БУДЕМ ВОРОВАТЬ И ДАЛЬШЕ?

ПРАВДА ПЕРВАЯ. ДИРЕКТОР

Петр Леонтьевич Кузнецов — руководитель крутой. Это чувствуется сразу. Лицо его вылеплено мощно, взгляд тверд и спокоен. Он мало зависит от мнения окружающих, позволяет себе на службе ходить в варенках и свободном свитере, без галстука. В качестве служебной машины использует серебристую «вольво». На комбинате он единоличный хозяин. По любому вопросу — только к нему, как к отцу родному.

Директором Кузнецов стал в двадцать девять лет, в конце пятидесятых, когда повсюду насаждались совнархозы. Тридцать два года проработал — и все на начальственных должностях. Из тех, кто начинал вместе с ним, нынче в прежнем ранге уцелели единицы. Не выдерживали люди, хотя многие были талантливыми организаторами.

На Брянский мясокомбинат Петр Леонтьевич приходил дважды. Сначала в 1969 году. Но развернуться как следует не успел: через два года назначили его генеральным директором молочно-производственного объединения области. Когда таковое ликвидировали, вновь вернулся на комбинат. Шел в ту пору 1986 год.

Первое ощущение от комбината шоковое. Цехи страшно запущены, потолки и стены вот-вот обвалятся, грязь чудовищная — ведь комбинат эксплуатировался без передышки аж с 1935 года. При огромной очереди на квартиры жилищное строительство не велось вовсе. Не то семь, не то восемь директоров сменилось за время отсутствия Кузнецова, и в основном посылали сюда неудачников из райкомов и горкомов.

— Но больше всего потрясли меня люди,— рассказывает Петр Леонтьевич.— Представляете, иду по цехам во вторую смену, работают пятьсот — шестьсот человек — и все пьяные. Без одного-двух стаканов самогонки за дело взяться не могли, благо закуска даровая всегда под рукой. Многих я помнил с прежних времен, передовиками были, специалистами прекрасными, а теперь — деградировавшие алкоголики и воры. За голову, схватился. Среди алкоголиков — коммунисты, члены парткома. Одну женщину особенно жалко. Кристальной честности был человек, работник безотказный, люди к ней тянулись, в бюро сидела, а мне ее начали в кабинет на руках приносить в невменяемом состоянии. Пошел в цехи, в иные дни по пять собраний проводил, все рассказывал, объяснял, в какую трагедию попали.

С воровством положение оказалось не лучше. Комбинат стоит на окраине города, рядом лес. По ночам, по выходным грабители взламывали замки и решетки, уносили целые туши мяса, колбасу — чуть ли не контейнерами. И живой скот прихватывали, то коней угонят, то овечек — живой шашлык — в ближний лесок уведут. Кузнецов и в милицию обращался, и в органы госбезопасности. Устраивались засады, воров ловили с поличным, но на смену им приходили новые. Иногда наглели настолько, что средь бела дня врывались в цех и, угрожая ножом, брали что хотели.

Разумеется, воровали и свои. По раскладке директора из полутора тысяч работников комбината пятая часть — законченные воры, которых надо судить. Хапают по-крупному, вступая в сговор с воровской мафией. Еще треть берет для знакомых, родственников, нужных людей. Врачу, скажем, услужить, или парикмахерше, или учительнице, у которой ребенок учится. Ну и примерно половина работников тащит только для себя, граммов по триста — на обед. Если все это сложить, считает Кузнецов, то в год получится полтора миллиона рублей убытка.

Решил директор как-то выбираться из воровской трясины. Первым делом занялся вневедомственной охраной, представленной в основном бабушками и дедушками – божьими одуванчиками с семидесятирублевой зарплатой. Попросил помощи у милиции, та отказалась. Зачем ей впутываться, брать на себя материальную ответственность? Слава Богу, вскорости разрешили пользоваться услугами наемной охраны. Дал директор в местной газете соответствующее объявление, пообещав добровольцам квартиры, приличный заработок. Желающие нашлись, целых двадцать шесть человек. Послал их директор в милицию вроде как на стажировку, а там из всей компании только троих признали годными к ответственной службе.

