В редакцию позвонил слесарь-сборщик Александр Ануров. Сказал: приглашаем корреспондента журнала на заводскую отчетно-выборную партийную конференцию.
- Вы говорите от имени парткома завода?
- Нет, я не член парткома, но в партии с 79-го года. Говорю по поручению Комитета защиты перстройки.
- Защиты? От кого?
- От тех, кто ведет ее в тупик. Для нас это – руководство завода. Завод оказался банкротом. Мы в критическом положении. Наш авторитет держался на очень крупных приписках.

Мы приехали. Просторный клубный зал был полон до отказа. Ощущалось напряжение — в приглушенном говоре, в каких-то торопливых, нервных движениях людей. Как перед грозой...
У многих в руках шуршали газетные листки: вот они на столике, целая пачка. Заводская многотиражка «Новатор». Три интервью под заголовком «Что бы я сказал с трибуны конференции». Начальник отдела и фрезеровщик говорят о сложности сиутации, о поисках выхода: кризис, упущения парткома…
Тревожно, но пока неясно. Ага. Вот и подпись А Анурова, его фотография – открытое лицо, изучающий взгляд.
»…Партком в силу своей недостаточной компетентности не смог вовремя решить наболевшие проблемы или просто самоустранился, отдав их на откуп администрации завода...»

Более трехсот делегатов в зале. На лицах — надежда, смятение, ожидание, но только не равнодушие. Невозмутимыми казались лишь почетные гости в президиуме — работник ЦК КПСС, министр, секретарь горкома партии, первый секретарь райкома. Не было генерального директора завода — не только в президиуме, вообще нет его больше на заводе! Накануне конференции подал заявление с просьбой «освободить» по состоянию здоровья...
Ах, товарищ Чикирев, Николай Сергеевич! Стоило бы послушать, о чем говорят те, с кем вы вчера еще делили славу завода и заводские заботы, гордились прошлым и думали о будущем…
Нет, все не так, о том-то и говорили с трибуны и коммунисты, и беспартийные ваши товаримщи. О том, что было много, очень много громких слов, не подкрепленных делом, что славу забирали себе одни, а не приятности расхлебывали другие, что прошлые традиции завода оказались попранными, а будущее строилось на махинациях с цифрами, манипуляциях с кадрами, грубости с подчиненными и обмане. Обмане своего завода и предприятий-смежников.

- Вы все так осмелели, потому что Чикирева нет в этом зале! — бросалось обвинение с трибуны.
- Нет, Чикирева нет в зале потому, что мы стали смелее! — парировал следующий оратор.
- Я на заводе уже полтора года, но только недавно был допущен к генеральному директору,— говорил один из начальников цехов. Другой через минуту горько иронизировал:
- Моему коллеге повезло, а я за несколько лет работы ни разу с товарищем Чикиревым не поговорил...

Многие произносили с трибуны словцо «чикиревщина». Это — о стиле работы, построенной по принципу «разделяй и властвуй», о полном забвении гласности, о поощрении подхалимства и неприкрытом хамстве, черствости, даже жестокости...
Но нет, не только генеральному директору звучали в зале тяжелые упреки. Выступавшие и обвиняли, и признавались в своем недостойном коммунистов страхе, в том, что весь коллектив повинен в тех тяжелейших итогах, к которым пришел сегодня завод.

— То, что наш коллектив переживает сейчас, — ужасно. Мы пока не измерили всей глубины пропасти, в которую пали. Но отступать некуда. Мы должны пройти путь очищения до конца, сказать себе всю правду — это слова начальника отдела труда и заработной платы С. Тенниса.
— Мы делали станки и знали, что гоним брак, — признавался слесарь-сборщик цеха №4 С. Гулыгин.

Было и сообщение заводской комиссии, которая уже почти месяц разбирается в экономике завода. Зал замер: цифры потрясали. Задолженность банку за девять месяцев — больше 20 миллионов рублей, сверхнормативные запасы — на 32 миллиона рублей, недодано заказчикам 8 автоматических линий и 163 станка, кредит исчерпан, и зарплату платить нечем...

