Русские художники и мыслители уже давно выявили причинную связь между определенным типом идеологии и нравственным обликом ее адептов. Но этот анализ, начавшийся столь спонтанно и эмоционально с «Несвоевременных мыслей» Горького, был решительно пресечен молодой, но уже очень бдительной советской цензурой. Осмысление новых страниц русской истории было вытеснено на периферию советской жизни — в эмиграцию, в сферу тайных, не подлежащих гласному надзору мыслей.
Философы об истоках «повального безумия и одичания» писали точнее, выявляя за эмоциями нравственные и социальные черты. Н. А. Бердяев пишет о перевоплощении людей при советской власти как о самых тяжких впечатлениях своей жизни.
Анализируя такие метаморфозы, он говорит даже о появлении нового антропологического типа лиц, рожденных революцией. «Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры. Это тип столь же милитаризированный, как и тип фашистский», «Для меня их образ,— вспоминает Бердяев в автобиографической книге «Самопознание»,— был неприемлем и эстетически и этически... Изначально я воспринимал моральное уродство большевиков".
Речь, разумеется, не шла о всех большевиках. В период подготовки русской революции, когда ленинцы широко оперировали общедемократическими лозунгами, их мускулистая риторика увлекла многих интеллигентов и рабочих. Но проверить «правду большевизма» было практически невозможно, ибо правда монополизирована ЦК ВКП(б).
Для рядового человека практически уже было невозможно составить себе ясное мнение о том, что же собой представляет новая советская власть. Подавляющая часть жителей новой России ничего не знала о том, что уже при жизни Ленина страна стала превращаться в огромный концентрационный лагерь.
Сознание того, что большевики не только овладели Россией, но и извратили мораль великого народа, стало приходить позднее, когда вслед за ленинскими великими починами приспели еще более грандиозные почины Иосифа Виссарионовича.
По мере того как «хлыст диктатуры», воспетый большевистской «Правдой», все очевидней трансформировался в кровавую мясорубку, лгать становилось все трудней. Едва ли не последней жертвой большого обмана стал Лион Фейхтвангер. Но только с появлением на Западе первых советских невозвращенцев густая завеса лжи стала развеиваться. В 1937 году в разгар репрессий крупный советский разведчик Вальтер Кривицкий опубликовал в американском журнале «Сатердей ивнинг пост» серию разоблачительных статей. В сущности, впервые западной интеллигенции был показан истинный лик большевизма. Нетрудно догадаться, что Вальтер Кривицкий был вскоре убит. Такова была «этика» режима: сказавший правду должен погибнуть.
«УТРО ТУМАННОЕ, УТРО СЕДОЕ...»
Пожалуй, наибольший отзвук «дело Кривицкого» вызвало в русской эмигрантской среде. Факты, обильно приводимые Кривицким, давали возможность философам, оказавшимся в изгнании, более пристально приглядеться к идеологии и морали «партии нового типа», тем более что на подобную же роль активно претендовала в Европе другая «новая сила» — национал-социалисты. Возникали самые малопочтенные параллели. Особенно что касается влияния этих двух партий на «широкие массы трудящихся».
Известный русский философ Г. П. Федотов писал: «Трупным воздухом тянет сейчас из России... Подуло этим ветром с зиновьевского процесса, и многие утешают себя тем, что гниет, собственно, коммунистическая партия, а не Россия, что нам нужно радоваться ее разложению... Это заражение началось давно. Имморализм присущ самой душе большевизма, зачатого в холодной, ненавидящей усмешке Ленина. Его система — действовать на подлость, подкупать, развращать, обращать в слякоть людей, чтобы властвовать над ними, дала блестящие результаты. Но до последнего времени гниль революции была прикрыта угольками революционного энтузиазма... В «седое утро» пореволюционного похмелья все отчетливее выступает та система всеобщего полицейского сыска и провокации, которая лежит в основе управления страной. В тех грандиозных и поистине неслыханных в истории формах, которые приняла эта система, она развращает не только аппарат власти, но и весь народ...».
Сегодня, на изломе XX века, мы имеем возможность видеть итоги всеобуча в «школе коммунизма». Даже не ежедневно, а ежечасно всей кожей и всей душой ощущаем мы унизительное нищенство, уродство и извращенность материальной и нравственной жизни народа.
