БЫЛ ЛИ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ ПОСТРОЕН СОЦИАЛИЗМ?

Октябрьская революция именовалась социалистической. Советский Союз был объявлен социалистическим государством, даже — образцовым. Потом стали доказывать, что у нас "развитой социализм". Так вот, действительно ли в октябре 1917 произошла социалистическая революция, а созданный строй — социалистический?
Это — вопрос вполне законный, даже важный как с точки зрения истории, исторической правды, так и с точки зрения будущего, всех, кто продолжает исповедовать социалистические идеи. Приведу одно из высказываний В. И. Ленина: "Наша революция до лета и даже до осени 1918 года была в значительной степени революцией буржуазной". (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 38. С. 143.) Что же здесь имел в виду Ленин? Он ведь никогда не отказывался от социалистических целей революции.
Ленин имел в виду одно очень простое обстоятельство. Революция, совершившаяся в октябре 1917 года, объективно должна была решать в первую очередь задачи революции именно буржуазной. В России к 1917 году такие ее задачи, как структура и характер власти, как коренное преобразование собственности, как национальный вопрос, решены не были, несмотря на большой прогресс в последние годы перед войной. Без их решения нельзя было двигаться дальше.
В октябре 1917 года победители столкнулись с обществом, потрясенным до основания небывалой мировой бойней.
После революции многие социал-демократы — и в России (Г. В. Плеханов, например), и на Западе — говорили о том, что в таком обществе, каким было российское, о социализме вообще говорить нельзя: основа, база для него еще не создана капитализмом. Меньшевик Н. Суханов писал: "Россия не достигла такой высоты развития производительных сил, при которой возможен социализм". Ответ по существу своим оппонентам Ленин дал в своих последних работах, названных его политическим завещанием. Каким этот ответ был, в частности, Суханову? "Это бесспорное положение", — согласился Ленин. (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. 380.) И продолжал: "Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный "уровень культуры", ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти, двинуться догонять другие народы". (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 381.) Постановка вопроса — трезвая, разумная. Но политика на основе такого подхода появилась в 1921 — 1923 годах. А с первых дней революции большевики вели линию на непосредственное введение принципов коммунизма. Кронштадтский мятеж, восстания крестьян, особенно в Тамбовской губернии, означали поражение этого курса. Признав это, Ленин сказал, между прочим: "Через народ перепрыгнуть нельзя".
И тем не менее необходимо сказать: первую часть своих задач — тех, которые Ленин характеризовал как задачи буржуазной революции — Октябрь в основном решил. Он разрушил самодержавный государственный аппарат, покончил с наследием феодализма в деревне. Открыл определенную возможность для национального развития, как у нас говорили, "окраин", колониальной периферии России. Пошла в рост кооперация — не та, что потом отождествлена была с коллективизацией в деревне, а та, цивилизованная, которая возникла еще до 1917 года. Планом ГОЭЛРО (Государственный план электрификации России) были намечены принципы индустриального строительства. Понятно, это было лишь начало. Но — многообещающее. А дальше?