Увы, лишь сейчас эти факты стали бесспорными. А до этого дня любой человек, мало-мальски знакомый с промышленностью, мог уверенно утверждать, что если и есть в нашей стране флагман станкостроения, так это — московское научно-производственное объединение «Станкостроительный завод имени Серго Орджоникидзе». Ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знамени. Семь лауреатов Ленинской и шесть — Государственных премий, а уж просто награжденных»— за три сотни. Переходящих знамен и первых мест коллективу — не счесть. И участие во всяческих передовых начинаниях, и чуть ли не вся продукция — с государственным Знаком качества...
Меру ответственности руководителей за все, что происходило здесь в последние годы, будет теперь определять и специальная партийная комиссия, и Московский городской комитет народного контроля, и городская прокуратура. Но вот что знаменательно: первыми здесь забили тревогу не контрольные органы, не высшие эшелоны заводского руководства, а сами рабочие. И не только рабочие, ведь оценить масштабы упадка, разложения производства без помощи технической интеллигенции было бы просто невозможно.

Дело в том, что все на заводе зарабатывали очень даже неплохо. Год от года все лучше. Именно зарабатывали — потому что на славную историю завода никто и сейчас не бросит тень. А станки с маркой «Серго Орджоникидзе» - сложнейшие, уникальные, современные станки с числовым программным управлением и новейшие автоматические линии с маркой объединения ждут едва ли не на всех крупнейших заводах страны. (Опять трескучая фраза? Подождите судить, обратите внимание на слово «ждут»!) Так вот, традиции остались, если говорить о традициях с шумом, «с помпой», с державной щедростью отмечать новые и новые трудовые успехи, которым, казалось, никогда не будет конца.
О каком конце могла идти речь, когда без продукции объединения, по существу, невозможна промышленная перестройка в стране? Например, станки для автомобилестроителей: без них не выйдут на дороги новые «Москвичи», «Жигули» или грузовые «ЗИЛы»... Как раз для «зиловского» филиала в городе Ярцево собиралась автоматическая линия в цехе № 17, и никому в цехе не надо было объяснять, что без станков не изготовишь новых автомобильных двигателей, а без двигателя машина... в общем, все ясно. Неясно только станкостроителям: почему с огромными задержками поступают к ним комплектующие детали.
Впрочем, и за такую работу сборщикам платили вполне прилично. Совсем непонятно стало, когда в самом начале нынешнего года, в январе, в победных строках рапортов об очередном и безусловном выполнении всех заводских планов рабочие семнадцатого цеха нашли упоминание о «своей» линии. Она почему-то значилась как давно уже принятая комиссией, и по всем отчетам выходило, что машиностроители в Ярцеве в самое ближайшее время должны точить на этих новых чудо-станках свои автомобильные движки. Но почему-то не точили, и в центральных газетах появлялись раздраженные строки о том, что село и город никак не могут получить столь нужные для всех грузовики. Почему нет автомобилей — знали сборщики станков, потому что они читали эти газеты, сидя на полупустых станинах тех самых недоделанных автоматических линий, которые... Сборщики семнадцатого цеха уже давно не верили в сказки и догадывались, что если линия из многотонных, напичканных электроникой станков еще не собрана и не работает, но числится в заводских и министерских бумагах давно собранной, значит, это кому-нибудь нужно! Для отчетов, высоких показателей, премий, престижа, служебного роста... И, значит, часть от государственных щедрот «отстегивается» сборщикам в виде премий и высокой зарплаты... Чтобы молчали.
Но они уже не хотели молчать...

