В 1985 году, когда в заплесневелой советской тишине раздались первые удары горбачевского грома, уличные юродивые, те, что всегда толкутся на барахолках и вокруг церквей, предрекали: новому царю царствовать семь лет. Они уверяли заинтересованных слушателей, что появление Горбачева «предсказано в Библии», что человек он не простой, а едва ли не апокалиптический: у него на лбу печать. У прежних правителей тоже выискивали яркую характерную черту, но картавость Ленина, усы Сталина, брови Брежнева, необъятная лысина хрущева все же были явлениями вполне человеческого порядка. Необычное же родимое пятно на лбу Генерального секретаря в сочетании с его необъяснимо радикальными действиями придавало его личности мистический оттенок.
Кто он такой, откуда взялся, чего в конце концов хочет, и какова его личная заинтересованность, которой не может же не быть, - все эти вопросы волнуют пишущих о Горбачеве не меньше, чем будущее страны, уже много лет без Горбачева живущей. После его насильственного ухода с поста главы государства многие, конечно, перестали думать о его существовании, и в русской истории это - явление удивительное. То, как именно и куда ушел Горбачев, само по себе уникально, и свой уход он мог бы предвидеть сам: он подготовил ту почву и ту атмосферу, в которой эта отставка стала возможной.
Горбачев — существо настолько политическое и одновременно настолько харизматическое, что вынести о нем какое-либо человеческое суждение не представляется возможным. Все известные мне попытки сделать это провалились. Феномен Горбачева не объяснен, и все, что мне приходилось читать по этому поводу, напоминает описание серафима с точки зрения биолога, психолога, юриста, антрополога, статистика — и так далее. Его описывают в человеческих терминах, применяют к нему обычные причинно-следственные принципы, роются в его генеалогии (никакой генеалогии у него нет, он родился от своих родителей), ищут корни в его прошлом (самое обычное прошлое); как в магический кристалл, всматриваются в биографию его дедушек (как у всех), выкапывают его несостоявшуюся невесту (ну и что?), переносят центр тяжести внимания на его жену (ничего такого особенного не видят). Изучены и перетряхнуты все его коллеги, прослежены все перипетии его карьеры, с лупой исследователи проползли по его — самому стандартному — образованию; по всем законам бытия, Горбачева не должно было бы быть, а он был. И есть.
Ну хорошо, тогда тщательно изучают политику Советского Союз a в ее сложном соотношении с мировой политикой, вызывают тень Рейгана, указывают на звездные войны, приводят таблицы, доказывающие, что крах советской экономики не только неизбежен, но, собственно, давно произошел и страна дальше так существовать не могла. Но это все обычное — если и не вполне человеческое, то вполне российское; наша страна и при полном крахе существовала; а что нам, собственно, Рейган, когда и с Гитлером мы худо-бедно справились, сами живя в нечеловеческих условиях сталинизма.
Нет, ни один подход — а их еще много — не объясняет Горбачев a как фигуру, и не правы ли были юродивые, шепча и вопя — в зависимости от темперамента — о его меченности и о семи отпущенных ему годах власти, во время которых он должен, по какому-то потустороннему, метафизическому сценарию, преобразовать Россию во имя ее невидимого с нашего наблюдательного пункта, но неминуемого в будущем спасения и, может быть, расцвета?
После известных событий, путча 19 августа 1991 года, Горбачев лишился власти, а вскоре страна развалилась на составные, плохоскрепленные части и залилась морем крови, к которой большинство населения отнеслось на редкость спокойно. К этому развалу и распаду приложили руку и Ельцин (в первую очередь), страстно желавший стать "президентом", остро завидовавший Горбачеву и не простивший ему прежние унижения; и Солженицын, фигура двусмысленная и, на мой взгляд, сыгравшая две противоположные роли в истории: исключительно благотворную - как смелый автор "Архипелага ГУЛАГ", книги, открывшей многим глаза и развязавшей языки, и исключительно зловещую — как теневой политик, подтолкнувший общественное мнение к шовинизму, поспешным действиям, безответственному и равнодушному поведению. И тысячи других, называвших себя "демократами" и упоенные красивым звуком и смыслом этого слова, а теперь забывшие даже о самых классических принципах демократии, пошедшие на службу к теперешнему бандитскому режиму и ссылающиеся при этом на объективные обстоятельства.
Горбачев был изгнан, осмеян, ему поставили в упрек все несчастья, все трагедии, все малые и крупные катастрофы, случившиеся в его царствование. Как известно, индивидуальные, "именные" смерти переживаются общественным мнением тяжелее и больнее, чем смерти массовые. Так, грузинские и литовские события — попытка горбачевского режима предотвратить распад страны — привели к гибели около двух десятков людей в том и в другом случае; фамилии известны, фотографии обошли прессу, людей безумно жаль. Ельцинское побоище в Чечне, кровавые события в Таджикистане, установление феодальных порядков в среднеазиатских республиках, массовое искоренение всех прав человека по всему бывшему Советскому Союзу все сейчас воспринимают равнодушно, притупленно, как будто это — в порядке вещей, как будто это не прямое следствие безответственной политики теперешнего режима.