После смерти Ленина, вплоть до конца двадцатых годов, в России шла борьба между различными представлениями о путях ее продвижения в будущее. К началу тридцатых годов в Советском Союзе восторжествовал сталинизм. Термин этот, конечно, условен, хотя он и стал привычным. Однако его однозначность нивелирует все советское прошлое, окрашивает его в один черный цвет. А оно было многокрасочным, глубоко противоречивым и многослойным.
Сегодня в России, да и за рубежом, идет дискуссия. Чем же был построенный в Советском Союзе строй? Ответы на него даются самые разные. У нас одни говорят: да, это был социализм, если даже не коммунизм, строй почти образцовый. Другие возражают: это был не социализм, а то ли государственный, то ли даже феодальный капитализм или что-то подобное. Третьи спорят с обоими: да, это был социализм, но не полный, извращенный, недостроенный...
Те же точки зрения имеются и на Западе. Но там существует еще одна позиция, которую хотелось бы выделить особо. Ее сторонники считают, что в СССР был построен социализм. Именно благодаря советскому опыту теперь-то мы знаем, что такое социализм и именно поэтому должны навсегда отвергнуть этот антигуманный строй, забыть о нем. Аргумент — ложный. Моя точка зрения: в Советском Союзе восторжествовал жесткий, даже жестокий тоталитарный строй. Он, конечно, эволюционировал — после смерти Сталина его жестокость несколько ослабла, притупилась. Но сущность оставалась той же.
Тоталитаризм в Советском Союзе, конечно, не может служить образцом ни для кого. Это — бесспорно. Но то, что восторжествовал этот строй в Советском Союзе в 30-е годы, никак не может быть аргументом против социалистической идеи. К вопросу о ней я вернусь позднее. А сейчас — другие вопросы.
И первый из них — как же стало возможным торжество сталинизма? Полный ответ требует весьма пространного изложения, в ходе которого пришлось бы давать обзор почти всей истории последних десятилетий. Это, естественно, не входит в мою задачу. Но на некоторые моменты указать нужно.
Об одном из них — об особенностях развития царской России, ее социально-экономической и политической отсталости, уже говорилось. Но эта отсталость обуславливала и неготовность народа воспринять подлинно демократические идеалы. В массовом сознании глубоко коренились стереотипы "доброго царя", всезнающего руководителя, который всегда прав. Эти стереотипы, кстати говоря, широко использовались в период сталинизма, были его психологической почвой. Эти стереотипы, увы! не преодолены и поныне.
Нельзя забывать и о том, что большевики приняли страну в состоянии хаоса. Преодоление его требовало жестких мер. Тем более что и после окончания гражданской войны сопротивление прежних правящих классов давало о себе знать. Конечно, свою роль играли неопытность, а то и невежество и фанатизм самих революционеров, многие из которых считали завоеванную власть индульгенцией на вседозволенность. Нельзя сбросить со счета такой важнейший фактор, как личные качества вождей, прежде всего Сталина, которого сам Ленин предлагал отстранить от руководства. Для меня Сталин – коварный, хитрый, жестокий и беспощадный человек, которому была свойственна к тому же болезненная подозрительность.
Сегодня у нас, в России, можно подчас услышать: "Нужен Сталин". Появление таких призывов говорит, во-первых, о том, что народ наш в подлинно демократических условиях, истинно по-человечески еще не жил; и, во-вторых, о глубоком разочаровании в нынешних порядках, об отчаянии людей. И все же большинство людей в России не поддерживают подобные лозунги. Они — за свободу

