"Дело" социолога Алексеева

МИР ПОГИБНЕТ, ЕСЛИ Я ОСТАНОВЛЮСЬ

16 сентября 1983 года на квартире Андрея Николаевича Алексеева работники БХСС произвели обыск. Сказали, что ищут «валютные ценности». Несколько часов подряд рылись в его библиотеке, перетряхнули архив. А когда забрали наконец личные письма, отчеты, конспекты, выписки – больше двух тысяч листов – Алексеев понял, что «валюта» нежданных визитеров и не интересует вовсе: видно, для вторжения и санкции на это прокурора Кировского района Ленинграда, советника юстиции В.А.Дмитриева, требовался лишь повод.

Пять писем Андрея Николаевича в прокуратуру с просьбой снять необоснованное подозрение ничего не дали. Более того. Почти через два месяца. 11 ноября, неизвестные взломали дверь его квартиры (Алексеев и его жена были на работе), снова перевернули вверх дном вещи и… ничего не украли. Алексеев заявил в милицию, но 60-е отделение «заупрямилось»: теперь ему, напротив, отказывали в возбуждении уголовного дела. Лишь через два года (!) он получит ответ из городской прокуратуры, подписанный заместителем начальника следственного управления Ф.Готовского: «при расследовании дела, возбужденного по факту проникновения в вашу квартиру, допущена неоперативность, в связи с чем с работников прокуратуры Василеостровского района истребованы объяснения… Обыск в Вашей квартире производился в связи с тем, что были основания полагать, что у вас могут находиться валютные ценности… Обыск произведен обоснованно». А насчет того, что сами «основания» оказались мнимыми, ни слова!

Но к тому времени Андрею Николаевичу, по правде говоря, никаких «объяснений» и не требовалось. Все, что намечалось по сценарию, произошло. Соответствующая экспертиза пришла к выводу, что дневники и письма «содержат политически вредные и идеологически не выдержанные оценки отдельных сторон советской действительности».

5 января 1984 года занавес наконец поднялся; Андрея Николаевича пригласили на беседу. Родилась справка «В отношении Алексеева А. Н.».
Кто же таков Андрей Николаевич Алексеев и какую опасность он представляет для нашего государства?

Потомок знаменитого П. П. Аносова, изобретателя русского булата, потомственный ленинградский интеллигент, Алексеев блестяще окончил школу, а затем Ленинградский университет сразу по двум специальностям — славистика и журналистика, овладел тремя европейскими языками. Молодость его, работа в ленинградской «Смене» совпали с головокружительным временем «оттепели». В год XXII партийного съезда он стал коммунистом. Начало «брежневской эпохи» застало его в «Ленинградской правде». Как и многие, не сразу почувствовал он, что начался новый, качественно иной период в жизни страны. Но вот стали снимать с полосы уже набранные острые критические материалы, правдивый анализ все чаще подменяли цветистые, изобилующие цитатами из речей партийных руководителей передовицы. Ему, заведующему отделом промышленности газеты, все реже удавалось найти общий язык с руководством. Складывалась до боли знакомая многим теперешним моим коллегам ситуация, когда лучше уйти самому, чем ждать, пока тебе предложат написать заявление «по собственному...». Да и сам Андрей Николаевич уже хорошо понимал, что не сможет участвовать в этой пандемии лицемерия (тот, кто пережил время застоя, работая в печати и стремясь нести людям правду, знает, каких нервов это стоило!). Алексеев давно искал иную сферу приложения своих способностей. Он выбрал социологию, защитился, стал кандидатом философских наук. Так был сделан, может быть, важнейший выбор в его жизни.

Из дневника А. Н. Алексеева (1987 г.)

