ЧАСТЬ I.
(VI. Человек системы. VII. Великий голод и экономическое положение русских крестьян.)
VI. Человек системы.
Здесь следует упомянуть, что около двух лет перед этим был открыт Крестьянский банк. Целью Крестьянского банка было оказывать помощь крестьянам в приобретении на льготных условиях земли, в которой они ощущали столь сильную нужду. Это было последствием медового месяца царского мужиколюбия, его проект был выработан и принят в министерство графа Игнатьева, который «понимал крестьян». Но действия банка начались при графе Толстом, который не мог закрыть его приличным образом, да, вероятно, и не думал о том, так как было очевидно, что этот демократический гриб не мог стать на пути своего аристократического соперника. Интересно провести параллель между двумя этими финансовыми учреждениями.
Крестьянский банк начал свою деятельность в очень скромных размерах. Государственное казначейство, которое было столь расточительно по отношению к его сопернику, Дворянскому банку, не хотело притти ему на помощь, если не считать открытого ему кредита в полмиллиона рублей. Его средства получаются от 5 ? процентных облигаций, выпускаемых банком, с правительственною гарантией до 5 милл. руб. в год.
С столь ограниченными средствами Крестьянский банк мог удовлетворить только очень небольшую долю очень настойчивых требований со стороны безземельного крестьянства. Но все-таки он сделал доброе дело, в особенности вначале, помогая крестьянам покупать свободные земли других сословий.
.Вообще, Крестьянский банк может быть назван самой удачной из мер, характеризующих демократические стремления царя Александра Ш, хотя его успех, как мы сейчас увидим, был очень скромен.
В 1884 г ., который был первым годом правильной деятельности Крестьянского банка, он дал ссуд на 9? милл. руб. крестьянам разных наименований и помог им приобрести 210.000 десятин. Полная стоимость этой земли была немного выше 11 миллионов. Таким образом крестьяне внесли 1? миллиона своих денег.
Операции следующего года были еще более успешны; площадь купленной земли увеличилась до 318.000 десятин, ее общая стоимость до 16? милл. руб., из которых банк выдал ссуду в размере 14 миллионов.
Но третий год деятельности банка дает легкое падение от этого максимума: площадь упала до 295.000 десятин, стоимость до 13 ? миллионов и ссуда до 11 миллионов; и чем дальше, тем становилось хуже.
Площадь земли, которую банк помог купить крестьянам, постепенно уменьшается из года в год. Общая стоимость купленной земли также правильно уменьшается, но быстрее, чем ее общая площадь; между тем как сумма ссуд банка уменьшается в еще более быстрой пропорции, чем другие операции. Банк делался скупее по мере того, как сокращал свою деятельность.
В 1886 г ., который следовал за годом наибольшего процветания Крестьянского поземельного банка, площадь купленной земли оказалась на 22.000 дес. ниже предшествовавшей, т.-е. ниже 295.000 дес.; затем она опускается до 219.000, 190.000, 156.000, 172.000, 161.000 дес. Причем последняя цифра представляет около половины площади, купленной в 1885 году. Стоимость покупок постепенно падает с 16? милл. до 5, 5? миллионов, или до 1/3 прежней суммы; между тем как банк, вначале выдававший в ссуду 14 милл. руб., остановился теперь на 3 ? милл. руб., или менее чем на одной четверти прежней суммы.
Очевидно, что Крестьянский банк не работает как следует и что в его механизме есть какой-то органический недостаток. Легко определить, в чем тут дело. Банк позабыл свою прежнюю демократическую цель. Политическое задание, которому он обязан своим происхождением, не пережило трех лет; банк заржавел. В первые годы он выдавал ссуды главным образом тем крестьянам, у которых было очень мало своей земли, меньше полутора десятины па душу. Очень часто он выдавал в ссуду полную покупную сумму людям, которые не имели иного обеспечения, кроме желания работать.
Правление банка в своих первых официальных отчетах говорит, что такие ссуды были наиболее верными, ибо в таких случаях крестьяне не имели нужды занимать у ростовщиков из весьма высокого процента (в среднем 35 проц., иногда до 100 проц. и выше) добавочных денег, и таким образом имели большую возможность выполнять свои обязательства к банку, их единственному кредитору.
Но есть крестьяне и крестьяне, как есть земля и земля. Такие сделки требовали известного внимания и заботливости, чтобы быть одинаково успешными, и Крестьянский поземельный банк, вверенный попечению ленивого и апатичного чиновничества, предпочел весьма скоро спуститься в обычную рутину заимодавцев, которая обеспечивает им безопасность ссуды без малейших хлопот. Может быть было бы несправедливо предположить, что злая воля руководящих министров имела свою долю влияния в ускорении этого естественного последствия. Как бы то ни было, но Крестьянский банк в 1887 году был уже не тот, каким он был в 1884—1885.
Устав дозволял банку требовать от крестьян, в виде обеспечения, взноса известной части (до 25 проц.) покупной суммы.
В течение трех первых лет деятельности банка эти дополнительные взносы составляли в среднем около 12 проц., так как банк не пользовался своим правом без крайней необходимости. Но затем дополнительные взносы достигают 16 проц., потом 18 проц., 21 проц. и в 1888 г . 25 проц., и на такой сумме они и держатся. Но и это не оказалось достаточным: так как банку разрешено уставом ставить известные условия при своем посредничестве, то правление ввело, как общее правило, что банк оказывает помощь лишь при условии понижения цены покупаемой земли.
Это означало, разумеется, только то, что крестьянам пришлось обращаться за новым дополнительным взносом туда же, куда они обращались и за первым, т.-е. к ростовщикам. Продавец не станет же уменьшать условленную цену просто для того, чтобы исполнить желание банка.
Таким образом Крестьянский поземельный банк в сущности давал в ссуду около половины покупной суммы из сравнительно умеренного процента — 5?, а с разными сборами до 6? процентов, предоставляя крестьянам отыскивать другую половину, где хотят. Крестьянский банк превратился таким образам в обычное кредитное учреждение, которое могло только содействовать экономическому разложению земельной общины.
Один из лучших знатоков экономического положения сельского населения так заключает свой подробный разбор деятельности Крестьянского банка:
«Судя по всем материалам, даваемым официальными отчетами банка и другими источниками, мы можем уверенно утверждать, что Крестьянский поземельный банк, понижая покупные цены и повышая дополнительные взносы, в лучшем случае поддерживает тех, кто очень хорошо справился бы и сам по себе, но обычно работает в руку сельских ростовщиков». Крестьянский поземельный банк, даже в свое лучшее время, был небольшим предприятием, хотя о нем и было много больших разговоров. При 70 миллионах сельского населения, увеличивающегося на один процент в год, следовало бы добавлять каждый год не менее двух миллионов десятин из земельной наличности к крестьянскому владению, для того лишь, чтобы удовлетворить спрос этого прироста населения. И из поколения, которое было свидетелем освобождения крестьян, по меньшей мере в двадцать пять раз большее количество людей обратилось в безземельный пролетариат. Только аграрная революция, мирная, если возможно, насильственная, если нет, удовлетворит справедливые требования русских крестьян. Что же касается до Крестьянского поземельного банка, то в течение десяти лет его существования он помог покупке только 1? миллионов десятин, из коих не более 3/4 миллиона попало в руки безземельных. Но если бы вся выкупленная при помощи банка земля была обращена на это доброе употребление, она не могла бы во все годы его деятельности удовлетворить потребность, которую один прирост населения создаст в один год.