Любовь большевиков к народу всегда была показной, конъюнктурной: они либо заискивали перед ним, когда это было политически выгодно, либо ополчались на него, когда тот становился неудобным. Такими неудобными, а следовательно, и лишними оказались миллионы крестьян и казаков. Да и с рабочими не очень церемонились, когда те не хотели играть роль послушного авангарда. И тогда в зависимости от наличных средств большевики принимали меры к исправлению не оправдавшего доверия пролетариата — при помощи шашек и пулеметов во время астраханской трагедии в 1919 году, при помощи танков — в 1962 году в Новочеркасске.
«Вкусовой» подход к пролетариату сохраняется и поныне. Одно дело, когда бастуют «плохие» шахтеры Кузбасса или Воркуты, и совсем другое — когда стачку объявляют «сознательные» пролетарии в Прибалтике.
Пренебрежительно-прихотливое отношение большевиков к трудящимся отчасти восходит к знаменитому ленинскому определению — «русский человек — плохой работник по сравнению с передовыми нациями».
Однако на мускулах этих «плохих» работников ленинцам было проще экспериментально испытывать теоретическое положение Маркса о принудиловке: «одинаковая обязательность труда для всех, учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия». Знаменитый 8-й тезис «Манифеста Коммунистической партии»!
Да и к отечеству у ленинцев было, мягко говоря, своеобразное отношение. Вспомним, что в 1904 году во Имя расшатывания самодержавия Ленин ратовал за поражение России в войне с Японией. В 1914 году опять же во имя политических целей ослабления капитализма большевики выступали за поражение России в войне с Германией.
Вспоминая такого рода исторические факты (партийная пропаганда не любит упоминать о них), начинаешь лучше понимать отношение к большевизму известного историка и политического деятеля Сергея Мельгунова.
«Мы не могли признать советскую власть «национальной», ибо в своих действиях, по нашему глубокому убеждению, она никогда не творила национального дела, никогда не защищала подлинных интересов России и no-прежнему оставалась террористической диктатурой, преследующей свои партийные «коммунистические» цели».
Но с точки зрения политической морали большевиков, ничего предосудительного в пораженчестве Ленина не было: он лишь исходил из классической установки К. Маркса о том, что «рабочие на имеют отечества». Так что патриотические лозунги нынешнего ЦК РКП о том, что «отечество в опасности», находятся в вопиющем противоречии с их собственной марксистской библией.
ЗАПАХ ФИАЛОК
В только что переведенном на русский язык рассказе А. Моравиа повествуется о странной эпидемии, - охватившей некую страну. Странность состояла в том, что люди от нее не умирали. Они только «начинали вонять». Запах тухлого мяса исходил от головы, от места между шеей и затылком. Вначале, когда болезнь еще не получила большого распространения, люди здоровые со свойственной человеку склонностью к самоуспокоению убаюкивали себя мыслью, что уж им-то никак не грозит эта напасть, и с презрением воротили нос от смердящих. Увы, болезнь настигала и их. Врачи никак не могли прийти к единому мнению относительно природы этого явления. Большинство, впрочем, скоро утвердилось во взгляде, что это вовсе и не болезнь, а «новая ступень в развитии человечества». Тем более что болевшие, принюхиваясь друг к другу, все настойчивей стали утверждать, что пахнет не падалью, а благовониями. И спорили лишь о том, что больше напоминает аромат — запах ли роз, резеды или пармских фиалок.
Разумеется, можно было бы сказать, что рассказ «Эпидемия» не более как «поэтическая вольность» замечательного итальянского писателя, если бы в нашем собственном отечестве не случилось нечто подобное. Уже в начале 20-х годов даже сами большевики обнаруживают, что в их рядах попахивает.
Одним из первых на странный запашок обратил внимание Максим Горький в своих "Несвоевременных мыслях».
«И Ленин и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к гибели в трясине действительности, очевидно, убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей... Сам Ленин, конечно, человек исключительной силы... человек талантливый, он обладает всеми свойствами «вождя», а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс...».
Большевистская пресса тотчас же обвинила Горького в том, что он «ненавидит народ», а его газета «Новая жизнь» была закрыта. Однако эти оздоровительные меры не помогли. Запах продолжал распространяться. И это неудивительно, скорее логично.