«Нe гони волну», «Жить-то надо», "Хочешь жить — умей вертеться" — повсеместное распространение и сложившийся своего рода диктат этой «житейской мудрости» заслуживают сегодня не осуждения, а понимания. Как-никак это пусть вынужденная, но все же нравственная позиция в отличие от цинизма, который принципиально аморален. Надо сказать, что такие «нравственные уроки», закрепленные многолетним жизненным опытом, даром не проходят. В этом смысле моральная перестройка вероятна не столько в нынешнем, сколько в следующем поколении.
Нравственным уроком для отдельных людей (хоть и не большинства, но имя им легион!) начиная с середины 60-х годов— времени глубокого общественного разочарования после надежд, разбуженных XX съездом КПСС,— были зачастую мучительные, у одних только внутренние, у других находящие выражение в поступках, в линии поведения, нравственные искания: как жить, что делать, чтобы... (Чтобы остаться самим собой? Чтобы жизнь не прошла зря? Чтобы быть полезным обществу?). Слова могут быть разные, а суть-то одна— личностное воплощение общественной совести. Для меня, как для социолога, это вопрос не только нравственный, но и профессиональный».

Мне потребовалось бы больше слов для объяснения позиции Алексеева перед тем, как он решился на уникальный эксперимент, поставленный... на самом себе. В то время Андрей Николаевич, как и многие ученью-обшествоведы оказался перед дилеммой: либо преподносить результаты исследований такими, какими их желают получить руководители, нетерпеливо ждущие научного доказательства правильности «генеральной линии», вооружиться такой казуистической терминологией, так замаскировать истину, что сам черт себе голову сломит, либо попытаться дать анализ истинного, но, мягко говоря, удручающего положения вещей. В 1980 году Алексеев принимает решение: на несколько лет сменить кабинет Института социально-экономических проблем АН СССР (ИСЭПа) на заводской цех «Ленполиграфмаша», стать рабочим, изучить ситуацию «изнутри». Весьма подробно об этом уже писала «Литературная газета» (Л. Графова. «Преодоление пределов», «ЛГ» от 23 сентября 1987 года, № 39). Поэтому ограничимся хроникой.

1982 год. После первых докладов на ученом совете ИСЭПа о результатах примененного им метода «наблюдающего участия» и вывода о том, что «своеобразным солнечным сплетением системы производственных отношений является управление распределением, а ключевой проблемой — реализация принципа «От каждого - по способностям, каждому - по труду», Андрея Николаевича на всякий случай увольняют из института (он работал там на полставки) под предлогом «сокращения штатов». Это было в январе.

1983 год. Обыск и налет на квартиру.

1984 год, март. Справка «В отношении Алексеева А. Н.» разослана по организациям, в том числе и на завод « Ленполиграфмаш».

1984 год, май. Заводской партком утверждает решение цехового партийного собрания об исключении А. Н. Алексеева из рядов КПСС.

1984 год, август. Секретариат Ленинградской организации принимает решение об исключении Алексеева из членов Союза журналистов СССР.

1986 год, январь. На бюро Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации А. Н. Алексеева исключают из рядов ССА.

...Я впервые приехал к нему в Ленинград осенью прошлого года, мы познакомились и впоследствии стали добрыми товарищами. К тому времени, измотанный непрестанным напряжением, но отнюдь не сломленный, он уже седьмой год вел свой необычный эксперимент. Вел вопреки устроенной ему травле. Отлученный от ИСЭПа, исключенный и еще и не восстановленный в партии, он продолжал работать в одиночку, беспокоясь лишь о том, как сберечь силы, чтобы довести дело до конца. Ему было очевидно, что резко критические исследования в начале 80-х годов, выступления на ученом совете ИСЭПа, попытка защитить своего учителя В. А. Ядова, ученого с мировым именем, которого вынудили уйти из института, устроив настоящий погром его школе, - все это не могло не раздра-
жать партийный аппарат времен Романова. Пока, наконец, чаша терпения не переполнилась.

— Это трудно передать, - говорил он мне тогда, разминая в пальцах давно потухшую папиросу. - Ощущение духоты. Как перед грозой, понимаешь? Сначала тишина. Потом удар за ударом...

Ну как же не понять? Как забыть это ощущение, словно тебе приходится жить на полигоне, где ежедневно упражняются снайперы… Где «чересчур» смелая статья, даже не пропущенная в печать, подпись под письмом в чью-то защиту или просто неловкое высказывание могли любого превратить в «мишень», поставить под сомнение все, в том числе минимум личного благополучия... Когда малейшая попытка выразить несогласие с официальным курсом или даже поставить под сомнение его правильность оборачивалась политическими обвинениями... Вот в каком «перекрестии прицела» оказался Андрей Николаевич Алексеев, талантливый ученый, честный коммунист.