В этот самый момент и переступил порог мясокомбината Владимир Леонов — руководитель только что образовавшегося брянского сыскного бюро «Кодекс», входящего в ассоциацию детективных служб СССР «Алекс». Он предложил как раз то, что надо: команду надежных, отлично подготовленных, не связанных с мясной мафией парней — профессионалов по выслеживанию и задержанию разного рода преступников.

Наивно было бы полагать, что стремление Кузнецова навести порядок осталось не замеченным общественностью. На него посыпались анонимные телефонные звонки с угрозами, гневные подметные письма. На двери кабинета то мелом, то губной помадой выводились устрашающие надписи. Даже мешочек с заговоренным песком подсовывали на рабочий стол. Все без толку. Первого февраля утреннюю смену встречали на проходной комбината незнакомые молодые люди с непроницаемыми лицами и дубинками на поясе.

Как разворачивались события на комбинате дальше, Кузнецов может только догадываться, сам он в это время лежал в больнице. Однако четвертого февраля за ним приехала машина с перепуганным насмерть заместителем: «Одевайся, Петр Леонтьич, народ требует». Площадь перед зданием конторы была запружена людьми, в актовом зале яблоку негде было упасть. Собравшаяся публика сильно нервничала, в раскаленном воздухе, казалось, проносились электрические разряды. Пока Кузнецов шел к трибуне, за спиной раздался жидкий выкрик: «Директора на пенсию!» Но поддержки не последовало.

Посмотрел Кузнецов на сидевших в президиуме членов Стачкома и про себя ухмыльнулся: все как один попадались на воровстве. А одна, боевая такая женщина с зычным голосом, с ходу выпалила: «Скажите мне спасибо, если я 200 граммов колбасы украду, чтоб с голодухи ноги не протянуть! Иначе некому будет работать...»

У бастующих оказалось два главных требования. Первое — убрать охрану с проходной. Второе — повысить зарплату до 500—600 рублей в месяц против 170—200 нынешних. Директор согласился вернуть на проходную вневедомственную охрану, а «Кодексу» дать на откуп периметр, то есть забор вокруг комбината. Зарплату решил повысить на тридцать процентов — больше пока не заработали, зато обещал еженедельно давать каждому по 4 килограмма мяса и колбасы. На том и разошлись.

— Вы думаете, я сдался, уступил? Не-е-е... Тактика такая. Нельзя людей резко ломать. Пусть потихоньку привыкают к новым порядкам. Знаете, какие перемены! Раньше наша водолечебница, массажные кабинеты пустовали, потому что в обеденный перерыв никто не раздевался — все мясом украденным-перепоясаны были и тряслись, суетились, пытаясь его переправить за территорию. А теперь в бассейне наслаждаются и сами радуются: «Как, оказывается, можно жить...» Я же тем временем потихоньку вернул «Кодекс» на проходную, а вневедомственную охрану убрал.

У Кузнецова грандиозные планы. Он серьезно реконструирует комбинат, возводит новые цехи, закупает зарубежные технологические линии. В недалеком будущем намерен поставить вдоль всего периметра телекамеры, чтобы один человек мог сидеть за пультом и контролировать всю территорию. Готовы вольеры для собак, в заборе заложены все дыры и лазы, поверху протянута колючая проволока в несколько рядов. Директор уверен, что с воровством удастся покончить, главное — не отступать.

ПРАВДА ВТОРАЯ. «КОДЕКС»

— Полтора миллиона рублей убытка, говорите? Интересно, как Кузнецов считал. Вы бы спросили у него: почему же ревизии никогда этой недостачи не обнаруживают? А? Да ему ничего другого не оставалось, как начать бороться с воровством. В 1989 году каждый четвертый на комбинате был задержан с ворованным мясом, 12 человек привлекли к уголовной ответственности. На следующий год осудили 37 человек. А только за два месяца этого года заведено уже 12 уголовных дел. Темпы! Так что лучший способ защиты — нападение, правильную политику Кузнецов избрал.