Крестьянский поземельный банк не заслуживает большого внимания сам по себе, но его история интересна, как образчик русского бюрократического подхода к делу. Этот бюрократизм оказал фатальнейшее влияние в самых крупных реформах Александра II и во всех мерах, которые благожелательный деспотизм принимал в России в течение последних сорока лет.
Если мы перейдем к истории Дворянского поземельного банка, мы найдем ее столь же поучительной, хотя совершенно в другом направлении. Цель его, как указывает его название, похожа на цель Крестьянского поземельного банка. Но какая разница в методах! Никакого следа подозрительности или скупости; нет даже простой осторожности в поддержке сословия, которое не представляет никакой гарантии своих платежных способностей. Землевладельцам разрешено давать свои собственные оценки своих имений, которые правление банка почти всегда принимало, делая только небольшую скидку. Так как все льготы предлагались заемщиком, то толпа безденежных дворян повалила в новый банк за ссудами.
В первый год своей деятельности, 1886, банк выдал 68 ? милл. рублей, или на 7 милл. больше, чем Крестьянский банк выдал за десять лет своего существования! Но на следующий год, когда пришло время платить проценты, почти весь состав заемщиков оказался пропустившим срок.
Факт, единственный в своем роде, и трудно найти более ясное доказательство крайней беспочвенности аристократических мечтаний графа Толстого и Ко. Но этот исключительный удар не произвел на них никакого впечатления. В следующий год еще большая сумма, 71 милл. рублей, была поглощена той же ненасытной прорвою, которая опять ничего не возвратила, а требовала еще. В 1888 году, после трех лет деятельности, недоимки достигли 10? милл. руб. из 12 милл. процентов, которые подлежали уплате.
После опыта такого рода самым разумным было бы закрыть Дворянский банк совсем и продать земли неисправных должников. Но было поступлено иначе. Банк ждал три года, не получая ни копейки от большинства своих должников, и тогда правительство, указом 12 октября 1889 г ., в сущности вычеркнуло 10? миллионов недоимок по процентам, которые были прибавлены к первоначальной ссуде, частью с номинальными процентами, частью совсем без всяких процентов.
Дворянство сохранило свою землю, которая по справедливости должна бы была сделаться государственной собственностью, и Дворянский банк по-прежнему все выдавал и выдавал ссуды. По январь 1892 г . банк выдал дворянам ссуд всего на 340 милл., в среднем около 50 милл руб. в год. Из этой ежегодной субсидии дворянству в 50 милл. руб., впрочем, 60 или 70 процентов удерживаются для погашения прежних долгов. Но банк продолжает помогать таким неоплатным должникам все дальше и дальше.
Русское дворянство показало всю свою политическую несостоятельность при использовании того пособия, которое ему было дано. Класс роскошествующих нищих, содержимый на счет плательщиков налогов, не может иметь политического влияния. Вместо того, чтобы поднять значение дворянства, граф Толстой только ярко выявил политическое банкротство дворянства.
Но из фанатизма ли или из лицемерия, только граф Толстой оставался совершенно недоступен самому очевидному доказательству нелепости своих политических планов. Он предполагал, что Дворянский банк улучшил экономическое положение дворянства совершенно достаточно для того, чтобы приступить к восстановлению его государственного влияния. Его проект уничтожения самоуправления крестьянской общины и подчинения крестьян власти особой администрации, состоящей из членов местного дворянства этот его проект, который он считал делом всей своей жизни, деятельно разрабатывался в министерстве.
Между тем другой закон, вдохновленный таким же узко-классовым предрассудком, но легче выполнимый, был издан в 1887 г . Целью его было создать из среднего и высшего образования привилегию дворян и более богатой части среднего класса. Распоряжением креатуры Толстого — министра народного просвещения Делянова, директора гимназий были обязаны отказывать детям не только кухарок, но и лавочников, ремесленников и торговцев в доступе в школы, даже хотя бы их родители вполне желали и имели возможность вносить плату за ученье. Это было делом чудовищной несправедливости и деспотизма. Одним росчерком своего глупого пера министр лишил тысячи молодых людей их неотчуждаемого права на знание и ввел в жизнь различия, неизвестные закону. И не знаешь, чему тут больше удивляться — глупости или наглости зарвавшихся реакционеров.
Конечно, полное уничтожение просвещения могло бы быть очень полезным для самодержавия, так как невежество является наилучшею опорою его. «Власть тьмы» была испытана на низших классах, но невозможно было распространить ее выше, не отказавшись от претензий России на роль первостепенной европейской державы. Государство не может существовать и быть управляемым и защищаемым против внешних врагов без большого числа образованных людей. И, допустив вообще образование, было совершенно бесполезно ограничивать его для одного класса, а не для другого. Родители не могут отвечать за своих детей, и образованные юноши, принадлежащие по рождению к дворянству, сплошь да рядом приобщаются к более высоким интересам, которые они не продают за материальные блага. Сколько дворян связали судьбу свою с народом и увеличили собою ряды революционеров, большинство которых принадлежит к этому классу просто потому, что до настоящего времени дворянство наиболее образованный класс русского общества.
Ограничение образования, беспримерное в России, произвело удручающее впечатление на средний класс, который сделался уже силой в стране, и возмутило все вообще русское общество. Давление общественного мнения принудило правительство отменить нелепое распоряжение Делянова—Толстого. Однако, Толстой, вероятно, поздравлял себя с тем, что заложил еще другой камень в основу его любимого плана облачения дворянства двойною властью: властью богатства через Дворянский банк и властью знания, через распоряжение 1887 года.
Пришло время нанести великий удар и, пренебрегая всеми стремлениями демократического века, обратить Россию в аристократическую страну. Проект нового закона был окончен и рассмотрен гр. Толстым, но на этом и кончилась его карьера. Он умер, провожаемый в могилу, как тот «герой», о котором говорится в стихотворении Некрасова:
Привезут нам останки твои,
Чтоб почтить похоронного, тризною.
И сойдешь ты в могилу... герой,
Втихомолку проклятый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой.
Царский голос звучал в этой хвале громче всех.
Рассказывают, что на смертном одре Толстой получил от царя торжественное обещание, что его любимая реформа не будет забыта. И действительно, она была проведена, несмотря на всеобщие крики неодобрения и на почти единогласное голосование против нее в Государственном Совете, причем в числе голосовавших против было несколько членов императорской фамилии.
Граф Дмитрий Толстой так верно взял ноту самодержавной реакции и его противународная политика так полно соответствовала вкусам царя-мужика, что его смерть не принесла никакой перемены, и мы можем сказать, что дух его продолжал оставаться во главе министерства внутренних дел.
Новый закон был введен сначала в виде опыта в шести губерниях. Это было покушением на личную свободу миллионов крестьян, и правительство хотело увидеть сначала, как они выдержат его. Они выдержали, хотя и не вполне терпеливо, и правительство набралось смелости распространить новый порядок постепенно на всю Европейскую Россию.