Из дневника А. Н. Алексеева (1980 г.)

"Моя нынешняя социально-производственная ситуация вполне укладывается в «формулу разгильдяйства». Элементами этой формулы являются незаинтересованность, некомлетентносгь, безответственность. Разгильдяйство может обретать человеческие, теплые формы, включать в себя стихийную доброжелательность, простоту отношений, готовность к взаимопомощи. Разгильдяйство в чистом виде выражено в низовом руководящем звене, не столь человечном, как рабочий класс, не столь бюрократичном, как менеджерыи чиновники.
Разгильдяи-мертвяки и разгильдяи-люди, с такой тонкой гаммой взаимопереходов и оттенков! .Хотя я бы предпочел избегать употребления этого понятия для определения отдельных субъектов. Это не обозначение человека, а социальное качество (выделено Алексеевым.— А. Г.). Каждый человек в отдельности вроде бы и не разгильдяй, а в целом - массовое разгильдяйство...».

Вот что прочитали а парткоме «Ленполиграфмаша», куда любезно переправили рукописи А. Н. Алексеева «для ознакомления». Вывод парткома был однозначен: коммунист такого написать не мог, так мог написать только отщепенец! Никакие алексеевские объяснения, письменные пи, устные, не помогли. Доказывал - не слышали. Читали главным образом отчеркнутое красным карандашом. Никому оказались не выгодны наблюдения ученого-социолога «глазами рабочего»: выводы и мысли Алексеева на фоне трескотни о «дальнейших успехах» представлялись кощунственными.

Ну, а потом-то, после Апреля, после XXV11 съезда партии? Сегодня, казалось бы, само время напоминает о том, что обычную перестраховку не стоит выдавать за внутренние убеждения; не надо совершать поступки, за которые потом бывает стыдно. А уж совершив, по недальновидности или по лукавому недомыслию, - исправлять должно! Однако наивно было бы думать, и политические дискуссии последнего времени (одна лишь история с публикацией письма Н. Андреевой в «Советской России» чего стоит!) убеждают, что и нынче в борьбе за перестройку мы не так скоро преодолеем попытку некоторых людей загримировать желание вернуться к старому «принципиальной позицией», а саботаж демократии и гласности — «осторожностью в разумных пределах».

Есть, например, замечательная возможность проследить эволюцию мышления секретаря парткома «Ленполиграфмаша» М. К. Михайлова в октябре прошлого года и теперь, накануне Всесоюзной партийной конференции. Замечу, что М.К.Михайлов, несмотря на солидную должность, не какой-нибудь убеленный сединами застойный функционер. Ему всего 35 лет. В недавнем прошлом комсомольский работник. У него располагающая к задушевности внешность, он в меру деликатен и строг, уверен в себе.

Тогда, в прошлом году, А. Н. Алексеев подал апелляцию на восстановление в рядах КПСС с сохранением партийного стажа, полагая, что в ходе перестройки может рассчитывать на справедливость.

— Неужели вы всерьез считаете, что так называемые научные наблюдения Алексеева не антисоветчина чистой воды? - глядя в глаза, спросил меня Михайлов.
— Михаил Кириллович, - сказал я, в свою очередь, - какие из научных трудов Алексеева вы читали? Ведь у него только опубликованных больше ста двадцати...

Секретарь парткома погрузился в раздумья. И признался затем, что нет, ничего он не читал, кроме бумаг, оказавшихся в парткоме накануне исключения Алексеева из партии. Неудивительно, что и в подписанной Михайловым характеристике на А.Н.Алексеева, которую потребовала парткомиссия Ленинградского обкома КПСС, от 12 августа 1987 года сказано: «Выступления Алексеева носят критический, демагогический характер (?). Хорошо понимая в каждом случае суть конфликта, он умело и намеренно обостряет противоречия между рабочими и администрацией... Имеет явную склонность к сутяжничеству». И далее: «...ни с какой критикой в свой адрес не соглашается, вины перед партией за собой не признает».