У местных сотрудников ОБХСС с директором мясокомбината отношения сложные. Не всем нравится его независимый, волевой стиль хозяйствования. Обращение его за помощью в альтернативную сыскную службу кое-кто расценил как прямой вызов милиции, как желание обособиться, выйти из-под контроля. Сколько в городе предприятий — и мелькомбинат, и птицекомбинат, и ликеро-водочный завод. Везде воруют, но там директора никаких экспериментов не устраивают, этот же умнее всех.

Не сказать, чтобы у «Кодекса» с Кузнецовым мгновенно установилось взаимопонимание. Директор смотрит как: кто платит, тот и заказывает музыку. А ему отвечают: «Нет. Быть вашей карманной, домашней охраной не намерены». Вот тебе и раз, на своем комбинате — и не чувствуй себя хозяином. Опять-таки насчет зарплаты. Ребята просят 700 рублей в месяц! Куда это годится, если сам директорский оклад — пятьсот. А люди? Если ж они проведают про такие астрономические суммы, разнесут всех в клочья. Ему опять твердо отвечают: «Мы не имеем права брать ниже расценок, утвецжден-ных в нашей ассоциации. И просим не так-то много, если сопоставить с размерами ущерба от воровства. Мафия нашему охраннику не моргнув глазом штуку в месяц положит, лишь бы пропускал».

Не привык пока наш народ к профессии частного детектива. Подумаешь, велика заслуга — бицепсы качать. ' О мере риска мы можем судить лишь по суперменам из лихих кинобоевиков. Но щ вроде бы как кино, не имеющее ничего общего с реальной жизнью. А она, между прочим, порой не менее захватывающа. На что замахнулись ребята из «Кодекса»? На жалких, пугливых несунов, спрятавших за пазухой батон колбасы? Если бы! Они покушаются на покой и благоденствие целого мира, сложившегося вокруг комбината, связанного с ним сложной системой кровообращения.

Микрорайон, где расположен мясокомбинат, носит название Брянск-2. Это и впрямь как бы другой, второй Брянск, стоящий в стороне от центральных ухоженных проспектов. Здесь сосредоточены предприятия самого разного толка. Но вдохнул жизнь в промышленную резервацию, дал возмож ность встать на ноги и разбогатеть здешним жителям, безусловно, мясо комбинат. В таком мнении сходятся все. Когда семьям, проживающим в деревянных развалюхах с удобствами на улице, предложили переехать в новый с высотный дом, далеко не все кинулись радостно паковать вещи. Старый дом хоть и махонький, перекособоченный, да стоит впритык к забору мясокомбината. При некотором навыке мясо с территории можно перебрасывать аккуратно на огород, под самые окна. Или лично кто-нибудь во время обеденного перерыва килограммчик-другой занесет — на сохранение до конца рабочего дня. Не безвозмездно, разумеется. Словом, натуральная мясная «малина» цветет окрест, кто ж променяет ее на скучную праведную жизнь хоть и в благоустроенной квартире, но вдали от заманчивой кормушки! А потом, это только снаружи хибары неказисты, внутри все как полагается, у кого и по пять телевизоров и по десять ковров.

Появление «Кодекса» вызвало тревожное волнение сначала у местных жителей, а постепенно и у всего города. Как же, перекрылся живительный канал, по которому во все концы Брянска распространялся дефицитнейший продукт, он же — самая твердая валюта, на которую можно выменять что угодно; хочешь — дубленку, хочешь — обыкновенную бутылку водки (такса — 5 килограммов или 3 батона колбасы). До смешного доходило. Сидит один из охранников с женой у тещи в гостях. Та на стол накрывает и причитает: «Плохо, совсем плохо стало, детки». Дочка встревожилась, интересуется, в чем дело». «Да как в чем дело! На комбинат каких-то «афганцев»-бугаев нагнали, говорят. Совсем ничего не вынесешь. Мне соседка третий день мяса не приносит — нету. Как дальше будем... Ох, не знаю...»