Указы 3 августа 1889 и 6 января 1890 г .г. создают «в интересах крестьян» особых чиновников, называемых земскими начальниками, которые должны быть «попечителями» крестьянского самоуправления, попечителями странного рода, как мы сейчас увидим.
Земские начальники назначаются министром из кандидатов, представленных провинциальной администрацией. Они должны быть потомственными дворянами. Со всеми другими условиями занятия этой важной должности, образованием и даже имущественным цензом можно и не считаться. Но они должны быть потомственными дворянами и, если возможно, местными, и в этом заключается политическое значение реформы.
Земский начальник не имеет власти над дворянами или людьми среднего сословия, живущими в его участке. Он — начальник только крестьян, соединяющий в своем лице обязанности администратора и судьи. Он заранее получает от волостных старшин список решений, которые будут предложены на сходах. Он может прибавить новые предложения, если находит нужным, и вычеркнуть те, которые кажутся ему нежелательными. Никакой вопрос не может быть предложен законно деревенскому «миру» без его согласия, и он имеет право ve t o относительно каждого решения мира. Закон не дает ему права постановить свое собственное решение, вместо решения мира, но он может навязать его, не соглашаясь со всеми другими.
Средства земского начальника непосредственно влиять на деревенский мир чрезвычайно велики. Он может штрафовать и арестовать каждого крестьянина своего участка, в том числе и выборных чинов, своею собственною властью, без формального разбирательства дела, и отстранять старшин и писарей от должности.
Кроме того, он — сельский судья, разбирающий все гражданские и уголовные дела, за исключением принадлежащих разбору окружных судов. Наконец, он — «попечитель», т.-е. абсолютный господин крестьянского суда.
Последнее право особенно важно, потому что крестьянские суды в России занимали совершенно исключительное положение. Они не связаны никаким писаным законом, что дает им почти неограниченную власть над крестьянами, которые одни подчинены их юрисдикции. Рабство, принудительная работа без вознаграждения исчезла из русского свода законов вместе с отменой крепостного нрава. Но крестьянские суды имеют право приговаривать к принудительному труду. Телесное наказание также вычеркнуто из общего свода законов; но крестьянский суд может наложить его на всякого члена своей общины.
Власть земских начальников над крестьянскими судами в сущности неограничена. Кроме того, что земский начальник действует, как высшая власть, он есть непосредственный начальник волостных судей. Начать с того, что он их назначает. Раньше они выбирались крестьянами. Теперь крестьяне только выбирают двух-трех кандидатов на каждое судейское место, а земский начальник выбирает их из числа четырех судей. Они его подчиненные, которых он может отрешить от должности, доложив об этом съезду земских начальников. Так как судьи получают хорошее жалованье, они связаны с земским начальником выгодой так же, как и страхом.
При такой власти земский начальник может делать в деревнях все, что захочет. Он может ограбить общинную казну, так как все деньги находятся под его контролем; он может требовать взяток, принуждать крестьян работать даром у себя в имении и драть их так же свободно, как прежние крепостники. Обыкновенные крестьяне совершенно беззащитны против него. В более серьезных случаях они имеют право жаловаться в уездный съезд земских начальников. Но кто захочет рисковать навлечь на себя месть всемогущего начальника ради весьма проблематичной возможности восстановления нарушенного права таким собранием?
Невозможно понимать такую меру как что-либо иное, чем восстановление крепостного права. И этим-то она и должна была быть. Земский начальник абсолютный хозяин в своем участке, и он пользуется своею властью так, что невольно приходит на ум то доброе старое время, мечта графа Дмитрия Толстого и его школы, когда миллионы крестьян были рабами горсти дворян.
Телесное наказание оставалось в обычном праве, которым руководствовались волостные суды. Но с течением времени в крестьянах пробудилось чувство человеческого достоинства, и это унизительное наказание вышло из употребления. Во многих местах постановлялись приговоры о телесном наказании, но никогда не приводились в исполнение. Таким образом, тысячи таких неисполненных приговоров скапливались в книгах приговоров различных волостных правлений.
Одним из первых действий земских начальников было откопать все устарелые приговоры и привести их в исполнение. Губернаторы многих губерний должны были вмешаться, чтобы остановить это безобразие. Нижегородский и Тульский издали особые инструкции, объясняющие вновь назначенным земским начальникам, что им следует умерить свой пыл. В других местах крестьяне взяли обуздание земских начальников в свои собственные руки и решили его не совсем законным, но очень действительным способом. В Рязанской губернии крестьяне схватили земского начальника Мордвинова, который был слишком большой любитель розги, и высекли его. В Медынском уезде Калужской губ. они подожгли дом земского начальника, когда он спал. В Шуйском уезде Владимирской губ. они избили земского начальника до полусмерти. В четвертом случае крестьяне разрушили усадьбу земского начальника.
Эксцессы против земских начальников участились, но, к сожалению, совсем несоразмерно с проступками этих последних против человечности и прав народа. Я не буду оскорблять читателя подробностями возмутительных жестокостей, с одной стороны, и едва ли менее возмутительного долготерпения — с другой. Но я должен привести здесь один пример из истории нового учреждения.
В марте 1891 г . несколько крестьян деревни Должик, Харьковской губ., были судимы харьковским судом за «бунт» и сопротивление своему земскому начальнику Протопопову. Судебное следствие выяснило, что крестьяне были возмущены большими и постоянными оскорблениями со стороны земского начальника. Не говоря уже о сечении, за которое его нельзя было признать по закону ответственным, так как он налагал его через услужливый волостной суд, Протопопов имел привычку лично наказывать крестьян без всякого законного предлога. Он имел обыкновение пускать в дело кулаки и палку, не говоря уже о сквернословии, угрозах и самовольном арестовании. Крестьяне в Должике не могли выдержать его обращения. Когда на волостном сходе Протопопов нанес крестьянину Старченку, который не согласился с его мнениями, удар палкой по голове, толпа заволновалась. «Зачем бьете человека?» — закричали они. — «Вы должны объяснить, а не пускать в дело палку». «Он бьет нас, — кричали другие, — отплатим ему!»
Тут толпа бросилась на Протопопова и била его так жестоко, что волостной старшина Долгополов и урядник Прибытков с большим трудом выручили его. Протопопову еле удалось запереться в волостном правлении.
Этот взрыв народного негодования был объявлен бунтом. Военная сила была послана в Должик, много крестьян было высечено или подвергнуто другим наказаниям в административном порядке, а другие, признанные зачинщиками, были заключены в тюрьму и судились Харьковской Судебною палатою за бунт. Четырнадцать были признаны виновными и приговорены к тяжким наказаниям: каторжным работам в сибирских рудниках, тюремному заключению на долгие сроки и заключению в крепость.
Земские начальники, как сословие, пользуется особым покровительством администрации и цензуры, которая не пропускает никаких неблагоприятных сообщений об их деятельности.
Только в таких исключительных случаях, как в Протопоповской эпопее, когда дело доходит до суда, вся правда выходит на свет Божий. После тяжких обвинений, установленных процессом по отношению к Протопопову, было бы скандалом не возбудить и против него судебного преследования. Министр внутренних дел приказал предать его суду, который, после многих промедлений, состоялся в ноябре 1892 г.