Через полгода я снова сидел в кабинете Михайлова, и он мрачновато косился на включенный диктофон.

Пленка: «В прошлый раз вы говорили, что политические обвинения в адрес Алексеева имеют под собой почву, что он в самом деле настроен антисоветски... Изменилось ли ваше мнение за время, пока мы не виделись?» «Я эту часть нашего разговора, честно говоря, что-то не припомню..." «Ну, что ж, тогда, может быть, вы сейчас скажете, что думаете по этому поводу?» (Долгая пауза.) «Видимо, время накладывает отпечаток... Но, наверное, не в этой области время должно накладывать отпечатки... В тот период выводы Алексеева были очень революционными. Оценить их значимость, может, тогда было и невозможно». «А сегодня?» «А сегодня, наверное, их нужно оценивать... Я читал страниц двадцать. Были обобщения о коллективе, где он трудится. Не надо было обобщать в целом! В любое время, застойный ли это период, незастойный, эти определения должны быть все-таки неизменными..."
Интересно, почему?

Из письма А. Н. Алексеева

«26.X11.87. Ленинград.
...Ты просишь, чтобы я рассказал дополнительно о том, на что «обиделся» партком перед моим исключением из КПСС? Вот пример. Моим критикам показалось оскорбительным замечание в личном письме в связи с коммунистическим субботником в апреле 80-го. «Цеховой четырехугольник, - писал я другу, - обходил все рабочие места и каждому цеплял на грудь красную тряпочку. Почему "тряпочку, допытывались у меня, может быть, «бантик»? Не помню, была ли эта ленточка завязана в бантик. Кажется, нет. На последующих субботниках вручался уже не бантик, а значок. Но дело не в этом».
«На мой взгляд, действительно кощунственна липа в экранах таких субботников, где фиксируется (в норме-рублях) объем работы за каждые два часа, но в полном рассогласовании с реальными результатами труда за это время. Отчеты о выполнении полуторного или хотя бы целого дневного задания за те 4—5 часов реального субботника — это сплошное очковтирательство! Фактически на субботнике закрываются наряды на продукцию, изготовленную раньше... Все это прекрасно знают: от рабочего до директора. А от беспартийного рабочего можно услышать, что это «политика партии». Вот над чем бы задуматься, а не над тем, как назван «бантик» в личном письме...».

Перечитываю и думаю: и это антисоветчина?

Нет, ничего за полгода не изменилось в мышлении милейшего Михаила Кирилловича. В прошлом году Андрей Николаевич и его товарищи по участку восстали против формальной организации двухсменки, когда рабочих механически поделили на две группы... Против того, что дирекция уменьшает расценки на старых рабочих местах вместо снижения затрат на единицу продукции. А Алексееву ярлык: демагог, мол, критикан... Однако поскольку многие рабочие поддерживают Алексеева, партком, профком, администрация то и дело оказываются в «изоляции». Особенно ярко проявилось это при недавних выборах советов трудовых коллективов (СТК).