Ребята из «Кодекса» заранее психологически готовились к холодному, мягко говоря, приему со стороны окружающих. Учились не реагировать на подстрекательские выходки, обидные оскорбления. Но на деле все равно трудно пришлось. Через проходную всякий норовил пройти так, чтоб чем-нибудь да зацепить парней. Один крепко выругается, другой дыхнет в лицо глухой угрозой, третий от недостатка воображения просто язык покажет, рожу гнусную состроит. Из окон цехов стали чем попало бросаться: копытами, костями, ошметками мяса. Или в столовой во время обеда. Другие за десять минут обслуживались, а охранники по часу в очереди проводили — каждый считал делом чести встать впереди них. Когда с подносом шел частный сыщик к столику, кто-нибудь в спину ненароком норовил толкнуть. А что было в тот день, когда директор убрал «Кодекс» с проходной! Словами не передать. Шли колоннами, как на первомайской демонстрации,— с песнями, радостными призывами: «Давай! Не бойсь! Теперь все можно!»

Не только кнутом — пряником тоже на сыщиков воздействовали. Прижимали где-нибудь к стенке и задушевным голосом предлагали прямо сейчас хоть сто пятьдесят, хоть двести за пустяковую услугу — отвернуться в нужный момент. Только и всего! Выпивать предлагали для закрепления дружбы. Советовали подумать о семье, детках малых.

Безрезультатно. Парни марку фирмы держат достойно. По их выправке, по манере ходить крупным, красивым шагом, по стальному блеску глаз понятно: эти ребята в «совковые» игры не играют, они равняются совсем на другие стандарты.

— Я им дал настоящую мужскую работу,— убежден Владимир Леонов, любое слово которого для сотрудников «Кодекса» — приказ.— Знаете, сколько проблем возникает сейчас у «афганцев», у десантников, вернувшихся из армии, у бывших спортсменов? Некуда применить опыт, боевые качества, никому крепкие парни не нужны. Зато преступная среда использует их вовсю, делая рэкетирами, «шашлычниками». «Шашлычники» — это те, что «клиента» вывозят на природу и начинают поджаривать, вымогая деньги... Погодите, вот мы на ноги встанем, формой обзаведемся, рацией. Ребятам ведь важна романтика, внешние атрибуты. На мясокомбинате – грязь, а где-нибудь в учреждении будут стоять в галстуке — «проходите, пожалуйста», «будьте любезны, документы»... Мы не можем позволить себе ни малейшей осечки. Вокруг нас ОБХСС дежурит денно и нощно. Чуть кто незаметно кусочек мяса пронесет — шум тут же поднимется: «Кодекс» подкупили!..

ПРАВДА ТРЕТЬЯ. МЯСОКОМБИНАТ

Художник! Если тебе по профессиональной надобности требуется достоверно изобразить ад, но воображение отказывает — отправляйся на мясокомбинат. Это как раз то, что тебе нужно. Не имеет значения, в какой цех ты попадешь — в шкурозасолочный, где свежая вода в стакане мгновенно становится соленой, или в шерстный, где в гудящем пламени раскаленной трубы обугливаются чьи-то конечности, или в убойный, где в луже крови дрыгает ногой лежащая на боку животина с перерезанным горлом, или в клеевой... Впрочем, к клеевому без навыка ты не приблизишься даже, разве что с респиратором... В любом случае, вернувшись из этого мрачного, тяжкого мира назад к солнцу и синему небу, ты ощутишь себя заново родившимся.

— У меня брат на Дальнем Востоке живет. Он думал, мы тут все в белых халатах, на кнопочки нажимаем. Как побывал, жалеть стал, мужу велел, чтоб помогал мне по дому. Смотри — все прогнило, вентиляции нет, зимой работаем с короткими рукавами на каменном полу, в воде. А стоим как? Спина к спине, хотя по правилам расстояние должно быть полтора метра. Мы ж с ножами, пырнуть друг друга нечаянно — пара пустяков. Во, гляди — специальная металлическая кольчуга на груди, на руке тоже... В дырках давно, новых не дают. Ножей — и то нет. Чем работать? Тележки ворочаем по восемьсот килограммов, а колесико заедает, ржавое потому что. Сюда глянь — все руки в порезах, шрамах. Мне тридцать только, а какая я баба, а? Лошадь ломовая, вот кто! Ни один мужик такого не вынесет, точно. У нас через одного бруцеллез. Я вот, к примеру, заслуженный боец скота РСФСР, а сколько имею в месяц? Хорошо, если двести пятьдесят. Нет, я не против «Кодекса» — «Алекса». Нужен, не спорю. Но выходит, они сиднем весь день сидят — и шестьсот получают. А я, значит, за все удовольствия — двести? Как они с нами обращаются, знаешь? Собаками травят, обыскивают, даже в женскую душевую заглядывают, ей-богу, заявляют: мы вам устроим жизнь, как в зоне. Каково? Одна была — надзирательница из женской колонии, прозвище «пилотка». Ух, лютая баба...

