бывало, что и в Москве учреждено". В 1838 г ., при рождении у д. Н. Шереметева первенца-сына, его крестьяне, "на радостях", преподнесли гр. Шереметевой богатое бирюзовое ожерелье. Известно, что в 1819 г. крестьяне П. Я. Мятлевой поднесли своей госпоже дорогое жемчужное ожерелье, некогда принадлежавшее кардиналу Рогану и приобретенное Павлом I для его фаворитки Гагариной. Как выяснилось впоследствии, муж Мятлевой, узнав, что жене приглянулась эта драгоценность, сумел "убедить" ее крепостных в необходимости купить ожерелье за 55 000 руб.

далее - гл. III. Торговля крепостными.