Из письма А. Н. Алексеева

"3.1.88 г. Ленинград.
...Расскажу тебе о том, как делались снизу еще даже не перемены, а — правильнее сказать— создавались демократические предпосылки перемен на нашем «Ленполиграфмаше».
Кампания выборов в СТК началась еще в конце прошлого года, когда в многотиражке опубликовали проект Положения о совете трудового коллектива. Кое-что в этом Положении нам показалось странным, и группа работников нашего цеха, в которой по крайней мере троих можно отнести к разряду «неудобных», обратилась в газету с письмом. Мы предложили не выбирать в СТК по заранее составленным «спискам кандидатов», имея в виду, что таким образом в общественные организации могут попасть «свои люди» — сговорчивые, некомпетентные. Прошла дискуссия. Мы сумели настоять на своем, и в нашем цехе, например, кандидатуры в цеховой совет выдвигали на собраниях участков без ограничений. В итоге выяснилось, что в состав СТК не прошел начальник цеха (не попал в число 13 первых кандидатов), а секретарь партбюро набрал даже меньше половины голосов. Вот тебе эффект полноценного тайного голосования!
В других цехах произошло примерно то же самое. Кто-то характеризовал это как «разгул демократии», я бы сказал скромнее — «ростки демократического сознания». И как, ты думаешь, отозвалась на это событие администрация? Процитирую отрывок из заметки одного из разработчиков первоначального варианта Положения. «Безусловно, выборы в СТК выявили много проблем. К примеру, в советы не вошло большинство руководителей подразделений. Это отнюдь не означает недоверие людей к своему руководству или недовольство им (выделено Алексеевым.— А. Г.). Просто коллективы лучше организаторов выборной кампании разобрались в различии функций СТК и полномочий администрации».
Что же дальше? Профсоюзные лидеры спохватились и стали принимать все меры к тому, чтоб на общезаводской конференции не повторились «неожиданности» цеховых собраний. Четыре часа шли дебаты, и... все-таки проголосовали списком. Как говорится, шаг вперед — два шага назад. Но ведь «уроками демократии» могут служить не только завоевания ее, но и поражения.
Жму руку! А. А.».

Рассказывали мне, что в Ленинграде ходит по рукам ксерокопированный плакат. На нем двое рабочих держат в руках лозунг: «Вся власть Советам...» - это крупно, а ниже чуть помельче: «...трудовых коллективов!». «Ростки демократического сознания» упорно пробивают себе дорогу к свету сквозь толщу бюрократического бетона. Есть чего бояться во время революции тем, кто, не желая участвовать в переменах, видит себя в роли сторожа в будке и торопливо «просчитывает»: пущать дальше гласность и демократию или не пущать, а если пущать, то до каких пределов? Привычных-то инструкций на сей счет нынче не поступает!

«Проходя Аллеей славы»
(«Трибуна машиностроителя» от 10 февраля 1988 г.)

«Каждый день мы дважды проходим по Аллее славы на работу и с работы и обычно не смотрим по сторонам. А там снимки лучших людей нашего предприятия. Но вот мы посмотрели и удивились. Дело в том, что из 32 портретов на заводской Доске почета два принадлежат нашему, третьему цеху. Это фотографии К. X. Кутуева, председателя цехового комитета, и В. Н. Курсова, секретаря цехового партбюро. Возникает вопрос: как подбираются кандидатуры для Доски почета?
...Какой бы вопрос ни возник, рабочие знают - к предцехкома лучше не обращаться. Он только собрания открывать умеет. А мнение у него всегда совпадает с мнением начальника... Мы считаем, что председателю нашего цехового комитета не место на заводской доске почета. Коллектив его туда не выдвигал…

А.Алексеев, слесарь, член СТК цеха.
Е.Рыжов, слесарь, член совета бригады.
С.Русинов, слесарь, член совета бригады.
В.Косульников, слесарь».

Ответ партбюро цеха №3 на письмо «Проходя аллеей славы» («Трибуна машиностроителя» от 23 марта 1988 г.)

«…Партбюро цеха считает предложение авторов письма обсуждать кандидатуры, представляемые на Аллею славы, на цеховом собрании, неприемлемым, потому что не у всякого хватит сил выдержать такое, это будет похоже на разбор проступка нарушителя. У нас вызывает удивление, что редакция газеты дала непроверенный материал, направленный не на объединение коллектива, а на противопоставление одной части другой. Надеемся, что партийный комитет объединения разберется во всей этой истории и даст принципиальную оценку.

Партийное бюро цеха № 3».

Партком безмолвствует. А его глава М. К. Михайлов во время последней нашей встречи заметил: «У нас много инициативных людей, небезразличных, думающих... А вот Андрей Николаевич, мне кажется, больше ученый, чем полиграфмашевец..." «А восемь лет работы?» — спросил я. «Отчасти это вынужденные восемь лет. Когда тебя лишают званий, что остается, если ты социологом быть не можешь?»

Между тем «непатриот» Алексеев — автор шести рацпредложений, ударник комтруда, полтора года назад - абсолютный победитель соцсоревнования на заводе. И это, скрепя сердце, даже его недруги вынуждены признать. Компетентность Алексеева постоянно сталкивается с некомпетентностью администраторов. Вот и побаиваются его, норовят подловить на мелочах. А когда Андрей Николаевич выбирает нормальный с правовой точки зрения способ защиты, обвиняют в сутяжничестве.