Естественно, тянет спросить: зачем же терпеть такие нечеловеческие условия? Почему не уйти в другое место, где полегче, почище? Вопрос ставит в тупик. Многие здесь по двадцать — тридцать лет. Как ни крути, без комбината не проживешь. Загадка — как существуют остальные жители Брянска. По продовольственным карточкам на каждого гражданина в месяц положен килограмм мяса или 800 граммов колбасы, это при условии, что есть время стоять 5—6 часов в очереди. Значит, в год разрешается съесть не более 12 килограммов мяса. Однако, по сводкам облисполкома, потребление мясной пищи жителями города в год составляет 71 килограмм, что всего лишь на три кило меньше медицинской нормы. Занимательная арифметика! Может быть, имеется в виду, что население Брянска, получая в среднем менее 250 рублей в месяц, питается исключительно с рынка, где мясо стоит в лучшем случае 12—15 рублей за килограмм?

На таком выигрышном фоне жизнь на мясокомбинате выглядит очень сытной. В неделю дают в чеыре раза больше мяса, чем простым смертным по их карточкам на месяц. Так что ответ на вопрос, куда идти работать, ясен и младенцу. Последние год-полтора, когда дефицит на продукты обострился, на предприятия пищевой промышленности города не устроишься — ни одной вакансии, даже конкурс. В то же время кое-какие комбинаты, камвольный, например, на грани закрытия — не хватает рабочих рук, особенно после того, как уехали вьетнамцы.

— Хотите, я вам правду скажу? Только не выдавайте, ладно? Все мы тут воруем, все до одного. В последнее время дошли уже до точки. Идут — из них прямо сыплется. Куда, спрашиваю, столько прешь? У тебя трехкомнатная кооперативная квартира, у детей тоже и квартиры, и мебель. Зачем? Не могу, отвечает, кровь у меня -заговоренная, если в день не украду на тридцать рублей — не уйду. До десяти вечера, бывает, сидят в раздевалке, выжидают, чтоб все разошлись. И я таскаю, что вы думаете. У меня специальный кармашек в сумке. Потайной. Граммов на триста мяса рассчитан. Много брать стыдно. Я тут уже три с лишним десятка лет работаю. Раньше, честное слово, совсем не воровали. В начале шестидесятых. Знаете, какой-то энтузиазм был. Веселыми, счастливыми были, верили, что живем лучше всех. Все делали дружно, коллективом. Потом веселье начало убавляться. Постепенно. Увлеклись, знаете, всякими днями рождения, праздниками, юбилеями. Прямо в цехе. На неделе, бывало, по два-три раза кого-нибудь чествовали, конечно, со спиртным. Но странно, пьем вроде все больше, а радости все меньше. Растерянность появилась, жить стали как бы по инерции. Почему так, а? Молодежь совсем другая. Они не раздумывают: воровать — не воровать. Я их не осуждаю, нет. У них потребности другие, жить теперь так сложно... А цены на мясо растут быстро. Торговля идет прямо в цехе. Говядина — 3 рубля, свинина — 4 рубля, колбаса по пятерке. Как рассуждают: можешь украсть на своем рабочем месте — хорошо. Нет такой возможности — покупай у своих же. Потом голову ломай, как вынести. Ропщет теперь народ — «алики» эти сильно мешают. Но забастовку не одобряю. Надо привыкнуть не воровать, и все. И работать честно. Всю жизнь работе отдала — и не жалею. Для людей же все...