Одна из причин происшедшего — и главная ошибка большевиков еще до Сталина — в той "модели", которая была избрана. В той концепции, которая сложилась в их головах и в их сочинениях до революции.
Известно, что Карл Маркс и Фридрих Энгельс подробных набросков, проектов будущего социализма не оставили. И не случайно. Они оба были противниками "рецептов", подчеркивали необходимость учета специфики преобразований в тех или иных странах, изменчивость условий их осуществления.
Нельзя не напомнить и о том, что взгляды Маркса и Энгельса эволюционировали, развивались. Так, к концу жизни Энгельс пришел к твердому убеждению: демократическая республика — наилучшая государственная форма созидания социализма.
Ленин в канун Октября в своем последнем подполье написал брошюру "Государство и революция" (которая, впрочем, осталась незаконченной). Это была фактически откомментированная систематизация отрывочных мыслей его учителей о социалистическом строе. Оказалась она, однако, утопической схемой, которая была опрокинута опытом первых лет революции.
Весной 1918 года Ленин выступил со статьей "Очередные задачи Советской власти". Это была уже более или менее реалистическая программа действий применительно к сложившимся к этому моменту условиям.
Между прочим, в этой работе прослеживаются первые намеки на идеи НЭПа, которые затем были отброшены в пользу "военного коммунизма".
Возвращаясь затем к этим идеям и разрабатывая программу НЭПа, Ленин признал, что за четыре года были допущены крупные ошибки. Это было очень серьезно. Для меня очевидно: Ленин, обладавший колоссальным интеллектом, максимально жестко и откровенно анализировал послереволюционный опыт, многое отвергал, многое ставил под сомнение. Знаменитая его фраза в статье "О кооперации" (1923 год) — что теперь необходимо "признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм" (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 376), — указывает на направленность его поиска. Но в ней и много загадок.
Ясно, что Ленин хотел умиротворения общества — и социального, и межнационального, — объединения людей, разобщенных жестокостью и ненавистью, в общей созидательной работе ради будущего страны. Стоит подчеркнуть, что Ленин в то время обращал внимание не только на экономическую сторону дела. Он писал и о проблемах демократии; в "Письме к съезду" он начинал свои размышления со слов: "Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе". (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 343.)
Была в его планах и тактика, но была и стратегия. Оформить ее он не успел. Однако, зная всего Ленина, а не отрывочно — для той или иной пропагандистской цели — можно предположить, что стратегия исключала бы возобновление чего-либо подобного "военному коммунизму", новый вариант которого и навязал стране Сталин.
Думаю, что НЭП не был для Ленина всего лишь тактическим отступлением, как часто говорят. Впрочем, и тут нужны серьезные, объективные исследования. Видимо, речь шла о поиске подхода к переосмыслению места Октябрьской революции и новой России в судьбах мировой цивилизации. Ряд положений в его работах говорит об этом, хотя там можно найти разные оттенки. Но не были ли эти оттенки отражением внутрипартийных споров о НЭПе? Ведь многие в партии в ту пору обвиняли Ленина в ревизионизме, в отступничестве, в предательстве дела революции.
В последних работах Ленина я видел другого человека — человека, который, приведя страну к революции, понял, что наделали ошибок. Это была драма революции. Я это понял и это сильно повлияло на меня. Но мысли Ленина, его идеи, НЭП были полностью отброшены Сталиным.
Что же порочного было в большевистской "модели" социализма?
Во-первых, это была жесткая "модель"-схема. Она опиралась на не подлежащие пересмотру идеологические принципы и нормы. Сталинская интерпретация этих принципов и норм усугубила их жесткость и догматичность. Это была квазирелигиозная доктрина, основанная на нетерпимости, на беспощадном подавлении всех, кто хоть чем-то и в чем-то не укладывался в прокрустово ложе. Во-вторых, главным и обобщающим принципом большевистской "модели" была "диктатура пролетариата". Заимствованная у Маркса, она была доведена до абсурда.
До революции Ленин писал, что пролетариат не может завоевать власть иначе, как через демократию. и не может строить новое общество иначе, как демократически. На деле же пролетарская диктатура в России почти с самого начала, а уж особенно при Сталине, означала полный разрыв с демократией. Тем не менее диктатуру пролетариата именовали не иначе как высшей формой демократии. Это была даже не диктатура пролетариата, как все-таки массового слоя общества, а диктатура правящей верхушки и ее иерархической номенклатуры.
Запрещение после революции некоммунистических партий, как и пресечение свободы слова, — явный признак разрыва с демократией. Подобные меры могут быть допущены в сугубо чрезвычайных обстоятельствах и как временный шаг. А как принцип введение однопартийной системы и "единомыслия" в общественной жизни неизбежно ведут к извращению естественного хода вещей, к произволу и кончаются тяжелыми последствиями.
Каковы бы ни были аргументы, оправдывающие необходимость подавления и разгрома других партии в России после 1917 года, думаю, что окончательное утверждение однопартийности было, может быть, одной из самых тяжелых ошибок, которая помешала Октябрьской революции стать источником мощного демократического развития и подлинного расцвета страны.
К концу 20-х годов советское общество было полностью монополизировано партией и ее идеологией. В стране утвердилась репрессивная, по сути, тоталитарная система. Приводятся разные данные о том, сколько граждан было уничтожено, стало жертвами ГУЛага. В любом случае счет идет на миллионы.
Нередко задают вопрос: понимали ли советские люди, что представляли собой сталинские "чистки", а попросту — террор в 30—40-е годы? Тут нет простого ответа. О подлинных масштабах этих "чисток" мало кто знал. Очень многие люди считали их справедливыми — закрытость нашего общества, неотвязная и агрессивная антизападная пропаганда, укоренившееся сознание того, что мы находимся в "осажденной крепости" (что, кстати, было и результатом политики самого Запада) — все это позволяло представить репрессии как необходимую защиту от внешних и внутренних врагов.
Но было тогда и немало таких, кто сомневался, осуждал репрессии, — разумеется, тайно. Не могу не напомнить, что советские люди в большинстве своем за долгие годы как бы свыклись с ситуацией "двоемыслия" — вслух поддерживали действия властей, а дома, про себя или в кругу друзей, высказывали сомнения и даже возмущение. Двоемыслие было опрокинуто только перестройкой.