22 января прошлого года начальник цеха объявил ему выговор - за опоздание с обеда на 10 минут». Как поступил бы на его месте обыкновенный рабочий? Ну, подождал бы, пока снимут взыскание. Алексеев же обратился с иском на «Ленполиграфмаш» в районный суд. Отчего бы на самом деле не проследить механизм восстановления социальной справедливости на собственном примере? И было несколько судебных заседаний. Был и протест в президиум Ленинградского городского суда прокурора г. Ленинграда, государственного советника юстиции III класса А. Д. Васильева. И что же?

Выписка из решения Петроградского районного нарсуда от 25 марта 1988 г.

«Снять с Алексеева Андрея Николаевича дисциплинарное взыскание — выговор, объявленный распоряжением начальника цеха № 3 ПО«Ленполиграфмаш» от 22.01.1987 г. Решение может быть обжаловано в Ленгорсуде в 10 дней».

Слух об этом немедленно облетел завод. Начальство справляло невольную «тризну». Алексеев получал поздравления от товарищей по цеху.

Этот урок, преподанный Алексеевым, имеет одну важную особенность. Проще всего было бы представить сегодня Андрея Николаевича только как «жертву произвола», чье поведение не устраивает «консервативно настроенных чиновников». Однако сам-то он отнюдь себя жертвой не считает. Напротив, как бы вынуждает окружающих определять позицию, делать жесткий выбор: и рабочих в своей бригаде, и ученых, и администраторов, и партийных работников, и личных друзей,— вот еще какой парадоксальной гранью обернулся его эксперимент! А все формы противодействия, которые оказывают ему и по сей день, в сущности, сводятся к одному: упорному нежеланию понять, что социолог А. Н. Алексеев поставил опыт не на ком-то, а на самом себе; двигает им не тщеславие, не корысть, а глубокий интерес ученого докопаться до истины, правдиво разобраться в том или ином явлении, не уступая догмам.

Андрей Николаевич не скользит по времени, но вторгается в него со всей энергией, на которую способен: и оно, время, в разные периоды жизни не лечит – глубоко ранит его. Согревает лишь уверенность, что он не один, не какая-нибудь белая ворона на общем кумачово-благополучном фоне».

В апреле восемьдесят четвертого два коммуниста воздержались при голосовании на цеховом партийном собрании при исключении Алексеева из КПСС. Это бригадиры А. В. Сыцевич и И. В. Виноградов, с которыми Андрей Николаевич непосредственно работал. Беспартийный инженер Б. И. Максимов хотел прийти на заседание парткома, чтобы заявить о своем «особом мнении», когда разбирали персональное дело Алексеева,— не пустили. Но был еще и четвертый...