В Брянске о забастовке говорили все. Местные газеты — и правые и левые — на сей раз сошлись в оценке события. В редакции пошли письма.

«Я пенсионер, инвалид второй группы, существую на пенсию в 95 руб. 50 коп. Вот я и думаю, что забастовку объявили не рабочие, а хапуги. Им мало своей дармовой столовой, им мало того мяса, что выписывают, им еще дай стащить для усиленного питания. Извините, но у вас вместо рабочей совести да нормальных человеческих мозгов — свиной жир». Подпись неразборчива.

«Многие работники мясокомбината живут на широкую ногу за счет народного трудового добра. Воруют не граммами, а килограммами. Мы их точно знаем, так как покупаем у них мясо, колбасу. Нам, рабочим промышленных предприятий, непонятно поведение директора П. Л. Кузнецова, почему он пошел на уступки ворам, сняв охрану с проходной? Товарищи рабочие мясокомбината! Не считайте, что у вас условия труда самые плохие. Они и у нас не из легких, и зарплата не выше. Бастовать и требовать зарплату в 600 рублей — это чрезмерно, лучше бы крепить трудовую и производственную дисциплину. Подписей собрать можно сколько угодно. От имени рабочих писали Н. Ястребов, Н. Полехин, В. Салодухин, А. Щербаков, Л. Астахов».

«До войны и после войны, если рабочего задержали на проходной с болтом, то отвечай по всей строгости закона, и пусть рабочие мясокомбината говорят спасибо Кузнецову, что он к ним никаких мер не применяет. Слово «вор» звучит громко, начальство придумало слово «несун». Звучит мягко и безнаказанно. Если рабочим мясокомбината тяжело и не могут они работать за 260 рублей, пусть уходят с производства, но не смей воровать. Всех рабочих, пойманных в воровстве, увольнять и дело передавать в следственные органы. За четыре килограмма мяса любой честный человек придет и будет работать, не воруя. И. Желдонов».

— Клав... Слушай, Клав, что ты время тратишь на этих корреспондентов? Ну и что, что из Москвы. Мало нас уже позорили?.. Да, жди! Напишут они тебе правду... Ну и что, что сами все видят... Нет, не верю. Хватит, Клав... Уймись, все равно не объяснишь. В общем, мы решили ничего не рассказывать, поняла? А то воры, воры... Одна несправедливость.

ПРАВДА ЧЕТВЕРТАЯ. ВСЕ МЫ

К казенному имуществу в России всегда относились своеобразно. Говорят, что во время Крымской войны Николай I сказал в сердцах наследнику: «Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем». Оснований для такого вывода у самодержца было предостаточно. Народная мораль всегда строго делила собственность на свою или своей крестьянской общины и чужую. С последней обращались весьма либерально. Полистайте классиков. Самовольные вырубки в господском лесу, потрава чужих лугов, тайная ловля рыбы и охота в запретном месте — все это не преступление, скорее доблесть, невинная шалость. Наступив на горло собственному патриотизму, приходится признать эту колоритную черту русского народного характера.

Бог весть что сокрыто в глубинах славянской души, немало умных людей бьется над этой загадкой. Быть может, удачнее других постиг сию тайну Бердяев, рассудив: «У русского человека недостаточно сильно сознание того, что честность обязательна для каждого человека, что она связана с честью человека, что она формирует личность. Нравственная самодисциплина личности никогда у нас не рассматривалась как самостоятельная и высшая задача».

Что верно, то верно. С личностью у нас вечно проблемы. Еще со времен татаро-монгольского ига и крепостного права. Рачительность и предприимчивость, ведущие к умножению личного достатка, а стало быть, и самоуважения, у нас упорно не приживались. Всегда находился кто-нибудь, отнимающий накопленные крохи. Сначала забирали без объяснений. Чем дальше, тем больше появлялось всяких придуманных слов: «экспроприация», «раскулачивание», «ликвидация частной собственности», «обобществление». Поколение за поколением привыкли жить в необременительной легкости, когда за душой ничего нет и терять абсолютно нечего. Кроме, правда, цепей, являющихся единственным личным имуществом.