Много случаев грубого злоупотребления властью было доказано относительно Протопопова. Крестьянин Ворвул был побит им, потому что не узнал его и недостаточно скоро снял перед ним шапку. Другой крестьянин, Михаил Серый, был избит им так жестоко, что собственная рука Протопопова так распухла, что он не мог снять с нее перчатки. Крестьянам, собравшимся на волостной сход в Фолочеве, он сказал, что он «сокрушит их мерзкие хари», если они будут кричать, и прибавил, что тем, которые будут жаловаться на него и подавать прошения, «он припечатает их жалобы на мордах, а прошения на заднице». Много других проступков подобного рода было установлено, Протопопов признан был судом виновным в совершении их и был приговорен.... к исключению со службы!
Ничтожное наказание есть убедительное доказательство того что в проступках Протопопова не было ничего чрезвычайного. Пускание в дело кулака есть существенный элемент патриархального принципа. Протопопов только преувеличил и довел до крайних пределов элемент - личной» власти, которым руководствовались все земские начальники. Очень показательно, что его защитник привел, как смягчающее обстоятельство, влияние реакционной печати, которая, требуя и защищая учреждение земских начальников, как власть твердую, быструю, сильную и отеческую, вскружила голову Протопопову. Он только проводил в жизнь эти поучения.
Можно бы было наполнить много страниц примерами, доказывающими, что Протопопов был не единственным козлищем в этом стаде. «Многие земские начальники действовали так же, как и Протопопов, хотя и не заходят так далеко, а потому и остаются безнаказанными», — говорил столь умеренный «Вестник Европы», обсуждая Протопоповское дело.
В Курске крестьянин поссорился с кучером земского начальника. Хотя ссора произошла в черте города и потому очевидно подлежала власти городского судьи, земский начальник приказал вызвать крестьянина в волостной суд. Здесь крестьянин был признан виновным п приговорен к телесному наказанию, которое и было произведено на месте, несмотря на протест старшины.
Губернское присутствие, получив жалобу, удовлетворилось замечанием земскому начальнику, хотя он был виновен в вопиющем нарушении закона и злоупотреблении в властью.
Интересной иллюстрацией взглядов земских начальников на характер их власти является следующий случай. Юхновское Смоленской губ. земство основало в 1891 г . земледельческий совет для улучшения экономического положения уезда. С этою целью совет открыл склад семян, химических удобрений и усовершенствованных земледельческих орудий и предложил свое посредничество в приобретении улучшенных пород скота. Предприятие с самого начала имело большой успех. В первый же год крестьянские общины раскупили весь запас земледельческих орудий и фосфатов, которые были предложёны советом, и со всех сторон потекли заказы на новые покупки, во много раз превышающие запасы совета. Но внезапно появилось неожиданное затруднение. Когда земледельческий совет обсуждал письмо Сидоровского общества, заказывавшего 10 пуд. улучшенных семян и такое же количество фосфатной муки, он получил следующее заявление от местного земского начальника Титова: «Не признавая пользы в намерении крестьян иметь улучшенные семена и фосфаты и подобные им фантазии, я, как земский начальник, буду запрещать крестьянам, находящимся под моею властью, производство столь непроизводительного расхода» («Вестник Европы», декабрь 1892 г .).
Земский начальник Сухотин, Чернского уезда Тульской г., сообщил соседним помещикам, что он может во всякое время доставлять им в качестве рабочих «неисправных плательщиков податей», которых он намерен держать «строго» («Вестник Европы», 1895 г ., № 3).
Учреждение земских начальников есть одна из самых болезненных обид сельской России. Освобождение крестьян прошло не очень успешно. Даже сторонники правительства признают это теперь. Оно не улучшило материального положения народа. Но прежние рабы стали гражданами; они получили личную независимость и свободу от вмешательства в их частные дела. Это было очень большой нравственной победой. Но, без всякого преступления или вызова с их стороны из нелепого доктринерства, эта личная свобода постепенно было доведена до какой-то призрачности. В то же время следует заметить, что эта вредная мера, осужденная при ее рождении одинаково и общественным мнением и собранием высших государственных чинов (государственным советом), оказалась совершенно неудачною с точки зрения аристократической доктрины, которою она была навеяна.
Граф Дмитрий Толстой, Катков и шайка «Московских Ведомостей» сочувствовали ей, как средству возстановления патриархального начала в местной власти, уничтоженного освобождением крестьян. Первоначальная мысль закона была та, что земские начальники будут избираться из дворян, живущих в своих имениях. Но от этого плана пришлось отказаться в самом начале. «Хороший барин не примет должности земского начальника», приводили «Московские Ведомости» слова некоторых крестьян разумеется, чтобы их опровергнуть.
Есть и почтенные люди среди земских начальников. Но лучшие люди из дворянства уклоняются вообще от этой службы столько же, как и от службы в полиции. Губернаторы не могли назначать на должность земских начальников достаточно местных дворян потому, что те редко шли на такую незавидную службу. Поэтому министерство позволило назначать дворян не только местных, но всей вообще губернии. А при наших больших расстояниях это значило быть совершенно чужим для крестьян того участка, где приходилось начальствовать крестьянскому попечителю, и все-таки не находилось достаточно охотников. Из 600 вакансий на должность земских начальников, около одной трети никоим образом не могли быть замещены губернаторами и должны были быть замещены отбросами чиновничества с бора да с сосенки. И нельзя сказать, чтобы власти были очень требовательны в выборе этих новых хозяев нашего сельского населения: 40 процентов земских начальников получили образование только в начальных школах.
Но, как обычно, правительство делало вид, что верит в успех «реформы», и через несколько месяцев после учреждения института земских начальников был предпринят следующий и последний шаг к аристократизации страны. 12-го июня 1890 г . был издан новый закон, изменяющий строй наших земств. До того 38 из 74 русских губерний имели земские учреждения для заведывания некоторыми местными делами, как - то: дорогами, больницами, начальным образованием. Эти земства состояли из гласных, избранных тремя различными куриями: землевладельцами без различия сословия, городскими владельцами и крестьянством. И вот по новому закону крестьяне только выбирают двух или трех кандидатов, из которых губернатор, по указанию съезда земских начальников, выбирает человека, который им желателен. Эти же самые земские начальники имеют власть созывать сходы для избрания кандидатов и председательствовать на них. Это передает выборы всецело им в руки. На крестьянских сходах нет тайного голосования, да нет и никакого голосования. Голоса подаются открыто, viva voce, по большей части огулом, и разумеется, подаются за того, кого рекомендует земский начальник. Особая статья воспрещает избрание земских начальников в их собственных участках, но закон не полагает препятствий к избранию ими друг друга по соседству.
Таким образом крестьяне, эти предполагаемые Вениамины самодержавия, исключены отовсюду. Благородные господа, земские начальники управляют их миром, судят в их суде и заседают за них в местных собраниях. Крестьяне должны платить и повиноваться, предоставляя остальное своим господам.
Старый закон 1864 года предоставил дворянству влияние в местном самоуправлении, превышавшем во много раз их численность. Дворянство избирало около половины гласных во всех 38 земствах.