Разгром оппозиции, подавление гласности и инакомыслия, вытеснение на обочину общественной жизни интеллигенции создавали в стране такую обстановку, что «выйти в люди» стало возможным лишь посредством вступления в компартию и беспрекословного принятия морали новой власти. В партию хлынула бездна проходимцев. Соображения морали их мало занимали. К тому же и сами старые большевики подавали пример, начисто отрицая нравственность как буржуазный предрассудок. Не кто иной, как В. И. Ленин, давая уроки этики молодым коммунистам, говорил на III съезде комсомола: «Для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата... Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем».
Сегодня нас такие формулы шокируют, но для Ленина такой подход проистекал даже не из конъюнктурных соображений, а из самой природы марксизма, в котором, по мнению вождя, «от начала до конца нет ни грана этики».
СВЕТ МОЙ ЗЕРКАЛЬЦЕ, СКАЖИ...
Привычки к неограниченному насилию, к «революционной законности», к растаскиванию того, что отнималось у «буржуев», порождали особую мораль. Для строительства нужен был кропотливый труд, навыки профессии, умение соизмерять желаемое с возможным. Но оказалось, что разрушать значительно проще, чем строить, что накоплять труднее, чем делить.
Чувство растерянности и апатии охватывает десятки тысяч коммунистов. Приходится прибегать к чисткам, к «промывке мозгов». Интересна статистика исключенных в 20-е годы за «некоммунистическое поведение»: 17% — за склоку, 25% — за карьеризм и бюрократию, 28% — за пьянство, 38% — за нарушение партийной дисциплины.
Отзвуком очевидного неблагополучия с моральным обликом строителей коммунизма стала развернувшаяся в начале 20-х годов дискуссия о партийной этике, в ходе которой выявились и существенные различия в трактовке морали самими лидерами большевизма. Бухарин, к примеру, полагал, что мораль вообще не нужна и что ее следует заменить нормами простой целесообразности, наподобие тех, которые нужны столяру при изготовлении табуретки.
Утилитарный подход к нормам морали широко проникает в партийную среду. Такие вечные моральные ценности, как не убий, не обмани, не укради, люби ближнего своего, вытесняются высокопарными рассуждениями о служении партии и ее вождям. Оказывается, что во имя партии можно убить, украсть, солгать.
Нередко обсуждалось не то, совершил или не совершил член партии гнусность, а испросил ли он на эту гнусность разрешения в партийной ячейке. Выступая на XI съезде партии, А. А. Сольц, которого именовали «совестью партии», морализировал: «Если какого-нибудь товарища смущает, можно ли в данном случае дать взятку или нет, он должен пойти в организацию и спросить, как ему поступить в данном случае... Это вопрос целесообразности. Но этики это не касается».
Подлецы, мерзавцы, прохиндеи, жонглируя этими «емкими» каучуковыми нормами, лезут к высоким номенклатурным должностям. Поражает то, что моральные изъяны, которые в любом порядочном обществе всегда подлежали осуждению, в большевистской среде рассматривались как нормальные, чуть ли не уставные. Нормальным, например, считалось и даже поощрялось доносительство. Кляузы партийцев друг на друга стали настолько распространенным явлением, что об этом этическом феномене большевизма говорилось на XIV съезде ВКП(б). Возражая члену ленинградской делегации И. Бакаеву, выступавшему против наушничества, большевик С.Гусев поучал: «Фальшивишь ты, Бакаич... Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить... Я думаю, что каждый член партии должен доносить».
Истоки таких моральных установок в том, что большевистские лидеры рассматривали человека не как высшую ценность, а как придаток созданной ими тоталитарной машины. По масштабу контроля над человеком большевики вплотную приблизились к «идеалу», описанному Дж.Свифтом в «Путешествии Гулливера». Сатирик утверждает, что тайные помыслы людей можно распознать, исследуя их экскременты, «ибо люди никогда не бывают так серьезны, глубокомысленны и сосредоточены, как в то время, когда они сидят на стульчаке».