Только вот ведь какой промах случился. Изничтожив на корню само понятие личной собственности во имя собственности общей, люмпенизированный до крайности русский народ ничего осязаемого в свои руки так и не получил. Оказывается, ограбить сытых — еще не значит накормить голодных. Вместо многих частных собственников появился один сверхсобственник — социалистическое государство. Так называемое народное добро, по-прежнему не принадлежащее труженику, ничем в принципе не отличается от прежнего господского, то есть чужого добра. А про отношение в России к чужому добру смотри выше...

Вопрос о приватизации — главный вопрос сегодняшнего дня. Будет он решен — у нас появится шанс выйти на столбовую дорогу цивилизации. Но посмотрите, как яростно защищает власть свое монопольное право и дальше держать всех нас в нищете. Голодный, нищий человек — существо управляемое, безропотное. Ленин не уставал повторять своим соратникам: «Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов самым могучим средством учета и контроля... Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины».

Что ж, ленинский завет с честью выполнен. Огромная, богатая страна живет по карточкам. Дабы мысль трудящегося не устремлялась дальше собственного желудка и не расходовал он свои душевные силы на постороннюю, неподконтрольную деятельность, добывание хлеба насущного становится для него все более тяжелым делом. Каждый день он должен мучительно думать, как растянуть положенный килограмм мяса на месяц.

И государству, и трудящемуся ясно, что на такие нормы прожить невозможно. И государству, и трудящемуся ясно, что придется прихватывать на стороне. Даже школьники младших классов раньше пионерской клятвы познали житейскую мудрость: «Не крадет лишь тот, у кого нет возможностей». Негласно нам позволяют заниматься мелкими хищениями соцсобственности, общественное мнение снисходительно к не-сунам, такое поведение граждан считается у нас вполне естественным.

Но только не подумайте, что здесь проявляется сострадание власть имущих к незавидной доли сограждан. Просто нас выгодно опутывать поголовным воровством, сковывать гаденьким страхом мелкого жульничества. Жалкий воришка, спрятавший в карман казенный гвоздь, кусок мяса, бутыль со спиртом, будет сидеть тихо, как мышка, не высовываясь. Еще и счастлив будет, что заполучил хоть что-то, недрступое соседу,..

Так как же мы будем жить дальше? По-прежнему упиваясь тихой радостью неуличенных воришек?

Людмила Сальникова

"Огонек"
№ 17, апрель 1991 г.

---

Разумеется, экономические проблемы были связаны не только с несунами с мясокомбинатов. В публикациях тех дней назывались и более серьезные причины наступившего времени всеобщего дефицита.

Приведем только несколько цитат из статей В.Гуревича и А.Бороденкова из этого же номера

"... Из-за нехватки валюты легкая промышленность еще с прошлого года задолжала западным фирмам 307,6 млн. инвалютных рублей. В результате и контракты стали заключаться со скрипом, и условия ставятся куда более жесткие: деньги вперед либо сразу после получения партии. Вопрос — где их взять. В скупости на решения правительство не упрекнешь: только с начала года пять раз постановляли выделить отрасли валюту. Однако из обещанных на первый квартал 809 млн. инвалютных рублей реально выделено только 111 млн.

Чтобы удержаться на плаву, приходится сокращать и без того скромный ассортимент товаров, снижать их качество, заменять, скажем, шерсть синтетикой и вообще экономить на всем. Печально, но все это нам предстоит носить. И при этом платить гораздо дороже (по крайней мере на 8 — 10 млрд. руб.), чтобы покрыть убытки легкой промышленности. Тем не менее это не спасает отрасль от угрозы развала: она на 60 — 70 проц. укомплектована импортным оборудованием, для поддержания которого требуется как минимум 500 млн. инвалютных рублей в год. А этих денег сегодня нет даже на бумаге. То есть отрасль заведомо обрекается на износ. Экономия на группе «Б» продолжается...