Реформа гр.Толстого перешла далеко за эти пределы. Уездные предводители дворянства, числом 10 или 15 в каждой губернии, прибавлены к гласным от дворян, давая таким образом дворянству абсолютное большинство. Правительство назначает, кроме того одну пятую гласных в дополнение к избранным разными классами граждан, а два особых чиновника заседают в губернских земских собраниях для того, чтобы еще укрепить нажим правительства.
Таким образом правительство сделало все, что было в его власти, для того, чтобы превратить земства в чиновничьи комиссии, послушные знаку министра. Дворянство было единственной силой, с которой считались в новых земствах, и ожидали, что исключительные и неоправдывающиеся привилегии, дарованные этому классу новым законом, подействуют как взятка, чтобы всецело перетянуть его на сторону правительства. Что же касается до миллионов крестьян, образующих девять десятых населения, уплачивающих три четверти бюджета и доставляющих, девять десятых состава армии, то их незаметно в новых земствах. Положение крестьянских гласных в новых земствах более чем лакейское, оно унизительно, так как их непосредственные начальники, земские начальники, имеющие над ними почти дискреционную власть, заседают там тоже.
Либеральные земства и либеральная печать часто протестовали против допущения земских начальников в земские собрания.
«Присутствие земских начальников в земских собраниях, — говорит одна саратовская газета, — представляет серьезное неудобство. Гласные от крестьян, как их непосредственные подчиненные, боятся свободно выражать свои мнения. При подозрительности, свойственной нашим крестьянам, их представители думают, что всякое несогласие с мнениями земского начальника может быть неприятно ему. Вот почему каждый, кто бывал в уездных земских собраниях, где иногда крестьяне составляют значительное число гласных, наверное замечал пассивное подчинение крестьян мнениям земского начальника их участка. Такое положение дел едва ли желательно в общих интересах местного самоуправления».
Читатель не обманется осторожным, умеренным тоном газеты, издаваемой под цензурой. «Серьезное неудобство» означает чудовищность. Вообразите себе собрание, в котором один член может сечь других членов. «Неудобство» такого взаимного отношения обращает самое право посылать выборных в жестокую насмешку.
Крестьяне были в сущности исключены при царе-мужике из участия в местном самоуправлении, подобно тому, как были лишены и многих других гражданских прав.
Мы дали представление о политических правах крестьян. Теперь скажем несколько елов об экономических условиях жизни народных масс при Александре III.
VII. Великий голод и экономическое положение русских крестьян.
В 1891 г . внимание всего мира было привлечено к положению русского крестьянства, благодаря широко распространившемуся средневековому голоду, который охватил всю область Волги. Вследствие неурожая, 34 миллиона человек, а по другому вычислению, 37 или 39 миллионов, остались без всяких средств к существованию пред лицом голода и холода в течение восьми зимних месяцев. Положение было очень опасно. Осенью через шесть недель после сбора ничтожного урожая в губерниях Казанской, Самарской и других, народ стал питаться желудями, травой и хлебом из коры.
Через несколько месяцев более 30 миллионов человек были доведены до такой же крайности. Считая, что пропитание одного человека в течение зимних месяцев стоило по меньшей мере 10 руб., для того, чтобы предохранить население от голодной смерти, требовалось около 400 миллионов рублей. Такую сумму достать было невозможно, и ожидали широкого и острого голода со всеми его ужасными последствиями. А правительство своими глупыми усилиями замолчать бедствие, казалось, хотело довести народ до крайнего отчаяния.
Уже в июле 1890 г ., когда результаты жатвы стали известны, земства Саратовское, Самарское, Нижегородское и Казанское послали министру внутренних дел подробные доклады о положении, прося широких ссуд для спасения населения от тяжелых последствий неурожая. В ответ правительство послало в Волжские губернии особого уполномоченного, задача которого заключалась в том, чтобы затушить все дело и защитить правительство от требований земств. Разумеется, тайный советник Вишняков выполнил свою легкую задачу к совершенному удовольствию, доложив, что в Волжских губерниях голода нет, а поэтому нет нужды и в субсидиях земствам. Такова система, обычно применяемая для утушения неприятных вопросов, и голод был на обычном пути к замолчанию; правительственная газета напечатала успокоительный отчет о положении области, которая, как предполагали, была постигнута голодом. «Московские Ведомости» объявили голод «либеральной интригой», выдумкой, пущенной в обращение для того, чтобы дискредитировать правительство.
Редакторы газет получили строжайшее распоряжение не печатать под страхом закрытия изданий и других административных взысканий никаких известий о голоде, способных «встревожить общественное сознание».
Бедствие таких размеров, как голод 1891 года, так же нельзя было замолчать, как пожар. Он должен был сам закричать о себе. Но от правительства зависело дозволить бедствию принять такие размеры, что никакие усилия не могли уже предупредить его ужасных последствий. Мы обязаны графу Льву Толстому тем, что меры против этого бедствия, хотя и поздно, но были приняты. Он — единственный человек в России, голос которого нельзя заставить замолчать и на которого правительство не смело поднять руку. И Толстой принудил правительство прекратить политику страуса. Он напечатал статью под заглавием: «Ужасный вопрос», в которой обрисовал опасность положения: недостаток хлеба и отсутствие всяких запасов у обнищавшего населения, которое жило изо-дня-в-день и у которого не было другого выбора, кроме как умереть с голоду или красть, если хлеба не будет. Он требовал от правительства не оставлять страну в неизвестности и ответить прямо, есть ли в стране достаточно хлеба, чтобы прокормить народ до следующей жатвы или нет, и если хлеба не было, принять немедленно меры, чтобы получить достаточно хлеба из-за границы.
Заговор молчания, имевший целью скрыть голод, был разрушен. Раз один человек заговорил так громко, бесполезно было зажимать рты другим. Вся печать воспроизвела и подтвердила письмо Толстого, и Вышнеградский счел необходимым дать ответ на него, в котором заявлял, что количество хлеба в стране вполне достаточно для прокормления населения до будущей жатвы.
До известной степени это было успокоительно. Вывоз хлеба был прекращен указом в сентябре 1890 года.
Хлеб, находившийся в стране, не мог исчезнуть, и было утешительно думать, что он под рукой. Но это ни в малейшей степени не разрешало вопроса, умрут ли с голоду миллионы русских крестьян или нет. Большое количество хлеба, указанное Вышнеградским, находилось не в руках тех, которые больше всего в нем нуждались, и для того, чтобы переместить его из рук хлеба-торговцев в руки голодающих крестьян, необходимо было иметь 400 миллионов рублей. Без этой суммы, нуждающиеся крестьян могли воспользоваться хлебом, скопленным в стране, столь же мало, как если бы он был вывезен за-границу или был сложен на луне, разве только они захватили бы его силой.
Сами крестьяне, с их традиционной терпеливостью и покорностью, выказывали решительное отвращение к такого рода образу действий, не во всех, может быть, случаях непреодолимому. По крайней мере люди, наиболее заинтересованные, не ожидали этого.