Еще более удивителен, однако, другой факт. Арестованные за несуществующие преступления люди, несгибаемые большевики, не раз смотревшие смерти в глаза, борясь за идею, в этих случаях ломались. Они оговаривали самих себя и своих товарищей, признавали себя "врагами народа", даже уголовными преступниками! Поразительные вещи... Впрочем, это теперь уже не столько проблема историков, — сейчас все в основном прояснено, — а психологов.
Сталин уничтожил практически всю "ленинскую гвардию". Более того, постарался стереть из памяти все революционные и иные заслуги творцов революции, обокрав их и заставив до неузнаваемости переписать всю нашу историю после Октябрьской революции. И сделано это было исключительно ради укрепления абсолютной личной власти.
Репрессии 30-х годов затронули и моих родных. И хотя всего, что происходило в стране, я, конечно, тогда не знал, все же — через семью, ее судьбу — познал многое. Мой дед по матери принял революцию, стал коммунистом, организатором колхоза, никогда не ставил под сомнение власть, ее политику, более того, считал, что советская власть дала ему, крестьянину, землю и тем самым спасла членов его семьи, был арестован, приговорен к смерти. То, что он однажды (именно однажды — потом он уже к этой теме не обращался) рассказывал, было ужасно — его пытали, много раз и жестоко, на протяжении четырнадцати месяцев. Случайно он выжил — помощник прокурора высшей инстанции, видимо, человек с совестью, не увидел в его "деле" повода не только для расстрела, но и вообще какой-либо вины. Деда освободили. Но силы его были подорваны, он умер в 59 лет.
А другой дед оказался арестованным за невыполнение плана посева. В 1933 году на Ставрополье, как и на Украине, всем Юге, разразилась засуха, но ее последствия были усугублены жестокой политикой по отношению к крестьянам. Пол семьи деда вымерли, план посева он действительно выполнить не смог. И его выслали в Сибирь. Потом он вернулся назад, вступил в колхоз и честно трудился до старости.
Особо следует сказать о трагедии русской православной церкви. Большевики и до революции рассматривали ее как идеологического противника. Религию из плоскости веры, совести переводили в плоскость политики. Это закладывало основы будущей драмы. Но, с другой стороны, когда произошел раскол общества, началось сопротивление революции со стороны прежних правящих классов, церковь стала их пристанищем, включилась в политику на их стороне. И понятно, рассматривалась большевиками как политический противник, с которым надо вести борьбу,
В тот острый период внутренней сшибки противостоящих сил это можно было понять. Но потом, когда гражданская война закончилась, в мирное время продолжали сносить храмы, священников арестовывали, уничтожали. Этого понять, тем более оправдать уже нельзя. Атеизм у нас приобрел тогда дикие формы. В годы перестройки был взят твердый курс на свободу совести. Я исходил из того, что верующие заслуживают уважения. Вера — это дело сугубо индивидуальное, и каждый гражданин имеет безусловное право на собственный выбор.
Тоталитарный режим прикрывался, конечно, демократическими декорациями: существовали конституции, различные законы, представительные органы. На деле вся жизнедеятельность общества декретировалась и направлялась - от начала и до конца. Пожалуй, в других государствах такую концентрацию власти, сверхнационализацию можно встретить лишь в редких случаях. И самое главное - граждане СССР практически были лишены возможности реально влиять на власть, контролировать ее. Монополия власти опиралась на монополию государственной собственности. Колхозно-кооперативная фактически так же была огосударствлена. Крестьяне, кооператоры вообще шагу не могли сделать без разрешения местных и центральных органов. Знаком со всеми этим на собственном опыте, сам широко использовал особенности системы в своей деятельности.