Из письма А. Н. Алексеева

«21 февраля 1988 г. Ленинград, ...Время от времени я пытаюсь проанализировать прошлое, особенно сейчас, когда встал вопрос о моем восстановлении в КПСС. Недавно мне стало известно вот о чем. Г. А. Богомолов, оказывается, был единственным членом той самой партийной комиссии (заводской, отчего я не сразу об этом узнал!), который возмутился предложением читать мои личные письма в целях политического обвинения. Ему объяснили, что письма— это «статьи». Богомолов взялся читать подряд. «Так ведь это же правда!» - заявил он. Ему сказали: «Ты читай подчеркнутое». «Во-первых,— примерно так возразил Богомолов,— этак и из центральных газет настричь цитаток можно. Во-вторых, где же тут клевета на советскую действительность?!» На заседании партийной комиссии, где мне вменялось в вину нарушение Устава КПСС, то есть среди прочего — «в написании статей политически вредного содержания», Богомолова не было. Его не пригласили. А потом и вовсе исключили из состава комиссии при парткоме.
Я бы не рискнул утверждать, что эпизод этот сыграл значительную роль в эскалации травли, которую развернули против лучшего фрезеровщика Ленинграда, лауреата Государственной премии Г. А. Богомолова. В 1986 году его тоже исключили из партии и восстановили лишь недавно. Но этот эпизод лишний раз высвечивает те человеческие резервы современной перестройки, которые, разумеется, существовали и до апреля 1985 года. И еще одно: обнаруживается (обнаружилось еще до личного знакомства) то общее, что объединяет нас с Богомоловым. Что позволило нам при личной встрече в конце 1986 года (Богомолов был только что исключен из партии, а Алексеев получил отказ на апелляцию, посланную в адрес XXVII съезда КПСС) просто обняться. Мы не «товарищи по несчастью». Мы - побратимы и соратники!.. Как тебе лучше назвать это общее? Это нравственно-политическая ПОЗИЦИЯ.
Тебе, видимо, тоже приходится видеть, что дифференциация позиций происходит сейчас в каждом социальном слое. А вот мой личный опыт позволяет сделать и другое наблюдение. Не всякий управляющий - бюрократ, но бюрократы, как правило, так или иначе принадлежат к управленческой сфере. Тем более не каждый рядовой труженик (рабочий, инженер, ученый и т.д.) — борец за перестройку. Но встретить их пока что чаще всего можно среди рядовых. Говоря фигурально, я чаще нахожу союзников среди народа, чем среди его «слуг».
Противостояние бюрократии, которая объединена групповым интересом и умеет отлично организовать себя, с которой пока еще не нашли эффективных способов борьбы «простые люди», которая испытывает на себе лишь активное сопротивление «прорабов» и подвижников перестройки, - вот, пожалуй, главная примета нынешнего этапа. (Выделено мною - А. Г.) Перестройка — депо общенародное, и нужна она всему народу. Не всеми, к сожалению, это осознано, зато бюрократы понимают сие прекрасно? И их сопротивление состоит прежде всего в том, что они пытаются поставить перестройку себе на службу...».

Да, время ранит, но оно же работает на таких подвижников перестройки, как А. Н. Алексеев, Г. А. Богомолов, рабочих одного ленинградского завода. Медленно, но что-то все же сдвигается в общественном сознании.

25 марта прошлого года Андрей Николаевич мог бы воскликнуть: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» В этот день его, выбрали членом Центральной ревизионной комиссии ССА. Письмо с поздравлениями прислали президент ССА АН СССР академик Т. И. Заславская и председатель ЦРК ССА профессор А. А. Габиани. В ноябре того же года (не без учета мнения общественности и коллективных писем коммунистов) бюро Ленинградского обкома партии единогласно проголосовало за ходатайство перед КПК при ЦК КПСС о восстановлении А. Н. Алексеева в партии с 1961 года без перерыва е партийном стаже.
Лед-таки тронулся, но тут же остановился: процесс партийной реабилитации Андрея Николаевича начал тонуть в бумагах...

С тех пор «Дополнение к справке Ленинградского обкома КПСС по партийному делу т.Алексеева А. Н.» в КПК при ЦК КПСС выдержало по крайней мере три редакции. В апреле Андрей Николаевич показал мне последнюю. Звучит она по-бюрократически застенчиво: «В связи с принятыми партией решениями о развитии гласности, проводимой работой по устранению застойных явлений, утверждением реальностей в оценке жизни общества, материалы, которые распространял т. Алексеев, утратили свою значимость как документы политически вредного характера» (?). Затем, после перечисления достоинств Алексеева, текст заканчивается следующими жизнеутверждающими словами: «Принимая все это во внимание, а также установившуюся в партии обстановку откровенности, бюро обкома партии приняло решение просить КПК при ЦК КПСС о восстановлении т. Алексеева А. Н. в партии без перерыва в стаже».

Тут невольно посочувствуешь сотрудникам Комитета Партийного Контроля. Чего же желает парткомиссия обкома? Реабилитировать в партии человека, который, судя по «Дополнению...», был едва ли не диссидентом, а теперь, дескать, перестал им быть, поскольку застойный период кончился и то, что недавно считалось черным, стало белым? То есть получается, парткомиссия просит: вы уж там, пожалуйста, у себя в Москве не принимайте близко к сердцу, что никто у нас в Ленинграде не собирается снимать с Алексеева «вины» образца 1984 года, утвердите решение бюро! Волки останутся сыты и овцы целы!