И. Н. Потапенко, известный русский писатель, в своих очерках пораженных голодом местностей, рассказывает поучительную историю. Среди членов земства, которое он посетил, был один старик, ранее известный, как один, из самых свирепых крепостников, который любил мучить своих крестьян и даже убил их несколько. Это было преступлением, и он был сослан в Сибирь. Возвратясь оттуда после освобождения крестьян и благодаря связям восстановленный в своих правах и попав в число земских гласных, он заявил себя злейшим врагом народа. Этот ненавистник народа на первом заседании земства, собранном для обсуждения мер помощи голодающим, сказал горячую речь против оказания помощи вообще «пьяницам, грабителям и мерзавцам», как он характеризовал крестьян.
«На заседании, на котором я был, говорит Потапенко, когда эта огромная, неприятная фигура стала на кафедре, присутствующие ожидали такого же взрыва врожденной ненависти, но, к общему удивлению, он начал говорить о быстрой и щедрой помощи».
«Что это означает? — спросил Потапенко одного знакомого, имение которого находилось по соседству с имением оратора.
«Это означает, — сказал ему знакомый, — что месяц тому назад крестьяне приходили к нему просить взаймы хлеба. Он, конечно, отказал, и между ним и просителями произошла ссора. Голод в тех местах очень силен. Есть дома, в которых буквально нет ничего и нельзя ожидать ничего. Около недели после ссоры его амбар загорелся и был спасен почти чудом. Он, разумеется, понял, что это значит. Потом он послал управляющего с грузом хлеба на станцию, но на дороге телега была опрокинута, весь хлеб украден, и полиция не смогла найти следов ни украденного хлеба, ни преступников. Старый крепостник перепугался: могло случиться и хуже.
Он понял, что лучше обезопасить себя при помощи общественных денег».
В книге Короленкн «Голодный год» говорится, между прочим, об одном зажиточном крестьянине, кулаке, чувства которого к его голодающим односельчанам далеко не дружественны.
По нелепой системе круговой поруки, хлеб, ссуженный для помощи голодающим, должен быть возвращен всем сельским обществом. Если у бедных нет ничего на уплату за него, за них должны заплатить богатые.
Герой Короленки, Потап Иванович, желал поэтому «отбиться от пособия». Но он изменил свое решение, благодаря, как он признался, «чудесам», которые происходят от времени до времени в деревне. Амбар, в который никто не ходил, сам собою загорается в глухую ночь, или стог сена.
«Худые времена, — объяснял он, — народ глядит грозно. Человек, который никогда не был вором, пробует счастья в этом деле, а может случиться еще и похуже».
Голодные бунты, происшедшие в Витебске, Пскове, Астрахани и Саратове, доказали позднее, что эти опасения не были лишены основания.
В высших сферах тревожные рапорты губернаторов голодающих губерний и красноречивые цифры статистики преступлений рассеяли апатию центрального правительства и заставили его принять меры, чтобы предупредить еще худшие последствия народного отчаяния и нищеты.
Тридцать четыре миллиона человек, совершенно нищих, в лицо которым глядела смерть, которым нечего было терять, представляли опасность, которую никакое правительство не могло оставить без внимания.
Сумма в 12 миллионов, которая была объявлена наибольшей, какую государство могло ссудить из имперского вспомогательного капитала, постепенно была увеличена в десять раз. Но и это составляло лишь около 1/3 суммы, необходимой для помощи голодающим губерниям. Другими словами, государство взялось прокормить одного голодного жителя из каждых трех. А где же найти было пропитание для остальных двух? Общественная благотворительность была единственным средством, на которое можно было рассчитывать. Это стало само-собою очевидным, лишь только газетам было позволено открыть подписки на помощь голодающим. Но тайным желанием и надеждой правительства было, чтобы деньги были вверены его собственным агентам и чиновникам под надзором и управлением особого комитета, составленного из министров и высших сановников и состоявшего под председательством самого цесаревича, ныне Царя Николая II.
Ожидали, что такой комитет внушит доверие к целесообразному употреблению средств, ему вверенных. Так бывает в других странах. Но в России глубоко укоренившееся недоверие к чиновничьей честности совершенно неискоренимо. Я знаю из очень хорошего источника, что когда представители английского общества прибыли в Россию с деньгами, собранными для голодающих в Англии, некоторые придворные дамы частным образом советовали им не вручать этих денег комитету цесаревича. Только три миллиона были пожертвованы в этот комитет в течение девяти месяцев его существования.
Обществу Красного Креста в виде уступки было дозволено распределять его средства через особых уполномоченных. Общество это пользуется несколько лучшей репутацией, приобретенной в Турецкую кампанию; но его личного состава недостаточно была для помощи нуждающимся на пространстве одной трети империи, так что оно зависело в своей работе или от местных чиновников, или от людей, неизвестных, которых оно не могло контролировать. Красный Крест получил меньше четырех миллионов, а между тем, — как это было скоро доказано на деле, — тысячи богатых людей готовы были притти на помощь своим страдающим согражданам, но желали только быть уверенными, что их деньги пойдут по назначению, и не питали доверия к организациям, имеющим какую-либо связь с чиновничеством. Гарантией, которая удовлетворила бы их и которой они требовали, было право независимого управления средствами помощи без вмешательства правительства. Что было разумнее и невиннее этого? Но в течение 25 лет политика правительства заключалась в том, чтобы всеми средствами держать массы русского крестьянства в стороне от демократических элементов общества. Позволить большому количеству интеллигентных мужчин и женщин, преданность которых правительству была более чем сомнительна, свободный доступ к народу под предлогом оказания помощи голодающим, казалось особенно опасным в такой критический момент. Но так как русское обществе ясно показало, что оно не двинется в этом деле, если руки его не будут свободны, то перед правительством стала дилемма: или притти к соглашению с обществом, или не получить от него серьезной помощи. Как вполне можно было ожидать, судя по прежде бывшим примерам, правительство предпочло предоставить народ голодной смерти скорее, чем рискнуть позволить ему «заразиться идеями свободы».
Во всех случаях серьезных испытаний, царя, эти «радетели блага народного», никогда не колебались в выборе между интересами народа и интересами своей собственной священной особы. Министр финансов Вышнеградский проявил эту политику во всем ее откровенном цинизме при приеме депутации Московского общества помощи, привезшей миллионы рублей. Министр не только наотрез отказал в разрешении обществу самому распределять пособие, но имел наглость угрожать, что каждый, кто будет этим заниматься в стране, будет арестован.
Арестовать, как преступников, людей, которые идут с открытым сердцем на помощь своим голодающим братьям, было кульминационным пунктом, до которого могло дойти безумное чиновничество, но оно не могло долго удержаться на такой позиции. Невозможно возмущать общественную совесть безнаказанно до такой степени. В тот момент, когда весь образованный класс горел состраданием к несчастным крестьянам, было не только жестоко, но и опасно отталкивать руки, приносившие хлеб голодающим крестьянам, их детям и старикам. Правительство объявило, что оно не в состоянии всех накормить. После такого признания мешать тем, которые предлагали сделать это, стало уже чудовищным преступлением, возбуждающим к бунту и крестьян, и их друзей из высших классов.