Становым хребтом сложившейся в СССР системы была коммунистическая партия. Формирование партии большевиков шло в особых условиях — в условиях подполья, постоянных преследований со стороны царских властей. Это определило тогда не только ее структуру, приспособленную к нелегальности, но и формы, методы ее деятельности. В период революции и гражданской войны они продемонстрировали свою эффективность. И были сохранены в неприкосновенности для мирного времени.

Правда, в ленинский период в партии существовали сильные демократические традиции. Стенограммы съездов того времени содержат острую дискуссию, критику, невзирая на лица, свидетельствуют о реальном голосовании при принятии резолюций. Все это потом исчезло. Зато закрытость, отторжение всякого инакомыслия, нетерпимость, тайна, железная дисциплина — все это было возрождено и приумножено Сталиным, который, вскрывая тем самым свой замысел, называл партию "орденом меченосцев".

Соединившись с "моделью" общества, о которой сказано выше, все это и сложилось в систему тоталитарной власти, для которой характерными стали: отрицание политического плюрализма, "партия - государство", всеохватное, жесткое, сверхцентрализованное управление страной на основе государственной монополии на собственность.

В послесталинский период многое менялось, но партия оставалась неприкосновенной. Попытка Хрущева несколько ослабить партийную хватку над всем и вся путем возвышения роли государственного аппарата стоила ему поста Генерального секретаря.

В период перестройки был взят курс на существенную реорганизацию деятельности партии, на ее внутреннюю демократизацию, а потом — и изменение самой ее роли в обществе. Однако структура КПСС, методы работы, сам ее кадровый состав ("номенклатура") были настолько пропитаны и забетонированы старыми привычками, традициями и нормами, что ее реформирование, ее превращение в нормальную политическую организацию оказалось делом очень трудным. И это наложило отпечаток на процесс преобразований, который проходил противоречиво, в жестком противоборстве реформаторских и консервативных сил. Но надо быть точным и справедливым в оценке партии в годы перестройки. Фактом является, что реформы начала КПСС, когда у ее руководства оказались руководители, приверженные реформам. Более того, перемены вообще бы не начались, если бы инициатива их проведения не исходила от КПСС. И дело здесь не только в когорте реформаторов, большая часть рядовых членов партии была за перемены в обществе. Центральный Комитет КПСС, в конечном счете, высказался за демократию, политический плюрализм, свободные выборы, создание смешанной рыночной экономики, реформирование союзной федерации и т, д. Потом, в 1990 году на XXVIII съезде партии, это получило одобрение. Но испытания стать партией реформ КПСС до конца не выдержала. И сама себе вынесла приговор, фактически поддержав — в лице большинства своего и многих областных и районных комитетов — августовский путч 1991 года.
В конце концов, "модель", реализованная в СССР, явилась, как видно, моделью не социалистического, а тоталитарного общества. Это — серьезный вопрос для размышлений, для всех, кто всерьез стремится к прогрессу во имя человека.

Напрашивается естественный вопрос: а как же люди терпели все это, все эти жестокости, фактически полное отчуждение от собственности и власти? Боялись репрессий? Были подавлены страхом? Или пропаганда сумела убедить всех в том, что "все правильно"? Ответы на эти вопросы вскрывают глубоко парадоксальный характер прежнего советского общества, его существования.