По всей вероятности, для капризного упорства парткомиссии обкома партии, сочиняющей то одну, то другую формулировку, есть куда более серьезные и глубокие причины, чем бюрократическая уловка. Что значит сегодня, в 1988 году, публично признать, что Андрей Николаевич был обвинен необоснованно и несправедливо? Это значит автоматически, прямо или косвенно «бросить тень» на тех, кто четыре года назад обыскивал его квартиру, кто по указке сверху пустился на санкционированное беззаконие, а затем не желал за него отвечать. Кто зубоскалил над его личными письмами, пущенными по рукам на «Ленполиграфмаше». Кто талдычил на ученых советах ИСЭПа о «несостоятельности Алексеева, как ученого-социолога», исключал его из Союза журналистов и ССА все по тем же политическим обвинениям, устроил ему травлю... Куда уж легче оставить все по-прежнему: мол, Алексеев был по сути своей антисоветчиком и остался им; правильно, дескать, сделали, что выдворили его из партии, поделом! И если мы теперь его снова восстанавливаем, то лишь потому, что в партии установилась «обстановка откровенности»...

Но давайте все же разберемся. Под «обстановкой откровенности», очевидно, подразумевается гласность. Что же мешает и заявить ленинградцам гласно (то есть во весь голос - в газетах ли, по телевидению), что никаких грехов на Андрее Николаевиче Алексееве нет, ни в чем он ни перед партией, ни перед родным городом, ни перед страной не виноват, а совсем наоборот - перед ним виноваты конкретные носители государственной власти. Принести публичные извинения за то, что пришлось вытерпеть ему, мужественному человеку, ученому, рискнувшему поставить опыт на самом себе и тем самым еще в начале восьмидесятых, когда никто и не заикался о перестройке и демократии, одному из первых понять, что, кроме радикальных революционных перемен, у страны нет альтернативы. Понял и дерзнул научно это доказать!

Готовясь к Всесоюзной партконференции, рассуждая о сопротивлении перестройке, пытаясь понять логику ее противников, предугадать, откуда и какой последует удар (а пока еще никто не может дать гарантии, что консервативные силы не перейдут в наступление!), мы не можем позволить себе роскоши беспечно наблюдать за тем, как пытаются исподтишка задушить нашу надежду. Трудность заключается в том, что торможение идет скрытое, а мы, по существу, еще не выработали стратегию защиты. Мы еще колеблемся в выборе способа уберечь первые завоевания перестройки, а горький опыт сталинских лет убедил, к чему приводит мания подозрительности... Значит, есть только один путь - демократический, есть только одно средство борьбы — активная и гласная политическая дискуссия с теми, кто то собирается под знаменами черносотенных «идей», то впадает в «левый экстремизм». И вот этих демократических позиций уступать нельзя.

Из письма А. Н. Алексеева (1987 г.)

«Не знаю еще, не уверен, наступило ли время подвести для себя некоторые итоги? Но очень важным считаю то, что условно называю «опережающим поведением». Иной раз подумаешь: вроде бы рядовому рабочему, рядовому ученому, рядовому журналисту (жизнь сложилась так, что эти профессии у меня не только сменяли друг друга, но порой и совмещались) мир не перевернуть. Однако один солдат всю жизнь мечтает стать генералом, а другой просто в числе первых поднимается над бруствером.
Делать самому, не дожидаясь других,— ведь каждая честная попытка оставляет свой след! Как умеешь, где можешь, в чем видишь нужным... Необязательно быть Львом Толстым, чтобы сказать себе: "...Мир погибнет, если я остановлюсь».

Перечитываю эти строки и ловлю себя на том, что думаю уже не об Андрее Николаевиче. Его не надо жалеть, он победит. Он уже победил. Ведь в конечном счете за ним историческая правота. Я думаю не об алексеевых — о Михайловых. С ними-то как нам быть?

А.Головков
С.Петрухин (фото)

"Огонек", №19 май 1988 г.