— Мы жили какой-то двойной жизнью, — рассказывал мне в перерыве конференции Александр Ануров, — Всюду разговоры о перестройке, в газетах, по телевидению — сообщения о каких-то переменах, о новых людях, о новом мышлении. Приходишь на работу в цех — ничего нового! Главное, хочется и самому что-то сделать для той же перестройки, ведь мы живые люди, можем работать, и знания есть, и опыт. Если бы только от каждого из нас все зависело! Но современное производство — это конвейер, где усилия каждого могут быть лишь частью общего дела. И если общее дело движется кое-как, ты сам ничего не добьешься. Все можно понять — на нашем заводе нужна замена оборудования, здорово подводят поставщики, в бригадах нехватка людей... Но откуда тогда высокие показатели?
Нет ничего удивительного в том, что на огромном заводе есть люди, недовольные существующими порядками. Нет ничего нового в том, что рано или поздно такие люди находят друг друга и объединяются.

Трудно сказать, кто первым поднял голос протеста на заводе имени Орджоникидзе — рабочие или техническая интеллигенция. Да и не стоит этого уточнять... Был создан Комитет защиты перестройки, куда вошли десятки человек — рабочие, мастера, начальники цехов. Многие — коммунисты, есть даже члены парткома всего объединения. Комитет был подпольным. На заводе появились листовки. Текст, отпечатанный на машинке под копирку, информировал о том, что знали пока немногие: грядущий экономический крах предприятия, зажим демократии, безгласность. Плоха ли, хороша такая листовочная агитация, но на конференции ее никто не критиковал. Наоборот, говорили, что все в листовках правильно. Каков же был авторитет парткома, если коммунисты вынуждены были прибегнуть к такому способу разговора о наболевшем? Вспомнили случай: молодой парень, бывший «афганец», берет обратно свое заявление о вступлении в члены КПСС, мотивируя тем, что его не устраивает стиль работы парткома... Таков был результат силового прессинга на партком со стороны генерального директора.
Да, снова Н. С. Чикирев. Его судьба — судьба завода, и этого не отнять. Генеральный директор, Герой Социалистического Труда. Заместитель председателя Советского комитета защиты мира, профессор МВТУ, и еще, и еще звания, титулы, общественные должности... Пришел он сюда почти полвека назад, в сорок втором году. Об этом ходят почти легенды — как ему, пятнадцатилетнему подростку, подставляли снарядный ящик, чтобы он мог дотянуться до станка, как прошел весь путь от токаря до генерального директора промышленного гиганта. Впрочем, это описывалось столь красочно и столь многократно, что не стоит повторяться. Может, следует лишь все переписать, расставляя другие акценты, — как менялся человек...
Пока что кажется необъяснимым: как мог человек с такой биографией, с репутацией крупного партийного работника, Герой Социалистического Труда пойти на приписки? А документы говорят, что по крайней мере три последних года на руководимом им предприятии росчерком директорского пера появлялись технические «мертвые души»: а отчетах числились и дорогостоящие станки, и целые автоматические линии, хотя в природе они еще не существовали. А во что превратился «дружный трудовой коллектив»? Люди делились на угодных и неугодных, громыхали пустые фразы и ложные обещания, и престиж заводской марки стремительно катился вниз, к краю пропасти под названием «банкротство»...

Мне легко сейчас повторять эти страшные для любого нормального человека обвинения, потому что все они произнесены ближайшими соратниками Н. С. Чикирева и занесены в протокол отчетно-выборной партийной конференции. В зале царил дух подлинной перестройки. Многие выступавшие так и говорили: перестройка наконец-то пришла и к нам, теперь мы ее видим воочию...

Восемь с лишним часов звучали выступления, люди просто рвались на трибуну. Горькие слова правды, попытки оправданий... Мне кажется, было бы очень полезно издать массовым тиражом стенограмму этих выступлений как урок гласности и демократии! Это при том, что конференция абсолютным большинством голосов признала работу прежнего состава парткома неудовлетворительной.

- Мы знали, на что идем, — сказал мне Ануров (новый партком избрал его заместителем секретаря по идеологии). Сейчас намечаем программу развития завода на ближайшие годы…

Что остается добавить? Что главные трудности для завода только начинаются. Надо возвращать миллионные долги государству. Надо поднимать престиж заводской марки. Завод должен жить и работать на перестройку.

Борис Смирнов,

ОГОНЕК, N° 50,
декабрь 1988 г.