После выхода моей новой пластинки, на которой песня «Все глуше музыка души», меня нередко спрашивают: какая музыка слышится мне сейчас? Музыка атак? Побед? Любви? Я отвечаю: музыка надежд. Больших надежд на обновление общества. Думаю, эта музыка слышится сегодня многим. Вероятно, поэтому разговор о пятидесятых, к которому обращаются газеты и журналы, радио и телевидение, не приедается. То было время пробуждения общественного самосознания. Годы культа личности стали восприниматься как горькая случайность, которая, слава богу, миновала. В стране было много людей, способных засучить рукава и работать.

С помощью поэзии все хотели узнать, как жить дальше. Даже тем, кто раньше никогда не обращался к стихам, вдруг показалось, что поэзия и есть то самое средство, которое ответит на многочисленные «проклятые» вопросы, поможет преодолеть социальные несовершенства.

Даже в тяжелые времена литература, духовная жизнь не прекращаются и, пусть за семью замками, за семью печатями, продолжают существовать. Творили Булгаков, Платонов, Ахматова, Пастернак — значит, потенция была. И при удобном случае все это вдруг всколыхнулось. Произошел взрыв. Открылись шлюзы, и накопления в искусстве получили возможность выразиться.

Вот и я возник в то время. А прежде я был сталинистом, как и многие в моем поколении. Удивляться нечему. Сначала было подавление всякой возможности сомнения. Это вызвало страх. Страх укоренился, создал новый тип человека. Мои родители были репрессированы. Но я считал, что они в чем-то виноваты, потому что наши замечательные чекисты не ошибаются. Я пережил два обыска, ночные аресты и, как многие тогда, жил под гнетом страха. К этому примешивалось желание быть человеком, верить, что происходящее — хорошо, что в нем есть свой резон. Хотелось верить — вот что самое страшное. Я был слепым романтиком, типичным продуктом эпохи, и очень просто для себя объяснял зловещие факты, связанные с культом личности Сталина. Я считал, что все происходящее — помимо него. Он занят серьезными делами, строительством, созданием нового государства...

Вдруг — трагичная ломка. Но у меня она произошла очень быстро. Неожиданно выяснилось, что мои родители, которых я тайно любил, ни в чем не виноваты. Это уже было грандиозным подспорьем. Если так, то и все остальное могло быть ошибкой. Я по-новому начал воспринимать и наш мир, и нашу жизнь, и наше будущее.

Началом своей работы в жанре поэзии под гитару я считаю осень 1956 года. Именно тогда у меня возникла потребность обнародовать себя. Я мечтал вечером приходить на Тверской бульвар и петь свои песни. Мне сказали: «Ты что, с ума сошел — заберут!» И я забыл эту идею. Но потребность осталась. И тут появились магнитофоны — такое счастливое стечение обстоятельств. Благодаря им поэзия распространялась с огромной скоростью. Не будь их, стихи, наверное, ходили бы в списках. А как в списках передашь звук гитары, аккомпанемент! Музыка укрепляет воздействие поэзии. И круг интересующихся ею разрастается, поэзия расходится шире.

Среди множества поющих поэтов, начинавших тогда или чуть позже, особенно выделились, на мой взгляд, четверо: Новелла Матвеева, Александр Галич, Владимир Высоцкий и Юлий Ким.

Новелла Матвеева — ярко выраженный романтик. Юлий Ким — трагический клоун. Так я его воспринимаю. Александр Галич был поэтом, в творчестве которого появились две струи: «вообще» поэтическая струя и струя разоблачительная, где он был очень силен. Высоцкий тоже был разоблачителем и очень быстро набирал силу. Средства выражения у него углублялись и усложнялись. Высоцкого начинали волновать уже не чисто внешние приметы, а глубинные явления. Вырастал человек, становился более зрелым, острее видел, дальше — все это отражалось в его творчестве. Думаю, он не успел сказать все, что мог. Уровень последних его песен говорит об оборвавшемся взлете. Поэзия под аккомпанемент была противовесом развлекательной эстрадной песне, бездуховному искусству, имитации чувств. Она писалась думающими людьми для думающих людей. Мы делали попытки говорить с людьми не тем языком, который господствовал долгие годы, а тем, который явился в них. Пытались разбудить людей. И мне кажется, в какой-то степени это удалось. Был толчок, который заставил людей думать.

С авторской песней долго боролись. Во времена запретов меня вызывали и говорили: «Вот вы напишите песню, чтобы молодежь, услышав ее, сразу поехала на целину». А я пытался доказать, что это совершенно не моя задача. Назначение поэзии прежде всего в том, чтобы увеличить потенциал добра в мире и помогать добру в противоборстве со злом. Если бы не было поэзии, зло могло бы восторжествовать, а мы бы деградировали. Но продолжаем жить благодаря тому, что есть поэзия, музыка, искусство, история. Поэзия благотворно влияет на общество.

Во все времена художник старался имеющимися у него средствами выразить себя. И сейчас должен делать то же самое — самовыражаться, как он умеет. Спокойно, без суеты. Если он обладает талантом, самовыражение его принесет пользу обществу. Выразить себя всегда стремился и я — в стихах, песнях, прозе.

Сейчас я пишу маленькие рассказы о своей жизни. Их уже восемь. Последний, «Искусство кройки и житья», опубликован недавно в журнале «Знамя». Хочу продолжать и дальше. Может быть, сложится автобиографический роман.