У ИСТОКОВ
Большевики изначально наделяли себя правом на особую мораль. На это, в частности, обращает внимание такой известный исследователь большевизма, как Борис Суварин, один из основателей Французской компартии. Анализируя источники финансирования группы Ленина, он приходит к выводу, что деньги большевики добывали главным образом за счет так называемых «эксов» — иными словами, налетов на банки, кассы, страховые общества и частных лиц. Особого размаха волна партийного бандитизма достигла в период 1904—1908 гг. За это время только на Кавказе было совершено 1150 актов терроризма с целью добычи денег. Ответственным за пополнение партийной кассы был большевик Л. Красин (Никитич).
Кстати, отношение к такого рода противоправным действиям стало одной из линий размежевания между Лениным и Мартовым. Меньшевики неоднократно протестовали против такой практики. Одно из наиболее острых выяснений отношений между ленинцами и мартовцами произошло при внутрипартийном расследовании (председателем комиссии был Чичерин) обстоятельств известного налета в Тифлисе. В ходе расследования выяснилось, что большевики закупили за границей крупную партию специальной бумаги для изготовления фальшивых банковских билетов. Пунктом отправки бумаги была Куоккала в Финляндии, где в это время проживали Ленин и Зиновьев. Заказчиком бумаги оказался «министр финансов» большевик Л. Красин. Чтобы положить конец неприятному расследованию. В. И. Ленин настоял на том, чтобы «дело» передали Заграничному бюро ЦК, где оно и было благополучно замято.
ВЫДВИЖЕНЦЫ
Зрители старшего поколения, наверное, хорошо помнят популярный в свое время приключенческий фильм «Лично известен», рассказывающий о «подвиге» знаменитого Камо, участника налета большевистских боевиков на конвой, перевозящий банковские билеты. В фильме, впрочем, не говорится, что во время налета три человека было убито и более 50 ранено (солдаты конвоя и прохожие). Фильм представлял налетчиков как истинных революционеров и героев. Сегодня в отношении такого рода практики добывания денег «для партии» возникают иные оценки. Нетрудно себе представить, каким благородным негодованием закипели бы сердца большевистских фундаменталистов из РКП, если бы кому-либо из лидеров новых партий пришло в голову пополнить партийную кассу столь экстравагантным способом.
Но у большевиков моральным считалось то, что выгодно или удобно...
Едва ли можно согласиться с Василием Розановым, когда он говорит, что русская революция сделана мошенниками. Но после революции, когда правящая партия стала единственной и безальтернативной, к ее «корыту» поползли сонмища приспособленцев. Деградация нравственного, а затем и физического облика большевика-коммуниста, как и на портрете Дориана Грея, хорошо выявляется при сравнении фотографий 20—70-х годов. Черты дегенерации «ума и чести» явно прослеживаются на коллективном портрете членов Политбюро ЦК КПСС брежневской эпохи. Причина такого «спецотбора» не только в том, что исключительно люди с определенной моралью могли сделать «блестящую» карьеру в номенклатуре КПСС, но, может быть, еще в большей степени в том, что партии для проведения политики тоталитарного насилия, в том числе и над здравым смыслом, требовались кадры определенного свойства: не думающие, не сомневающиеся, а готовые выполнить любой приказ, исходя из известного положения Троцкого — «партия в последнем счете всегда права».
Католический собор 1414 года особым декретом объявил, что «церковь действует по внушению святого духа". Большевики, насадившие в стране собственную религию, тоже полагали, что действуют по внушению святого писания марксизма и, следовательно, находятся вне критики и вне ошибок. Помните знаменитое заклинание — «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Самомнение, чванство, нетерпимость и нетерпение становятся преобладающей чертой партийной элиты.
Большевикам не терпелось с революцией, с индустриализацией, с построением коммунизма, не терпелось и с памятниками самим себе. Иоганн Себастьян Бах умер в нищете. Надгробную плиту на его могиле поставили лишь спустя 100 лет после смерти. Большевики так долго не желали ждать. Еще при Ленине страна начала покрываться переименованными в честь пророков революции городами — Троцк, Зиновьевск, потом Ворошиловград, Жданов и т. д. Страна стала похожей на огромное «закрытое кладбище» — столько на ней памятников вождям. Еще немного—и Россия населилась бы «образцовыми коммунистическими городами», носящими имена Гришиных, Кунаевых, Романовых... Ну как не вспомнить слова Бисмарка о том, что революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, плодами же ее пользуются подонки.