При Горбачеве коррупция — да, существовала; после Горбачева — расцвела пышным цветом; при Горбачеве бедность — да, угнетала, после Горбачева — стала причиной голодных смертей; при Горбачеве передвижение по стране в связи с режимной пропиской — да, сковывало людей, после Горбачева — сотни и сотни тысяч лишились крова и имущества и побежали по стране, ища пристанища у таких же озлобленных и голодных.
Наверное, Горбачев вел себя неправильно. Наверное, лавировал между Сциллой тоталитарного режима и Харибдой демократических идей небезупречно. Наверное, слушал не тех, доверял не тем, наверное, от чудовищного перенапряжения его слух и взор притупились, и было сделано много грубых, непоправимых ошибок. А может быть, и нет. В стране, привыкшей, что правитель отвечает за все, воплощает все, является причиной всему, — даже пригоревшее жаркое и убежавшее молоко ставится царю в укор, не прощается никогда. Русскому народному сознанию всегда был свойствен шаманизм: мы будем кашлять и заражать друг друга, но когда мы все заболеем, мы побьем шамана камнями, ибо он плохо камлал.
Когда Горбачева свергали, всем почему-то казалось, что это хорошо. Консерваторам — потому что в их глазах он был причиной гибели режима (и они были совершенно правы). Радикалам — потому что, по их мнению, он был помехой независимости республик и слишком осторожен в принятии экономической реформы. Они тоже были совершенно правы. Этот человек с пятном на лбу пытался одновременно удержать и преобразовать страну, разрушить и тут же, в воздухе, на лету, перестроить. Можно быть Гераклом, чистящим Авгиевы конюшни. Можно быть Атлантом, поддерживающим небесный свод. Но ведь никому еще не удавалось совместить обе роли. От него требовали хирургической операции, но гневно вопили, когда он тянулся к скальпелю. Но ведь он не был филиппинским хилером, удаляющим опухоли без крови и разрезов.
Странное дело: никто никогда не считал его ни особенно честным, ни особенно справедливым, ни особенно благородным. Но когда он ушел, страну захлестнул такой вал бесчестия, коррупции, откровенного бандитизма, лжи, которого не ожидали. Те, что попрекали его в том, что он делает себе маленькие поблажки за государственный счет, например, в том, что на его казенной даче в каждой комнате по телевизору, — украли миллиарды; те, кто возмущался, что он советуется с женой, устроили всех своих ближайших родственников на высокие и денежные посты. Все пигмеи прежних лет, боявшиеся пикнуть в догорбачевское время, сейчас чувствуют себя вправе оскорблять его, не рискуя получить сдачи; мелочность придирок свидетельствует о соответственном масштабе натуры. Особенно много насмешек вызвало его участие в рекламе пиццы; те, кто осмеивал его за это, в свое время кричали о том, что всякий труд — почетен, что оплачиваемый труд, не приносящий никому вреда, — чистое благо, что у нас был один-единственный царь, не боявшийся замарать рук, — Петр Великий, Царь-Плотник, своими руками строивший корабли и первым восставший против сословного чванства, введя меритократические принципы, не будучи при этом демократом. Удивительным образом в нашей огромной и многонациональной стране, где даже жители Петербурга и Москвы — двух столиц — говорят с разными акцентами, Горбачеву ставят в вину его южный выговор.
Вскоре после своей отставки он вдруг стал очень популярен в неожиданной среде: среди молодежи. Он стал элементом поп-культуры, декоративным завитком аполитичной, поющей, танцующей полубогемы. Стало хорошим тоном вплетать его мимолетные, незначительные фразы в тексты песен; так, в одной модной композиции голос Раисы Горбачевой задумчиво говорил на фоне музыки: "Счастье есть, оно не может не быть", а голос Горбачева откликался: "Я нашел". На выборах 1996 года за него голосовало 1,5 процента электората. Кажется, это около полутора миллиона человек. Меня волнуют эти люди. Кто они? Никогда не узнаю. Истерика прессы перед выборами была необыкновенной. Ни у кого из обычных людей не сохранилось доверия или уважения к полумертвому Ельцину, но многие боялись прихода коммунистов, то есть Зюганова, поэтому кампания прошла под лозунгом "меньшее из двух зол", или " better dead than red ". Все мои знакомые либо голосовали за Ельцина, вздыхая и повторяя эту сакраментальную фразу, либо не голосовали вовсе — от апатии или отвращения. Я спрашивала: "А почему не за Горбачева?". — "У него все равно нет никаких шансов", - отвечали мне. Но ведь каждый голосующий его этого самого шанса своим выбором лишил. "Я бы проголосовал, но ведь другие не станут, и в результате пройдет Зюганов", — говорили некоторые. Это по крайней мере прагматично.