Последние, в самом деле, сразу же, не обращая внимания на препятствие, начали дело помощи на свой собственный риск и ответственность по всей пораженной голодом области. Можно сказать, что наши образованные классы отдали все свои свободные силы на службу крестьянству в течение ужасной зимы 1890—91 г. Дамы, которые проводили жизнь на придворных балах и приемах, и радикально настроенные молодые студенты и студентки, писатели с мировою известностью и темные сельские священники, аристократы, купцы, мещане, — все бросились в деревню, не взирая на отсутствие удобств, лишения и трудности, распределять пособия, которые были вверены им друзьями и частными комитетами. Они не обращали внимания на запреты администрации, и правительство принуждено было уступить. Три месяца чиновничья рутина силилась всевозможными средствами бороться с деятельностью этих великодушных друзей народа. Но, наконец, 12 декабря 1890 г . был издан циркуляр, вменяющий в обязанность администрации «не чинить никаких препятствий на пути частной инициативы в деле помощи голодающим» — распоряжение, которое для англичанина представляется излишним до нелепости и которое является осуждением всей системы, сделавшей издание его необходимым.
В три месяца совершился переход от речи Вышнеградского к циркуляру 12 декабря. Кроме моральной невозможности бороться со всем русским обществом на столь щекотливой почве, была еще особая причина, по которой правительство считало нужным пересмотреть свое решение. Передовая и демократическая Россия, которая ощущала живейшее и непреодолимое желание пойти к народу, не сделала ни одной попытки воспользоваться голодом для возбуждения беспорядков и мятежей. Страхи правительства на этот счет оказались совершенно неосновательными. Пред лицом ужасов голода невозможно было для людей с истинной жалостью и любовью к народу не посвятить себя всецело помощи непосредственно страдающим. Голодный год не создал непосредственно нового момента в революционном движении, но он установил нравственную связь между образованными классами и народными массами, которые в первый раз увидели своих старших братьев в качестве истинных и преданных друзей.
С другой стороны, год, проведенный среди народа, оставил яркий след в умах и сердцах руководящих кругов высших классов. Великий голод составляет эпоху в росте оппозиции. Две вещи стали ясны, как день, одинаково и русским, и иностранцам, внимание которых было привлечено голодом к нашим аграрным условиям. Первая, что бедствие имело причиной своей лишь в малой степени случайность единичного неблагоприятного урожая, а что его настоящей причиной было полное разорение и обессиление крестьянства; и вторая — что никакого действительного средства против этого нельзя было найти, пока всевластна нынешняя политическая система.
Начать с того, что было доказано, что голод, принесший столько страданий для всей России, был создан уменьшением урожая, который оказался лишь одной пятой частью нормального. Совершенно такое же падение урожая случилось во Франции в 1883 г ., как доказано официальной статистикой, и неурожай был даже незамечен заграницей, ибо он не замутил даже и поверхности народной жизни. У нас он перевернул все. Если такой неурожай, который может постоянно случиться во всякой земледельческой стране, отдает судьбу 34 миллионов человек на милость общественной благотворительности, это доказывает полное разорение всего земледельческого класса, доказывает, что народ живет на краю голодной смерти и не имеет никаких запасов. Этот факт был констатирован в 1891 г . в России печатью, учеными и даже правительством. Официальный отчет, напечатанный, между прочим, в №188 «Волжского Вестника», говорит, что необходимо признать, что кризис, переживаемый Волжским районом, начался в сущности за два года перед тем, и что уже тогда замечено было значительное уменьшение поступления прямых налогов от сельского населения. Это уменьшение было заметно больше всего в тех ry6ерниях, которые впоследствии были сильнее всего поражены неурожаем и которые требуют наиболее энергичных мер помощи голодающему населению. Так в Самарской губ. в 1889 г . Была недоимка в один миллион рублей прямых налогов, платимых крестьянами. В 1890 недоимка эта увеличилась до двух миллионов. В Казанской губ. в 1889 г ., благодаря исключительной энергии администрации, крестьяне уплатили лишних 85.000 р. для покрытия огромных недоимок за прежние годы. На следующий год там была недоимка более чем в два миллиона руб. В Нижегородской губернии в 1889 г . была недоимка в 340.000 руб., а в 1890 — в 869.000 руб. В Симбирской губ. недоимок за два эти года было 253.000 и 653.000 руб. В Саратовской губ. недоимок было 22.000 и 377.000 руб. за те же годы и т. д.
Увеличение недоимок в 1890 г . сравнительно с 1889 годом вполне соответствует постепенному падению урожаев. В Самарской губ. сбор хлебов в 1889 г . дал 48 1/2 милл. пудов; в 1890 г . он упал до 42; в Казанской он упал с 37 милл. до 27 милл., в Симбирской с 38 до 29, в Нижегородской с 21 миллиона до 15 и т. д.
На самом деле. кризис начался не за два года перед голодом, а по меньшей мере за одиннадцать лет, потому что 1880 год отмечает собою эпоху, в которой последствия истощения земли и народа начали обозначаться совершенно ясно.
Правительственная комиссия 1871 года установила путем обширных исследований поразительный факт, что русские крестьяне платят государству в форме налогов и податей около 45 процентов своего общего дохода, получаемого изо всех источников, земледельческих и промышленных. Номинально наложенный на имущество, налог этот перестает быть налогом имущественным. Это налог на труд, только по форме отличающийся от крепостного права. Из шести рабочих дней крестьянин обязан был силою вещей давать государству около трех дней.. Это более, чем сколько может выдержать какой бы то ни было плательщик налогов. При непостоянстве промышленного заработка и колебаниях урожая, крестьяне не могут сводить концы с концами. Они вошли в долги, которые поглощают более, чем сколько могла бы дать даже большая производительность свободного труда. По самым низким оценкам современный крестьянин должен теперь работать для государства и для ростовщиков не менее четырех дней в неделю (Слонимский). Таким образом размер дарового труда возрос с 45 до 66 проц., и только 33 проц. номинального времени остается у крестьянина для его собственного пропитания. Крестьяне разбиты в тяжелой борьбе за существование. Есть много ужасных доказательств их постепенного обнищания. Таково уменьшение потребления хлеба, страшная смертность в сельских округах, которая в 13 губерниях выше, чем в городах, и в 1880 г . достигла 62 на тысячу.
Губернии, входящие ныне в число наиболее пострадавших от неурожая, занимают заметное место в таблице смертности. Самая, высокая смертность замечается в Орловской губ., где средняя смертность достигает страшной цифры 46,7 на тысячу, превосходя гораздо более чем вдвое среднюю смертность Лондона. За ней следует Нижегородская rу6. с смертностью в 46.5; Самарская — 14,6; Пермская Симбирская, Оренбургская, Вятская, дающие смертность между 43 и 46; все они по смертности превосходят среднюю смертность в империи на 6 и 9 на тысячу. «Святая Русь», с превосходным климатом и почвой, имеет самую высокую смертность в Европе — 37,3.
В России все государственное бремя лежит на земледельческом населении, на крестьянах. Те из них, которые живут исключительно земледелием, разорились первыми, хотя их земля самая лучшая в стране, да в сущности и во всей Европе. У нас есть безошибочный способ определить степень обнищания каждого уезда или деревни — это размер недоимок по платежам налогов, потому что налоги собираются с розгой в руках, с неумолимой строгостью. Нечего изумляться, когда мы узнаем, что губернии, стоящие во главе списка недоимочных, суть именно те, которые стали центрами голода: Самарская с недоимками в 11 1/4, миллионов, Казанская 7,9 милл., Нижегородская и Саратовская, каждая почти с 2,5 милл. недоимок. Симбирская, Воронежская, Тамбовская — все имеют миллионы недоимок, которые представляют собою сотни тысяч ударов розгами, даваемых нищим в напрасной надежде выколотить из них уплату долга.