Когда-то, обращаясь к Москве, я писал: «Но если бы ты в наши слезы однажды поверила, ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом». О чем эта грусть? О жестокости нашей жизни. О недоверии к личности. Неуважении к личности. О крушении идеалов. О разочарованиях. Об утратах. Об эфемерности надежд. Обо всем этом надо говорить. Мы многого о прошлом не сказали...

Нас беспокоит судьба молодежи. Мы обвиняем ее порой в легкомыслии, во всяких дурных поступках. Но кто, как не мы, во всём этом виноваты? Это наша вина. Мы должны открыть свое прошлое, покаяться. Если мы найдем в себе мужество это сделать, тогда и молодежь будет другая. Будет нам верить.

Существует точка зрения, согласно которой все о прошлом уже сказано — в документах XX и XXII съездов КПСС; кое-что об этом можно прочитать в толстых журналах. А коли все сказано — больше не о чем говорить. Я с этой точкой зрения не согласен. Считаю, что нужно очиститься полностью, сказать «кто есть кто». В русском языке достаточно слов, чтобы все это объяснить, не посягая при этом на существо нашего строя. И тогда можно говорить о высоте, духовном здоровье народа, крепости и мудрости государства. В традиции покаяния, которая издавна существовала в народе, — большой смысл. О зле нельзя долго молчать, его нельзя держать под спудом, нельзя загонять болезнь вовнутрь. Освободимся от этого груза — быстрее достигнем того, к чему сейчас стремимся.

В молодости я верил, что мои надежды осуществятся быстро. Впрочем, так считали и многие из тех, кто был старше меня. Путь оказался неблизким. Нынешние времена — продолжение «тех времен». И в этом смысле весь еще неизрасходованный запас энергии отдаю им с радостью и надеждой.

Между прочим, и в годы застоя я надежд на поворот к лучшему не терял. Только не знал, что это произойдет именно в 1985 или 1986 году. Но я верил, что иначе не может быть. К тому времени я уже хорошо понимал, что общество должно для перестройки созреть.

Очень надеюсь, что у большинства членов нашего общества есть силы для преобразований. Особые надежды у меня на самых маленьких, на тех, кто не успел надышаться застойным воздухом. Почему, если верить библейским сказаниям, Моисей вел свой народ из Египта на родину сорок лет, хотя можно было дойти за пять дней? Специально, чтобы вымерли те, кто помнил рабство.

Я совершенно не склонен обольщаться. Никогда не уважал оптимистов дурного плана — говорунов, крикунов, прекраснодушных фразеров. И не хочу, чтобы меня таковым считали. Отчетливо вижу, что обстоятельства, в которых мы живем, сложны и суровы. Идет и еще предстоит жестокая борьба. В нынешних трудностях я не могу винить руководство, начальство, как это делают многие. Нет! Борьба происходит в нашем сознании.

Еще в 1919 году М.Горький сказал, что революции не страшны Антанта и внутренние враги — ей страшен обыватель. Обыватель у нас набрал силу чрезвычайно. Начиная еще со сталинских времен и в последующее время ему была дана широкая дорога. Обычно он молчалив и послушен, не вмешивается в решение острых социальных вопросов. Но обыватель страшен, когда он дорывается до власти. В борьбе за свои личные права и личные дивиденды готов перегрызть глотку. И самое страшное в обывателе то, что, борясь за свое личное благополучие, он держит в руках высокие лозунги, произносит высокие слова. А под этими лозунгами обделывает свои делишки и сводит счеты с неугодными.

О том, что обыватель разросся у нас непомерно, я сужу по нашему Союзу писателей. О чем идет нередко речь на наших заседаниях? Вместо того чтобы говорить о высокой духовности, о литературном процессе, о мастерстве, о нравственных категориях, наши некоторые писатели говорят о собственных заслугах, заняты мелким сведением счетов.

Иной раз приходится слышать, что Союзу писателей не нужна перестройка. Еще как нужна! Есть в Союзе писателей люди, умеющие самостоятельно мыслить. Но у большинства такое умение отсутствует. Это и есть элемент торможения. Я уж не говорю о застарелом страхе, стремлении жить по указке. И в большом, и в малом я все время ощущаю то, что мы теперь называем феноменом сопротивления. Это не какое-то злодейское сопротивление. Хотя есть люди, которые, боясь потерять благополучные позиции, сопротивляются, можно сказать, злодейски. Эти люди опасны еще и тем, что свои флюиды распространяют на молодое поколение. Но основную массу людей нельзя ни в чем винить: они жертвы времени, жертвы воспитания, жертвы обстоятельств. Так их учили, так их воспитывали. Они перестали представлять, что может быть иначе. Теперь, когда появилась возможность все изменить, иному и хочется, а боязно. Состав крови переделать мгновенно невозможно…

Некоторые говорят: «Ничего из того, к чему общество сейчас стремится, не будет!» А я верю, что может быть! Конечно, это случится не вдруг, должно пройти время. Важно не останавливаться на пути, не отступать, не метаться, вести дело умно и последовательно. Все отрицать и ругать – легко. Наши беды я и сам знаю. Но я противопоставляю им свою надежду, желание засучить рукава и участвовать в перестройке – как могу, посильно. Один английский корреспондент спросил меня, не боюсь ли я остаться в дураках с моими надеждами. Я ему ответил, что положение в стране сложное, но если Горбачев рискует, то почему бы и мне не рискнуть!

Если сегодняшняя тенденция будет продолжаться, если процесс пойдет по восходящей, жизнь наладится. И мы будем существовать и тем наслаждаться. Это и есть жизнь. На это у меня очень большие надежды.

Записал Илья Медовой.
«Московские новости», 31 мая 1987 года