Но вот нашлись полтора миллиона мечтателей, не забывших о том светлом времени, когда падали одна за другой цепи с рук и ног, а пелена с глаз, когда впереди было радужное будущее, полное надежд, когда с каждым днем свободы было больше, когда жизнь приобрела смысл и перспективу, когда, казалось, люди даже любили друг друга и в воздухе носилась идея всеобщего примирения, пусть недолго.
Вблизи я видела его три раза. Первый раз на обеде для "интеллигенции" (в честь приезда Рейгана в Москву) — уверенного, полного энергии, загадочного; в числе 12 человек я сидела с ним за одним столом. Зал Спасо-хауса, резиденции американского посла в Москве, был полон телерепортеров, залит светом софитов, уставлен розовыми пионами. Рядом со мной сидела Нэнси Рейган, с хорошо отработанным восторгом изумления глядя на тарелку с курицей, словно забыв, что это все-таки не ее муж. "Не правда ли Эрмитаж великолепен?", — спросила она меня. Я содрогнулась oт перспективы светской беседы. Пушкин учил нас "истину царям с улыбкой говорить", и мне хотелось какой-нибудь истины, но я ее не знала, как не знаю и сейчас, — и я сильно надерзила Горбачеву
Это было все равно что стрелять в олимпийского бога жеваной бумагой. Он был великолепен в своей приветливой неприкосновенности: харизма окружала его, как магнитное поле. Когда в конце обеда все разом встали, я, наплевав на протокол, попросила у него автограф. На программе обеда он написал: "Я надеюсь, что все произойдет", — слова, которые значат все или ничего, обтекаемые и вполне пустые, чтобы вложить в них любой смысл.
Второй раз я увидела Горбачева в том же доме, при схожих обстоятельствах, за несколько дней до путча, лишившего своего президента власти. Та же "интеллигенция" в необычно злобном настроении бродила по великолепному залу, но не было софитов, и пресса скучно выполняла привычную работу. В гостях был Буш.
В воздухе витала тревога. Горбачева никто не любил, выдвинутых им недавно Крючкова, Язова, министра финансов Валентина Павлова ненавидели. Я опять попала за один стол с Горби. Через мою голову Александр Яковлев и Георгий Арбатов ругали маршала Ахромеева, называя его подлецом (вскоре он покончил с собой). Не было восторженной скованности праздника. От американской первой четы не пахло Голливудом. Барбара Буш была чудо как хороша. "Этот правильно женился", — вяло думала я. Уже привычно, без восторга нахамила Горбачеву: зачем вы выбираете людей вроде Павлова? — он же вас позорит. Никакого ответа я не ждала, брала ли автограф — не помню, прием раздражил меня: зачем я хожу на такие сборища? Что у меня, другого дела нет? Горби выглядел таким же, как в прошлый раз, только более одиноким, а может быть, мне просто показалось.
В третий раз я увидела его почти через семь лет, в январе 2000 года: просто захотелось навестить его, и больше ничего. Это оказалось сравнительно просто: друзья шли к нему по делу, и я увязалась с ними. В закутке большого прокуренного учреждения "Горбачев-Фонду" нынешнее правительство выделило несколько комнат. Аренда дорога. Дом, предоставленный ему ранее, Ельцин отнял: мелкие люди мстят мелко. Судьба громко смеется: победитель, здоровяк Ельцин ползает по Кремлю полуживой, заплетающимся языком порет глупости, подобно маразматику Брежневу или маразматику Черненко, в то время как Горби, не постаревший ни на минуту, красивый, сдержанно-энергичный, с непотускневшей харизмой, — все такой же.
Секретарша подала угощение: растворимый кофе с двумя кусочками сахара на блюдечке для каждого и тарелку мелкого печенья в виде крохотных рыбок — как если бы мы были коты. Неважно, о чем мы говорили: это была частная встреча. Неважно, какой автограф я выпросила на этот раз: это мое частное дело. Hеважно, что я ему сказала: о любовных свиданиях, даже с бывшими президентами, не рассказывают на перекрестках... И после этой встречи мы, трое разных, взрослых, многое повидавших и переживших людей, шли по снежным улицам и говорили друг другу с волнением и восторгом: "Какой человек! Нет, но КАКОЙ ЧЕЛОВЕК!..
Счастье есть, оно не может не быть: есть в нашей жизни что вспомнить! Я нашел.
Татьяна Толстая