Бедное крестьянство — синоним бедного хозяйства, а с плохим хозяйством нельзя получить хороших доходов Средняя производительность русского земледелия очень низка; за исключением семян, она дает 2,9 на одно посеянное зерно, а это почти предел, за которым земледелие невозможно. Но наше земледелие упало даже ниже этого предела. Неурожаи, которые ниже этой средней, сделались угрожающе частыми за последнее десятилетие. Очень часто они приводят к настоящим голодовкам. Волжский бассейн чаще всего посещался этим бедствием. Многострадальная средневолжская область, с Самарской губернией в центре, испытала в 1873 году ужасный голод, от которого она никогда не могла вполне оправиться. Затем, после семи лет колеблющегося урожая, она была поражена новым голодом в 1880 г ., который еще более понизил ее благосостояние. За последующие одиннадцать лет там было сем неурожаев на 4 хороших урожая, и из семи плохих годов два были совершенно голодных.
История других земледельческих районов России почти такова же, так что голод 1891 г . был лишь последним звеном в долгой цепи. Русское земледелие и земледельцы начали опускаться вниз уже давно. Повсеместный голод 1880 г . нанес им удар, который ускорил процесс понижения. Голод 1891 г . был тем последним ударом, который опрокинул их в пропасть.
Самым серьезным и продолжительным последствием голода было уничтожение скота, главного и единственного богатства нашего земледельческого населения. Когда скот пропал, крестьянин должен оставить свой надел и обращается в пролетария, в батрака, положение которого едва ли лучше, чем положение прежнего крепостного.
Миллионы лошадей погибли в 1890—91 г. от недостатка корма или были распроданы своими хозяевами по невероятно дешевой цене. В губерниях Казанской, Тамбовской, Самарской рынки были наводнены лошадьми по 3—4 рубля штука. Н. Шарапов пишет: «Одновременно по всем голодающим губерниям, как лесной пожар, распространилось убеждение, что дальнейшая борьба невозможна. Продажа лошадей и скота сделалась своего рода эпидемией. Вычислено, что в большинстве неурожайных губерний осталось только по одной лошади на каждые 10 семей».
На следующий год было уменьшение урожаев в юго-западном и южном районах, в губерниях Подольской, Херсонской, в южных уездах Полтавской, а также и во многих других, которые пострадали от неурожая в предыдущем году, а именно в Тульской, Орловской, Казанской, где, по свидетельству графа Бобринского и Льва Толстого, голод, хотя и меньший по пространству, был гораздо суровее, чем раньше. Но еще меньше дозволено было говорить о новом бедствии, что, конечно, не послужило к уменьшению его последствий. При очень низком положении нашего земледелия, дающего абсолютный минимум (сам-третей), ниже которого земледелие становится невозможным, и при полном обнищании крестьян, частичный голод может случиться каждый год. Империя так огромна, что климатические условия, разумеется, не могут быть одинаково благоприятны на всей ее обширной площади. А когда они неблагоприятны, голод приходит фатально и неотвратимо. Русские не называют его таким грозным именем. Они привыкли видеть, как люди едят вместо хлеба ужасное вещество, похожее на сухой навоз, состоящее, главным образом, из березовой коры и толченой соломы. В большинстве губерний крестьяне переходят на такую голодную пищу регулярно каждый год в весенние месяцы, когда старый хлеб на исходе, а новый еще не собран. Крестьянин, который может есть чистый хлеб круглый год, считается и считает себя сам богачем. При малейшем падении урожая, богач переходит в ряды бедняков, а бедняки впадают в полную нищету. То, что 1890—91 год показал нам в исполинском масштабе, повторяется каждый год в меньшем размере. Каждый год у десятков тысяч крестьян, а иногда и у сотен тысяч, хозяйства разоряются, семьи разрушаются; каждый член их должен итти в другое место для того, чтобы найти жалкое пропитание: отец - в работники к богатому соседу, жена и дочери — в город искать заработка на фабриках или того хуже, а молодые мальчики продаются, как «ученики», ремесленникам или кабатчикам.
Ни один крестьянин не застрахован от такой участи, и при том условии, что налоги поглощают до половины его чистого дохода, не надо даже и неурожая, чтобы разорить крестьянина. Совершенно независимо от колебаний урожая и гнета общих экономических условий, постоянно увеличивающаяся часть русского крестьянства разоряется и сбрасывается в ряды безземельного земледельческого пролетариата, что дня крестьян представляет полную потерю всего и крайнее падение.
Александр III, не смотря на афиширование «любви» своей к крестьянам, ничего не сделал для улучшения их положения, и очень много сделал, чтобы ухудшить его.
Его Крестьянский банк, который должен был вырвать сельское население из рук ростовщиков, оказался обманом, ибо он только увеличил силу ростовщиков.
Его предположенная реформа налогов была насмешкой; уничтоженная подушная подать и акциз на соль были заменены новыми налогами, с того же самого крестьянства. Иногда это делалось одновременно, так чтобы издевательство стало еще более очевидным. Так было с уничтожением акциза на соль, за которым непосредственно последовало увеличение до 8 миллионов выкупных платежей, платимых государственными крестьянами. Высокий покровительственный тариф обогатил средний класс за счет крестьян, которые принуждены были платить вдвойне за мануфактурные и другие фабрикаты первой необходимости: хлопчатобумажные ткани, свечи, мыло, земледельческие машины и простые орудия, как косы, серпы и т. д. Расточительная затрата денег на поддержку дворянства была также добавочным бременем, наложенным на крестьян. Другие деспоты были достаточно умны, чтобы вознаградить народ за потерю свободы материальными выгодами; Александр III отдал своих излюбленных крестьян в рабство дворянству и заставил их платить расходы по этой царской подачке.
Что же остается от лозунга Александра III «Россия для русских»? Что образованные классы целиком исключены из преимущества быть признанными «русскими», — понятно само собою. В России Александра III нет для них места, это хорошо известно всякому. Но если присмотреться более внимательно, то становится ясно, что и миллионы крестьян тоже не были русскими; с ними несомненно поступали так, как если бы они не были русскими. Кто же в таком случае, по мнению Александра III, были те «русские», для которых родина не была злой мачехой? Это — та горсть людей, которых царь принял под свое покровительство. Широковещательный лозунг Александра III нуждается в поправке: это не «Россия для русских», а Россия для шайки людей, умеющих ловить рыбу в мутной воде, для обнищавших дворян, для отбросов чиновничества, или, одним словом, Россия для царя.
Только в одном направлении Александр III никогда не уставал показывать свою деятельную любовь к русскому народу, а именно в неустанном преследовании тех своих подданных, которые отличаются от большинства населения по племенному происхождению или по религии. Для них его царствование было сплошным преследованием.
ДАЛЕЕ: VIII. Еврейский вопрос в России