... На подмосковном заводе «Акрихин» уже три недели не выпускаются антибиотики, пять месяцев — противотуберкулезные и гормональные препараты. На сегодняшний день это обернулось 3 млн. рублей убытка. Впору сворачивать строительство жилого дома, оздоровительно-культурного центра. Уже сотни людей из-за простоя оказались не у дел. Всех не отправишь в отпуск, не используешь даже на подхвате. Но всем надо платить. Пока на счету предприятия кое-что есть, но надолго этого не хватит. Правда, у завода есть возможность самому получить зарубежное сырье (уже полгода лежат на складе 40 тонн не пользующейся спросом продукции, которую хоть завтра за хорошую цену можно продать на Запад) и таким образом решить проблемы, но бьет по рукам постановление правительства, запрещающее бартерные операции. А пока предприятие встало перед проблемой увольнений. Директор Иван Тюляев даже не хочет называть вслух цифру тех, кого предстоит уволить. И его можно понять. Узнав, сколь зыбко нынешнее положение, люди просто бросятся врассыпную, и их с готовностью примут и на предприятиях Москвы, и в Балашихе, и в местных кооперативах.

... пролившийся на нас недавно дождь новых кредитов теперь едва моросит, и то благодаря специальным решениям государственных институтов Запада, тогда как энтузиазм частного сектора почти иссяк. И на этом фоне — упадок рубля и производства, которые делают наш импортный голод еще острее. Никогда еще призрак валютного банкротства не приобретал столь реальные очертания.

Успокаивают, что, отобрав валюту у предприятий и одолев долговой пик текущего года, мы избежим участи международного банкрота. А потом на пару лет получим передышку, так как график взносов по долгам будет более благоприятным... Юридически, может, и избежим. Но банкротство все равно уже произошло: прежняя система, лишившись своего экономического поплавка — сырьевого экспорта, пошла ко дну. Теперь нас уверяют, что можно жить и на затонувшем корабле, что туда даже поступит кислород. Откуда? Ни валютная, ни иная передышка нас не ждет.

... Снижение нефтедобычи (и экспорта, который упадет в нынешнем году вдвое) приобрело характер обвала, и вскоре придется думать не о том, сколько этого сырья мы способны продать, а о том, сколько способны купить. Увеличить поставки газа, в чем мы и так «впереди планеты всей», больше некому: Европа решила еще долго обходиться норвежским. Якутские алмазы запроданы на пять лет вперед (сделка с южноафриканской «Де Бирс»). Увеличить экспорт золота (с нынешних 200 — 300 тонн в год) можно только себе в убыток, сбивая мировые цены. Пытаемся продать больше платины (в 1990 г. наш экспорт, по оценкам, вырос сразу на 60 проц.), но и тут цены падают. После ближневосточной войны не более благоприятна и конъюнктура для экспорта нашего оружия. По серьезному счету, больше продавать нечего. Значит, не на что и покупать?

Есть, как говорится, мнение, что с заграницей надо завязывать. Не совсем, конечно, но в принципе: у нас у самих огромный потенциал! Только дайте навести порядок, наладить дисциплину, и уж как-нибудь без них прокормимся... Чем жестче ощущается наша зависимость, чем больше предприятий встает без импортного сырья и комплектующих, тем откровеннее возрождается этот миф, попадающий уже и в официальные речи. Корабль хотят поднять и плыть на нем дальше.

... Идет всесоюзная паника по поводу рвущихся по стране хозяйственных связей, издаются в этой связи указы, клеймятся деструктивные силы. Ну а когда рвутся связи с внешними поставщиками и банками и встают важнейшие производства — какие деструктивные силы вмешались здесь? Положим, никто не ответит теперь за уродливую структуру экономики или за отвернувшиеся от нас мировые цены. Эта расплата настигла нас из прошлого. Но отсутствие здравых реформ и попытки замкнуться в себе — это уже наше настоящее".

И, конечно, на усугубление экономической и социальной напряженности "работала" и торговля. Дефицитные товары частенько перетекали из магазинов в кооперативы, а понимание того, что все или почти все будет дорожать создавало ажиотажный спрос, "затаривание" дефицитом (прежде всего продуктами) и...

Чем цитировать статьи того времени проще вспомнить (или попросить рассказать старших) о походах в магазин с главного входа к полупустым полкам или с черного входа к нужным людям.