Стимулирование притока специфических кадров в партию крайне пагубно сказывается на культуре. Чтобы казаться «на высоте», авангард целенаправленно снижал уровень интеллекта всего общества. Значение имели не уровень знаний, не оригинальность суждений, а преданность «родной коммунистической партии». В 1941 году В. Вернадский писал: «Крупные неудачи нашей власти — результат ослабления ее культурности: средний уровень коммунистов — и морально, и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных... Цвет нации заслонен дельцами и лакеями-карьеристами...».
ЭТО ЧТО ЗА БОЛЬШЕВИК?
Одной из особенностей морали большевиков является ее необыкновенная гибкость, тактическая пластичность. Если это выгодно, они с поразительной легкостью отказываются от того, что еще вчера считали святым, и, наоборот, начинают поносить то, что восхваляли накануне- Это касается и событий, и явлений, и лиц. Вспомним вопрос о земле. Как известно, знаменитый Декрет о земле был украден большевиками у эсеров для того, чтобы прельстить крестьян. Но как только власть укрепилась и обросла штыками, попутчики-крестьяне стали не нужны. Декрет о земле был перечеркнут. Совершенно так же большевики поступили и с Учредительным собранием, и со свободой печати. До революции они громче других требовали гласности. Но их отношение к свободной прессе тотчас же изменилось, едва они захватили власть.
Уже через два дня после октябрьского переворота Ленин подписывает декрет, запретивший все свободные газеты России. Его «партийная организация и партийная литература» в течение почти 70 лет давили в России всякое живое слово и мысль.
Столь же прихотливы большевики были и пог отношению к людям, более того, к великим людям России. Г.Зиновьев травил Ф.Шаляпина, Н.Бухарин хаял физиолога И.Павлова, не угодившего большевикам тем, что «не понял» Октябрьской революции. С. Есенин не мог примириться с тем, что любимую им Россию перекраивали в военное поселение, и был объявлен поэтическим трупом. Карл Радек удовлетворенно отозвался на его смерть: «Есенин умер, ибо ему не для чего было жить». Н. Бухарин, получив известие о гибели Л. Б. Каменева, торопится забить свой гвоздь в гроб недавнего товарища по партии. В письме Клименту Ворошилову он чуть ли не ликует, не стесняясь языка московских подворотен: «...Каменев омерзительнейший из людей, падаль человеческая... Что расстреляли собаку — страшно рад». Поражает сходство стилистики большевистских лидеров, особенно когда они говорят о бывших друзьях.
Впрочем, уроки было у кого брать. У классной доски стоял сам Ильич. Люди, близко знавшие Ленина, в частности Н. Валентинов, вспоминают, что Ильичу вообще было свойственно «впадать в раж», когда он говорил об оппонентах.
Н. Валентинов пишет в своей еще совсем недавно запрещенной у нас книге «Встречи с Лениным»:
«Его разговоры, речи во время прогулок о бунде, Акимове, Аксельроде, Мартове, борьбе на съезде, где он, по его признанию, «бешено хлопал дверями»,— были злой, ругательской, не стесняющейся в выражениях полемикой. Он буквально исходил желчью, говоря о меньшевиках... В его боевых кампаниях врагом мог быть вождь народников Михайловский, меньшевик Аксельрод. партийный товарищ Богданов, давно умерший, никакого отношения к политике не имеющий цюрихский философ Р.Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им «дать в морду», налепить «бубновый туз», оскорбить, затоптать, оплевать. С таким ражем он сделал и Октябрьскую революцию».
Конечно, Владимир Ильич по характеру был человек яростный, нетерпимый. Но это было бы, как говорится, полбеды. Темпераментных, острых на слово людей, бойцов можно найти в любом лагере. Проблема сложнее. Дело в том, что личная стилистика Ленина лишь отражала более глубинное явление — этику и мораль самого большевизма. Не Ленин изобрел особую большевистскую мораль — она, эта мораль, уходит корнями в нечаевщину, в ткачевщину, подпитывается бакунинскими соками (Бакунин писал, что ради революции он «готов идти в барабанщики и даже в прохвосты»).
«Заслуга» Ленина и его сотоварищей в том, что создав для сохранения власти беспрецедентную в истории человечества систему насилия, они вывели этику нечаевщины из полулитературной лаборатории в жизнь, сделали ее достоянием «широких масс». Этика большевизма — это прежде всего массовый партийный аморализм, проистекавший от бесконтрольной власти партии и государства. И в этом — а не в «раже» отдельных лиц — его страшная подавляющая сила.