Страх, безусловно, был. О ГУЛаге наслышаны были миллионы людей. И редко какая семья — в той или иной степени — не почувствовала его мертвящую хватку. Достигала своей цели в условиях закрытости страны пропаганда, всячески воспевавшая существовавшую систему как лучшую в истории. И конечно — вся так называемая "воспитательная работа" — от детского сада до вуза, предприятия и учреждения. Но объяснить все только этим невозможно. И неправильно.

Для значительной массы людей, по-видимому, для большинства, советский строй был порождением "великой и славной" народной революции. Миллионы людей верили в провозглашенные ею идеалы, считали советское общество в принципе справедливым, были искренне убеждены, что оно лучше других, "буржуазных" (результат той самой пропаганды), и долго сохраняли надежду и веру в осуществимость социалистических идей — в самом деле высоких и благородных. Такими они представали перед нами со школы, такими они вычитывались из советской литературы, такими они выглядели в кино, ставшим действительно самым массовым из искусств. Эти надежда и вера подкреплялись определенными реальностями советской жизни.

Пустое занятие — демонизировать всех советских "вождей" и руководителей всех рангов, изображать их отпетыми злодеями и негодяями, беспринципными и своекорыстными подлецами, которым наплевать было на интересы и нужды народа. Да, были и такие, и немало. Но, скорее, большая часть "пришедших во власть" были те, кто намеревался служить "трудящимся массам", из которых они сами и вышли. Другое дело, что система обесценивала их рвение, сводила на нет их усилия и, в конце концов, гасила "души прекрасные порывы".

Правящая верхушка стремилась поддержать в массовом сознании убеждение в необходимости следовать идеалам Октября, недопустимости каких-либо отклонений от выбора, сделанного в 1917 году Вместе с тем верхи понимали, что общество нельзя держать на одном страхе. Поэтому планы, целью которых, по сути дела, было укрепление сталинистского или постсталинистского режима, предусматривали удовлетворение необходимого минимума экономических и социальных потребностей. Заложенные в идеал Советской власти цели вдохновляли — и в тридцатые годы, и в годы войны, в период послевоенного восстановления — патриотический энтузиазм миллионов людей.

Сказанное объясняет рывок Советского Союза вперед, выход страны в кратчайшие сроки к высотам (для того времени) индустриальной мощи, превращение ее в крупнейшую научную и культурную державу. Этим же объясняется и историческая победа в Отечественной войне против гитлеровского фашизма — неожиданная не только для Гитлера, но и для западных демократий.

Все это так. Но историческая правда и в том, что режим, система злоупотребляли верой людей в высокие идеалы, спекулировали на них. Народовластие, равенство, справедливость, обещания счастливого будущего — все это использовалось в интересах сохранения и укрепления тоталитаризма. Суть этих методов точно определил в своей нобелевской лекции Александр Солженицын: "Насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а лжи нечем удержаться, кроме как насилием. Всякий, кто однажды провозгласил насилие своим методом, неумолимо должен избрать ложь своим принципом".

Недовольство существующим положением среди советских людей было всегда. Многие не примирились с навязанной жестокой системой. Этому способствовало и то, что со временем уровень образованности, культуры народа рос. Система нуждалась в квалифицированных кадрах, но, формируясь, эти самые кадры со временем оказались в конфронтации с системой, лишавшей человека многого, а главное — свободы.

Когда стала очевидной неэффективность строя, а обещания лучшей жизни обернулись обманом, люди потеряли доверие к власти и к партии. Разрастающийся разрыв между властью и гражданами — фундаментальная причина ослабления системы. Конечно, медленное загнивание могло продолжаться еще годы. Но развязка приближалась бы все быстрее. Созрели условия — не только экономические, но и политико-психологические — для коренного изменения всего вектора развития страны. Для перестройки.

М.С.Горбачев
Размышления о прошлом и будущем,


Горбачев-фонд,
1998 год