В детстве я долго не мог понять смысла одной известной картины Бориса Кустодиева. Написанная в 1920 году и названная «Большевик», она изображает гигантских размеров детину в черной поддевке, в сапогах, с огромным красным знаменем в руках. Улицы, дома, люди — все кажется ничтожным перед этим коммунистическим Гулливером. Потребовались годы, страшные откровения ГУЛАГов. знакомство с хамской стилистикой большевистских вождей, чтобы понять интуитивную догадку великого русского художника. Кустодиев угадал психологический большевистский тип человека, который непременно должен доминировать, приказывать и в конечном счете подавлять. Люди — букашки на картине «Большевик», это то, чем большевики всегда видели массы,— дрова, которыми они раскаляли плавильные печи коммунизма.
О ПРАВЕДНИКЕ ИОВЕ И БЕСПЛОДНОЙ СМОКОВНИЦЕ
В христианских преданиях широко распространены Сказания о праведном Иове, испытуемом сатаной. Ему даже приписывался своеобразный титул образцового праведника. Одна из легенд повествует о том, как с согласия Бога сатана подверг Иова особо изощренному испытанию на верность. Четыре вестника беды поочередно сообщают Иову о гибели его ослов, овец и верблюдов вместе с пастухами и погонщиками и, наконец, о смерти сыновей и дочерей. Бедный Иов раздирает на себе одежды, обривает в знак траура голову, но отказывается хулить Господа.
Более семидесяти лет мы уподоблялись праведнику Иову. В испытаниях на верность социализму и коммунизму у нас погибли миллионы людей. Александр Солженицын попытался вместить послужной список большевизма в 600 страниц «Архипелага ГУЛАГ», но не смог исчерпать всех рек зла. Русские реки, подмывая в весеннем разливе крутые берега, обнажают нам все новые и новые тайные кладбища исторической эпохи коммунизма.
О поле, попе, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
«Господь дал, Господь и взял — благословенно имя Господне!» — восклицал Иов после каждой новой напасти. Вот и мы, впадая из года в год все в большую нищету, не устаем твердить: да здравствует социализм — вечно живое учение коммунистического бога.
Среди людей большевистского «Профиля» более всего поражает вопиющая невосприимчивость к историческому опыту, к урокам собственной трагедии. Казалось бы, сегодня, когда уже ясно, по каким кругам ада большевики провели народ, настало время оглянуться и, оглянувшись, ужаснуться содеянному. И пусть бы даже не раскаяться, ибо, как мы убеждаемся, покаяние не свойственно этой породе людей. Но хотя бы во имя спасения собственных детей извлечь то минимальное зерно житейского опыта, которое и курицу заставляет копать навозную кучу, чтобы не умереть с голоду. Но ведь нет же! Не отречемся! — гремят речи на пленумах возрожденного большевистского ЦК РКП. И вот уже на захваченном необольшевиками телевидении нас снова пытаются заставить петь уже отпетые песни, снова после всех испытаний и мук нам пытаются навязать еще одно искушение — искушение социализмом с человеческим лицом. А мы, как праведный Иов, примериваемся к новой чаше — испить или не испить?
Помните, какой совет дала Иову его жена? Видя страдания мужа, мудрая женщина изрекла: «Похули Бога и умри».
Совет, конечно, соблазнительный, и многие им были соблазнены. Смелые, честные люди, не запятнавшие белых одежд, так и поступали. Говорили правду и шли под хлыстами диктатуры на свою Голгофу. Имена многих из этих людей нам теперь известны. Они дают урок истинно человеческой, а не сектантской морали.
Но для народа, для страны, жаждущей нравственного очищения, этот рецепт недостаточен и неприемлем. Народ умереть не может. Да и хулить богов для народа — не самое лучшее из занятий.
В Евангелии от Луки есть мудрые строки:
«Нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод; и нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый. Ибо всякое дерево познается по плоду своему».
Сад большевизма оказался бесплодным. Настало время избавиться от бесплодной смоковницы и отдать русскую землю под деревья, приносящие плод.
В.Костиков
"Огонек",
